Взгляд врага быстро метнулся на ногу Ганнона, кровь, на лицо, снова на ногу. С профессиональной быстротой головорез подавил удивление, оглядел толпу и пошел на жертву — ножа в его руках уже не было. Тем временем между несколькими людьми уже шла потасовка, кто-то, обессилев, валялся на земле, остальные наблюдали. «Никто не заметит одного пришибленного в драке, а зарезанный – другое дело», — похвалил сообразительность убийцы Ганнон и тут же поразился нелепости своих мыслей.

Кольцо не то что не помогало, а, напротив, не давало полностью использовать руку — до толпы не успеть, хоть и оставалось шагов тридцать. Звать на помощь нет смысла: никому нет дела до еще одной пары дерущихся, хотя нет, до пары чужаков. Озарение настигло юношу в тот момент, когда руки противника уже смыкались на его горле. Вцепившись в них что было силы, чтобы дать себе еще глоток воздуха, Ганнон что есть мочи прокричал:

— Я пру, как Мирток под Перемычку?! Ах ты собака!

Лицо убийцы оставалось бесстрастным, но по наступившей тишине вокруг Ганнон понял, что его отчаянная задумка сработала. Хватка врага ослабла — к ним приближались еще стоявшие на ногах бойцы с обеих сторон конфликта: впереди шли провинившиеся, полные решимости искупить грехи. А подвыпившие зеваки, которым не хватило смелости на честную драку, почуяли легкую добычу. Головорез переводил взгляд с одного угрюмого лица на другое, но не мог выдавить ни слова. «А вот этому тебя не учили!» — позлорадствовал про себя Ганнон, пока пятился. Темнота скрывала лицо, а говор Арватоса он изображал мастерски.

Наемник глубоко вдохнул и ринулся бежать, вслед ему полетели палки и деревянные кружки, одна достигла цели, и он упал лицом в грязь. Убийца попытался подняться, но на него уже со всех сторон сыпались удары: в ход пошли палки, кулаки и ноги, раскрасневшаяся дородная крестьянка мастерски орудовала колотушкой для мяса, какой-то ушлый парень уже успел сорвать с жертвы сапоги. Ганнон, убедившись, что никто не смотрит, быстро оторвал часть плаща и перевязал рану — слава богам, ничего серьезного. Затем он приблизился, желая получше рассмотреть неудачливого убийцу, чтобы узнать хоть что-то.

— Ба, да тут и нож имеется, да на столбовом дворе... — протянул высокий вожак обвинителей, рассматривая переданный ему кем-то обоюдоострый кинжал. — Так может ты, господин, из Слышавших? Да что-то герба не вижу…

— Да что уж там, из Видевших! — раздался ехидный женский голос, на что толпа отреагировала дружным раскатом смеха.

— Я… — убийца поднял голову и, задыхаясь, начал говорить. Покрытое кровоподтеками лицо было не рассмотреть. — Я требую отвести меня на суд владельца земель. — Он потерял несколько зубов и прокусил язык — даже говор не опознать!

— Это к Клике что ль? — вступил в разговор предводитель провинившихся, до этого оплевавший столб. — Наши предки, — он указал на своего недавнего противника, — тут землю пахали, когда и Успевших-то не было. Чай и сами справимся, — мрачно закончил мужчина. В его карих, казавшихся черными в темноте, глазах зловеще блеснули золотые искорки.

Горячка опасности спала, и Ганнон снова ощутил спазм в руке, не такой сильный, как до этого, но время было лучше не терять. Да и крестьянам сейчас правильнее на глаза не попадаться: за Слышавшего он уже не сойдет, а его право, как королевского слуги, носить оружие тут вряд ли оценили бы. К тому же монета осталась в комнате. Проходя мимо бочки с водой под факелом, юноша проверил свою догадку – прежняя внешность действительно вернулась, но память и личность Родкара все еще были при нем. Поразительно.

