— Дорогой, — птичкой пропела Нана, прижимаясь к жениху как-то уж слишком сильно. — Я так удивлена, что родители Каи настолько недоволен его выбором, что не могут содержаться даже на публике. Со мной они всегда были добры. Возможно, мы чего-то не знаем. Не могут же почтенные люди вести себя так без причины.

Я бросила короткий взгляд на моего парня и поняла, что он сейчас взорвется и поняла, что надо эту говорливую особу заткнуть. Для ее же блага. Каи — далеко не белый зайка. Он, если злится, может парой фраз так осадить, что час отходить будешь.

— Лера Пао, ну что вы, как малое дитя. Ищите скрытые причины тогда, как они лежат прямо на поверхности. К вам они были добры потому, что Каи не планировал на вас жениться. Родительская ревность беспощадна. — Улыбаюсь и наивно хлопаю глазками. Гадости безопаснее говорить именно так. Пока тебе нет двадцати и это воспринимается окружающими, как наивная прямолинейность подростка, а не хамство. А потом, чтобы у нее не было времени и возможности ответить, меняю тему. — Лиран, мне безумно интересно, какое сокровище вы приобрели.

Мужчина степенно кивнул и указал на небольшую картину, расположившуюся над каминной полкой.

Я плохо разбираюсь в живописи. Но даже мне стало ясно, что художник — гений. Там не было ярких красок — лишь пастельные тона. А сама картина как-то обходилась без четких линий. Казалось, что ты смотришь на солнце через полупрозрачную вуаль. Я даже потянулась рукой к глазам. И лишь поняла, что эта радужная дымка нарисована.

Девушка в жемчужном платье разглядывала светло-бирюзовую бабочку, севшую ей на ладонь. Она одновременно была похожа на обычного человека и сказочную фею. То есть е ней было что-то, что невозможно описать словами. Загадка. Магия. Сияние, которого ты не видишь, но чувствуешь. И это соседствовало с вполне заурядной внешностью.

Я поняла, что смотрю на свой портрет лишь через несколько минут, но разум упрямо отказывался соотносить меня и это волшебное создание.

— Работа вашего пациента, — сказал Лиран с лукавой улыбкой. — Асано Леи. Весьма талантливый юноша. Ваш ровесник, кстати. Думаю, вы покорили его сердце. В этой картине читается молчаливое, но от того не менее романтичное признание в любви.

Мои пациенты нередко рисовали мне открытки, тоненькими детскими ручками писали слова благодарности, часто с ошибками. Рой педантично фотографировал эти маленькие «подарки для доктора Астрид» и отправлял мне. Но этот портрет на те рисунки не походил совершенно.

Подростков я лечила реже, чем малышей. А они, в отличие от непосредственных малышей, редко стремились познакомиться и лично выразить признательность. Стеснялись, наверное. Мне же и в голову не приходило, что кто-то из них мог в меня влюбиться.

— Мы ведь никогда не встречались. Наверное. Имена иштарцев, которых я лечила были скрыты за идентификационными кодами. Не представляю даже, кто это.

— Разве обязательно встречаться с девушкой, чтобы отдать ей свое сердце? Ему всего пятнадцать, а вы очень красивы. Леи рисовал вас в больнице. А потом подарил свою картину фонду. Все подобные подарки мы продаем на благотворительных аукционах. За данный лот, скажу вам по секрету, велась беспощадная борьба. Но я, увидев это чудо, не смог уступить его никому.

— Милый, эта картина написана довольно талантливым мальчиком, — манерно растягивая гласные, произнесла Нана. — Но в ней нет ничего выдающегося. Она совершенно посредственна с точки зрения техники исполнения или экспозиции. Напоминает открытку-приглашение на празднование дня рождения романтически настроенной девочки лет тринадцати.

— Любимая, — голос мужчины был так холоден, что у меня мурашки по коже побежали. — Произведением искусства нужно любоваться, а не предоставлять всем и каждому критических отзыв о его недостатках. Такая попытка показать окружающим свою образованность и художественный вкус простительна ребенку, который пытается самоутвердиться за счёт такого поведения, но не замужней женщине.

— Ты слишком строг ко мне, — капризно надула губки лера Пао. — Я знаю Каи много лет. Астрид — его… девушка. С друзьями можно не бояться выражать собственное мнение. Разве нет?

