Этот нежно журчащий голосок рассказывал, что иштарцы уже восемь лет живут под гнетом жесточайших репрессий, когда за слова о неизбежности и необходимости возвращении Иштара под юрисдикцию Терры, следует смертная казнь без суда. Нам зачитали целый список имён, убитых режимом, истинных патриотов.

А затем мы услышали воззвание терранского президента к братскому народу. Взять власть в свои руки. Сжечь сепаратистскую нечисть в священном огне возмездия за жизни невинных, убитых ими. Отринуть ложные развращающее целостную человеческую натуру, законы, внедрённые истинными врагами Иштара. Вернуться в лоно великой и вечной терранской культуры.

На меня напало какое-то странное оцепенение, когда любое движение давалось с невероятным трудом. Как будто воздух загустел. Дышать почти не получалось. Я и не дышала, лишь с шумом заглатывала воздух сквозь плотно стиснутые зубы, которые не удавалось разжать. Грудь сдавила резкая пульсирующая боль. Мир начинал блёкнуть, наливаясь липкой чернотой.

Я, наверное, упала. Потому, что осознала себя уже сидящей в кольце рук Каи. Он что-то тихо шептал мне на ухо, скачивая, как ребенка.

— Хочешь пить? — спросил он, когда мне, наконец, удалось сделать глубокий вдох. Я не ответила, тупо разглядывая золотисто-коричневое дорожное покрытие. — Посидим немного и пойдем. Хорошо? Звёздочка, нужно идти.

— Зачем? Зачем куда-то идти, если я все равно умру? — мой голос был до странного спокоен. — Какой в этом смысл?

— Звёздочка, просто, нужно.

— Каи, это война, — мне снова не хватало воздуха, но я говорила и говорила, словно меня прорвало. Только от этих слов становилось лишь хуже. — Терра начала войну. И это именно терранские бомбы летели на нас. Иштар постановил мораторий на смертную казнь. Здесь не могли никого убивать за политическую позицию. Тем более, восемь лет. А то, что произошло — это же геноцид. Геноцид, который начала моя страна. Сколько уже погибло людей? Сколько ещё погибнет, когда здесь разразится гуманитарная катастрофа? И вина за это ляжет на терранцев… Всех терранцев.

— Нет, Астрид, — прошептал Каи, крепче сжимая меня в объятиях. — Ты всю свою жизнь шла к тому, чтобы спасать жизни. Твоей вины в том, что происходит нет и не может быть.

— Ты скажешь это своим соотечественникам? Если нас не убьет взрывом, за мной придут. Те, кто потерял близких и жаждут возмездия. Они не смогут дотянуться до правительства, отдающего приказы или солдат, осуществлявших обстрел. Но этого и не потребуется. Мстителям не нужны виноватые. Им хватит и тех, на ком можно сорвать злость.

— Астрид, возьми себя в руки. Прекрати истерику.

— Я спокойна.

— Разве?

— Я кричу или плачу?

— Лучше бы ты плакала.

— Отпусти меня, — сказала я, выпутываясь из его объятий, которые больше пугали, чем успокаивали. — И уходи.

Я вскочила на ноги и сделала пару шагов назад.

— Это не истерика?

— Ты идиот? — меня вдруг накрыла лавина злости. — Ничего не понимаешь? Я — терранка. Глаза. Волосы. Черты лица. Меня за иштарку можно принять лишь с двухста метров в сумерках. И это лишь при условии, что я рот открывать не буду. Мое произношение характерно для Терры. Вы говорите по-другому. Тянете гласные. У вас теряются ударения. Да, и много чего еще.

— Да, я идиот. Нет, не понимаю.

— Ты будешь в опасности рядом со мной. После того, что уже произошло, и что произойдет, ты думаешь тут будут разбираться, кто из терранцев должен нести ответственность за все это? Врагами объявят всех. Врагов на войне убивают. А своих, которые мешают восстановлению "справедливости" называют предателями, которые должны разделить участь врагов. Тебе будет безопаснее как можно дальше от меня.

— В аптечке должно быть успокоительное. Ты его выпьешь. Посидишь немного и станет легче.

— Я спокойна!

— Хорошо. Ты спокойна. И я даже не буду спорить с логичностью твоих выводов. Бред часто очень логичен.

