Но Астре предстояло испытание гораздо тяжелее, чем мне. Мы нашли сыворотку-регенератор и бинты. Но анестетиков среди наших сокровищ не оказалось.

Всю ночь до рассвета, при тусклом свете костра она промывала раны и накладывала повязки. А дети кричали от боли.

Мне хотелось зажать уши и убежать. Но приходилось быть рядом. Выполнять мелкие поручения: принести или заменить воду. Разорвать простыни. Сделать из них тампоны. Потому что стерильные бинты надо экономить. Но сложней всего было держать тех, чьи загноившиеся раны промывала Астрид.

С рассветом мы закончили. И упали без сил прямо там — у потухшего костра. Единственное на что меня хватило — это обнять мою хрупкую, но такую сильную девочку. Сквозь сон она пыталась давать какие-то указания. Смысл их сводился к тому, что повязки трогать нельзя. А разбудить ее надо часов через шесть. Нужно сделать перевязки самым тяжёлым пациентам.

Следующие четыре дня прошли у меня, как в тумане. Но мы никого больше не потеряли. А абсолютное большинство пациентов "доктора Астрид" чувствовали себя значительно лучше. Обращение "доктор Стат" не прижилось. Они ещё в первый день узнали, сколько ей лет. Старшие из ребят были ее ровесниками. Что вознесло ее авторитет до заоблачных высот. А у младших появился новый кумир. Они ловили каждое ее слово, слушались беспрекословно и заверяли, что, когда вырастут, то тоже станут врачами.

Рен Тан — единственный выживший преподаватель, который явно шел на поправку, это воодушевление всячески поддерживает. И занимает малышей импровизированными лекциями по общей биологии, когда Астрид занята или отдыхает.

— Цель для них сейчас — путь к вперёд, — сказал он в ответ на мой скептический взгляд. Любому здравомыслящему человеку ясно, что все эти дети врачами стать не смогут. У половины не будет к этому склонности. — Но сейчас пусть мечтают, строят планы и учатся. Нет никого, кому навредили бы новые знания. Все лучше, чем думать том, что они могут не проснуться завтра.

Старшие подростки вели себя сдержаннее. Вместо слепого восхищения, они выказывали подчеркнутую вежливость и уважительное отношение. Но лекции слушали внимательно. А самые решительные попросили научить их оказывать первую помощь. Несколько даже решились ассистировать при перевязках.

В лесном лагере мы провели почти неделю. А потом те, кто так громко ответил на нашу просьбу о помощи, решили почтить нас визитом вежливости. Но вперёд себя они пустили десяток светошумовых гранат и снаряд с парализующий газом.

Сознание вернулось, когда я уже был в корабельном госпитале скандарской гуманитарной миссии. Последнее, что помню, как ложился спать рядом с задремавшей Астрид. А потом — темнота.

Меня приняли за одного из воспитанников реабилитационного центра. И даже отвели в огромную каюту, больше напоминающую ангар с парой сотен коек. К остальным.

Я видел десятки знакомых лиц. Но не находил среди них моей Астры. Успокаивал себя тем, что ее приведут позже. Бежал к дверям всякий раз, когда они открывались. Но ее не было

А слова одного из медиков о том, что всех выживших эвакуированных позавчера из леса уже разместили здесь, прозвучали приговором, в который я не мог поверить.

— Она жива! Я знаю! Верните мне ее! — кричал я, разбивая кулаки о метал двери. Рен Тан пытался успокоить меня, объяснить, что на меня смотрят испуганные дети. Но мне не было дела не до кого.

Я злился на себя за то, что не смог ее уберечь. И на них всех. За то, что они все живы, а моей Астрид нет.

Во мне что-то сломалось в тот момент. Что-то очень важное. Мне хотелось выместить мою боль хоть на чем-то. Я даже ударил Рэн Тана, когда он попытался оттащить меня от двери. И, наверное, ударил бы его ещё раз. Но пришли скандарские медики и вкололи мне что-то от чего несколько дней нашего пребывания на их корабле пошли для меня, как в тумане.

Астрид Эрден Стат

Я открыла глаза в мире, слепящем своей белизной. Палата без окон. Лампы дневного света. Стены и пол из самоочищающегося пластика.

Всегда ненавидела такие вот стерильные боксы. Хотя, надо признать, кровати здесь удобные.