— Невестке семьи Акио стоит дорожить собственной репутацией, быть осторожнее и мягче в высказываниях. Даже среди друзей. Если она хочет оставаться частью этой уважаемой семьи.

— Да, дорогой. Прости, — прошептала Нана, пряча глаза. — Я забылась.

Каи нахмурился. Видимо, и ему этот переход от очаровательного интеллигентного мужчины к домашнему тирану, тоже не понравился. А мне стало страшно. Он ведь казался таким милым. Не думала, что он может быть таким холодным и жёстким. Но больше этой резкой перемены меня пугало то, что я начинаю искать ему оправдания. Пытаюсь самой себе объяснить, что он всего лишь погорячился. Что Нана сама его спровоцировала.

Лейла, которая во многом была мне вместо матери, старшей сестры и лучшей подруги заставила меня посмотреть серию научно-популярных фильмов "Обвиняя жертву". О физическом и психологическом насилии в семье. О том, что окружающим иногда проще оправдать агрессора и обвинить жертву. Чтобы не вникать в проблему, и не предпринимать никаких усилий по пресечению насилия. И сейчас я, став свидетелем чего-то подобного, отреагировала так же. Потому, что он мне симпатичен, а она — нет.

Я вздрогнула, когда Лиран обратился ко мне. Мужчина снова был очарователен и мил, позволяя себе лишь лёгкие покровительственные нотки в голосе, что лишь добавляло ему обаяния.

— Астрид, у меня очень традиционная семья. Все ее члены в полной мере понимают и принимают обязательства, которые накладывает на них этот статус. Моя прекрасная невеста — не исключение. Ее вполне устраивает роль единственной невестки такой семьи. Иначе она не приняла бы мое предложение. Но ей пока ещё сложно привыкнуть к некоторым новым правилам ее жизни.

Я, находясь под впечатлением от просмотренных фильмов, спросила Лейлу, почему нельзя убрать домашнее насилие из жизни общества? Она долго молчала, сидя на краю моей постели. Наверное, подбирала слова, а потом начала говорить.

Из ее рассказа я узнала, что есть деструктивные отношения.

И то, что это самый распространенный вариант домашнего насилия. Там каждый из акторов является и агрессором, и жертвой. Не одновременно, разумеется. Люди словно бы играют в мяч, перекидывая друг другу эти роли. Они не хотят ничего менять, их все устраивает. Им нравится причинять боль и страдать. Можно оградить насильника от жертвы. Но как оградить человека от самого себя? Сама попытка заставить человека пересобрать свою личность, изменив в себе все: взгляды, поведение и привычки, является беспрецедентным актом насилия.

Бывает и другое насилие, где роли постоянны. Но в плане права общественного вмешательства в эти отношения, ситуации не менее сложная. О том, что насилие, совершаемое «близким» человеком, слишком сильно диссонирует в твоей голове с ожиданиями и верой, что он или она не может намеренно причинить тебе вред. И ты начинаешь думать, будто бы не так поняла происходящее, или искать оправдания агрессору. Этому весьма способствует вера в справедливый мир. Ведь если люди в жизни получают то, что заслуживают, значит, физическое и эмоциональное насилие ты чем-то "заслужила". Постепенно жертва начинает считать это не просто нормальным, но и правильным. Люди не идеальны. Мы часто ошибаемся или делаем что-то не так. Но не все готовы это принимать. И совершенно иррациональная вина за собственное несовершенство лучше любого адвоката оправдывает агрессора, вручая ему даже не право, а святую обязанность наказывать жертву от лица вселенной или бога. В зависимости от представлений об устройстве мира и его законах, которые могут весьма отличаться от уголовного кодекса. С агрессора снимается вина за происходящее. Ведь в таком случае не он бьёт свою жену, потому что ему нравится причинять боль, а сама вселенная наказывает женщину за… все, что угодно, от негативных мыслей до недостаточной привлекательности. Часто сил или желание что-то менять у тех, кто вовлечен в такие отношения, просто, нет. И посторонние, если они попытаются вмешаться в конфликт могут столкнуться с сопротивлением или даже яростью всех участников этой бытовой драмы.