Поправив плащ, чтобы закрыть окровавленную штанину, Ганнон вошел в здание трактира и, погладив Адиссу, направился к лестнице. В зале никого не было, по ступеням удалось подняться тихо, провернуть ключ в замке – тоже, но вот дверь предательски заскрипела. Закрыв ее изнутри на засов, Ганнон прислонился к деревянной поверхности спиной. На кровати, не подвинувшись ни на йоту, лежал Слышавший. Приложив к его лбу кольцо, юноша зажмурился в надежде, что все сработает, как надо. Зеленая вспышка полыхнула перед глазами — Слышавший заворочался, теперь он просто спал, пусть и крепко. Скоро он отправится домой с воспоминаниями о встрече. От внезапно накатившего чувства освобождения Ганнон чуть не упал, рука наконец расслабилась. К эйфории освобождения добавилась и радость от того, что воспоминания все-таки удалось передать, несмотря на потерю внешней личины.

Еда, которую оставили для благородного гостя еще до заселения, уже подпортилась. А вот вино пригодилось, чтобы промыть рану. Кряхтя, Ганнон перевязал ногу как следует. Из-за двери донесся шум: кто-то переминался с ноги на ногу и недовольно вздыхал. Юноша осмотрел листы, которые ему отдал Леорик: обычные строки из Писания, но с числами на полях — разобрать шифр не было и надежды, скопировать времени тоже не было.

Вернув все вещи на свои места и забрав свои, Ганнон осмотрел кошелек Слышавшего и достал оттуда несколько серебряных и курумовых монет. Рука задержалась над золотым харом, но он переборол себя. Эти наверняка на счету. Поправив плащ, чтобы скрыть рану, юноша открыл дверь, намеренно чуть не ударив хозяйку, что пришла на скрип. Запершийся благородный гость, похоже, волновал ее больше потасовки снаружи. Раздосадованная, она только успела открыть рот, как в руку ей вложили двойную плату за комнату серебром.

— Простите, что не открывали. Лорд спит, вскоре он отправится домой. — Сказав это, Ганнон быстро, насколько позволяла рана, начал спускаться с лестницы. Позади он услышал приглушенные проклятия и плевок.

***

На дороге, несмотря на поздний час, было много обозов. Сезон Приливного Ветра наступил, и крупные купцы отправляли свои караваны на север. Выбрав телегу посвободнее, со сложенными пустыми мешками, Ганнон окликнул возницу:

— Возьми грузом! Плачу курумом!

— Курум хозяйский уже у преторов лежит, зерна дожидается. — Возница все прекрасно понимал, но набивал цену.

— А ты свой найдешь на что в Тиарпоре потратить, в прилив там и от серебра нос воротят, не то, что от меди. — Ганнон показал четыре тана, держа еще два за спиной, надеясь сторговаться на шесть.

— Пять, — буркнул мужчина, — останавливаться не буду.

— По рукам! — Ганнон с кряхтением забрался в движущуюся телегу и отсчитал три монеты, показав еще две. — Отдам, когда доедем, — заявил он.

Возница молча забрал деньги и не стал спорить. Устроившись поудобнее на мешках с символом купеческого дома, выжженным на грубой материи, юноша смотрел в темнеющее небо, где все ярче горели звезды. В плавно раскачивающейся телеге его быстро начал одолевать сон, но приближающиеся голоса спугнули дрему. Двое посланников быстро приближались и оживленно обсуждали сторонний заработок.

— До конца топаешь? — Первый голос был высоким и звучал суетливо.

— Ну, до конца. Честную дюжину. — ответил второй, который был пониже и говорил медленно и четко. Путь его лежал до самого моря, тринадцать переходов.

— Возьми весточку от хозяйки Красного столба. Обещал ей передать на все до третьего, но сам не дойду туда, сверну на шестом.

— На шестом свернешь и до третьего не сможешь передать?

— Первый от Белого.

— А хозяйке так же сказал? — В спокойный низкий голос закрались насмешливые нотки.

— Дураков нет, у ней дома первый столб ее. От Красного города. Говорила: «Скажи всем, кроме двух собачьих столбов у Тиарпора».

— Добрая женщина. Нечего Клику баловать. Что ж взялся, если не идешь дотуда?

— Главное схватить первым, дальше доторгуешься, — тараторил предприимчивый посланник. Ганнон не видел его, но представлял похожим на дрожащего суетливого зверька. — Три столба, тебе по дороге: пять, четыре, три – даю один лан.

— Два и по рукам, — пробасили в ответ. Этот мужчина по голосу казался толстым, но для посланника такое было бы немыслимо.

— Эээ, тут наших много и почти все сейчас в Виалдис идут, берешься или нет?

— В Тиарпор, — поправил его второй и сплюнул. — Хорошо, что за вести?