— Я тебя люблю, — слова давались с трудом. — Ты единственный, кого я люблю. И если ты пострадаешь, если тебя убьют из-за меня, это будет в тысячу раз страшнее, чем моя собственная смерть.

— А ты не думаешь, — в голосе Каи явственно прорывается раздражение, но он старается его сдерживать. — Что и для меня потерять тебя гораздо страшней, чем умереть? Астрид, пожалуйста, прекрати. Я понимаю. Я, правда, все понимаю. Тебе сейчас плохо, но ты делаешь только хуже нам обоим.

— Ты потом пожалеешь, что возился со мной вместо того, чтобы искать семью и друзей. Лучше уходи сейчас.

Каи закрывает глаза, делает глубокий вдох и долгий выдох. Эта явная попытка успокоиться меня невероятно злит. Меня злит все. Но то, что он сейчас здесь — особенно. Хочется кричать. Ударить его. Сделать все, чтобы он ушел. Хотя, я не представляю, что буду делать, когда это произойдет. Но в том, что он все равно уйдет, у меня сомнений нет. Рано или поздно. Не сможет быть со мной, не простит. Разрушенного города, в котором он вырос. Миллионов смертей соотечественников. Того, что я пережила эту ночь, а кто-то другой, также важный ему — нет. И возненавидит.

"Так будет лучше. Так будет правильно" — уговариваю себя. Я все равно никому не нужна. Даже родители улетели с планеты, категорически отказавшись взять меня с собой. А вдруг, они знали, что будет и решили таким образом избавиться от дочери, которая принесла в их семью столько неудобств? А ведь, если и не знали, то догадывались. Иначе зачем матери забирать в недолгую поездку все свои украшения и коллекцию сумочек? Их же под две сотни. Да и гардероб свой она захватила чуть ли не полностью. Я ещё тогда этому очень удивилась. А теперь всё стало на свои места. И это очередное предательство лишь подтверждало мои мысли.

Я не нужна никому.

Но есть разница: понимать, что тебя никто не любит и знать, что тебя ненавидит тот единственный, кого любишь ты.

Мне хотелось умереть раньше, чем я увижу разочарование и неприязнь в его глазах. У меня даже созрел план. В моей сумочке, что все еще лежит на сиденье кара, есть универсальные картриджи и устройство для инъекций. Я их использовала для того, чтобы колоть себе гормоны. Мне для этого даже сеть не нужна. Там прямое подключение от планшета. Можно сделать снотворное. Много сильнодействующего снотворного. Чтобы заснуть и не проснуться.

Это будет лёгкая безболезненная смерть. Все равно выжить в городе, отрезанном от сети, который ещё не раз будут бомбить, почти невозможно. Особенно, когда местные с лёгкостью узнают в тебе врага, виновного во всех возможных преступлениях.

Книги мне приносила не только Лейла. Рой любил историю начала колонизационного периода.

Мы тогда жили на одной планете, и все равно умудрялись воевать. История последнего вооруженного конфликта внутри Терры его отчего-то занимала особо.

"Записки Веры" были подарком Роя Форджера. Тяжёлая книга о том, что жертвы войны не всегда невинны, хотя и не перестают быть жертвами.

Дневник девочки-подростка, из семьи эмигрантов в первом поколении оказавшейся в стране на которую напала ее родина. Через год после того, как они переехали в надежде на лучшую жизнь. Ее родителей арестовали, как шпионов. Суд не заставил себя ждать. Уполномоченный судья, совмещающий в себе одном ещё и роли прокурора с адвокатом, приговорил их к расстрелу. Всех "смертников" сначала вносили в списки обменного фонда. Но менять родителей Веры на реальных военнопленных никто не собирался. И приговор привели в исполнение через неделю после его оглашения. Девочку привезли на казнь, а потом отправили в специальный приют. Убить было проще и дешевле. Но такой приговор нельзя было вынести ребенку двенадцати лет. Поэтому всех детей предателей и врагов решено было решено определить в "учреждения по перевоспитанию".

Принудительные работы.

Телесные наказания.

Стравливания детей между собой, когда за малейшую провинность одного лишением ужина или еды на весь день могли наказать всех.