Привычная за столько лет больничная пижама голубовато-серого цвета вызвала почти что ненависть. Я надеялась никогда больше ее не надевать. Ну, или хотя бы надеть нескоро.

Но сильнее всего било по нервам одиночество и оглушающая тишина.

В вошедшем враче я опознала терранца. И даже не по внешности, а по одежде. Медицинские костюмы такого покроя носили только мои соотечественники.

— Здравствуйте, доктор Александров. — На бейдже у него имя и должность. — Что произошло?

— Вас эвакуировали с Иштара в ходе антитеррористической операции. Что вы помните?

— С какого момента?

— Как вас зовут? Сколько вам лет? — врач говорит мягко и ласково, как с ребенком. — Последние события.

— Астрид Эрден Стат. Шестнадцать. У меня есть свидетельство об эмансипации. Я практикующий педиатр. Номер лицензии 06–92/2543786. Если вас не затруднит, прошу вас одолжить мне планшет. Хочу посмотреть отчёт о моем состоянии.

— Разумеется, коллега. Мы с вами не знакомы, но я много слышал о вас. Рад, что вы теперь в безопасности. Мы немного поговорим, и я распоряжусь принести вам гостевой планшет. Как вы себя чувствуете?

— Хорошо, — отмахнулась я от его вопроса, как от назойливой мухи. — Как именно я сюда попала? Где люди, которые были со мной? В лесу.

— Астрид, вы же позволите называть вас так? Не мне вам рассказывать о протоколах, которым я обязан следовать. Ваши вопросы мы оставим на потом. Хорош? Последнее, что вы помните.

— Лес. Много раненых подростков. Ожоги. Несколько переломов. Мы нашли регенератор и бинты. Я пыталась оказывать им первую помощь. Несколько дней. Не помню, сколько точно. Легла отдохнуть. Днём. Очень устала. Проснулась здесь.

— Вы хотите заявить о сексуализированном насилии, которому подверглись на территории оккупированной иштарским террористическим режимом?

— Что за бред вы несёте? Там нет никакого террористического режима. Это Терра напала на мирные города. На нас ночью падали бомбы. А я сама лично лечила раненых. Вы знаете сколько людей умерло у меня на руках потому, что я не могла им помочь? Потому что Терра перекрыла в сеть, а я не парамедик. Я знала, как оказывать экстренную помощь лишь в теории, которая с практикой сходилась далеко не всегда. Но даже это было шансом для многих людей выжить. А сколько осталось без помощи? Сколькие умерли потому, что без сети, даже самые лучшие врачи, бессильны?

— Я бы на вашем месте, — мужчина заговорил надменно и сухо. — Если вы хотите сохранить свою свободу и лицензию, воздержаться от подобных высказываний. Сказанного уже хватит на статью о дискредитации вооруженных сил Терры. А это до пятнадцати лет лишения свободы. Не хотелось бы потерять такого перспективного врача, как вы, Астрид. Двое моих знакомых уже попали под уголовное преследование за высказывание схожих мыслей в общественном пространстве. Но мы ведь с вами ведём частную беседу о всяких пустяках. Знать ее содержание посторонним без надобности. Хотя я и обязан сообщать о подобном руководству.

— Я говорю правду!

— А я пытаюсь тебя спасти, дура ты малолетняя, — маска добродушного легкомыслия слетела с него за долю секунды. Он заговорил злым шепотом, приблизив свое лицо к моему. — Это не шутки. Ты знаешь, сколько врачей уже пострадало? Просто за слова. О том, что это не антитеррористическая операция, а война. О том, что не является Иштар сосредоточением нацистов, которых с первого класса учат ненавидеть терранцев и подсаживают на наркотики, провоцирующие агрессию. Сейчас слова являются большим преступлением, чем убийство. А силовикам плевать правда это или нет. Им за каждого обезвреженного "врага терранского народа" премии выплачивают. А не самым порядочным людям дали отличный способ расправы над врагами, соперниками и просто конкурентами. Достаточно заявить о дискредитации. Свидетелями признают даже тех, кто пересказывает подслушанный частный разговор или прочитал такую же частную переписку, взломав чужую электронную почту. Молчи, если хочешь уцелеть. И не советую питать иллюзий. Система тебя переломает, а этой жертвой ты не добьешься ничего. — Мужчина отстранился и продолжил все тем же вежливо-благожелательным тоном. — Вы хотите заявить о сексуализированном насилии?