«Эм…»

«Приходят ли люди в ярость, когда кто-то спорит о правильности или неправильности нормандского завоевания 1066 года? О резне, устроенной испанскими конкистадорами в Мексике… более миллиона индейцев Центральной Америки были убиты между 1492 и 1600 годами? На протяжении всей истории гибли невинные, в том числе американцы, в дюжине войн; вы можете свободно обсуждать эти конфликты, даже если вы выставите «традиционных» историков в глупом свете! А что бы сказал судья, если бы кто-то подал в суд на сторонников плоской Земли за «лгать» о географии и астрономии? Или если бы неоязычники подали в суд на христианские церкви за «ложь» об императоре Нероне? На самом деле не такой уж и плохой парень! Нет, сейчас у нас есть инквизиция, цензура, подобная Управлению индекса католической церкви. Ему не нужны дыбы и кол, потому что его санкции более эффективны!»

Разговор беспокоил Лессинга. Эти люди были правы в одном: «традиционный» взгляд на историю настолько прочно укоренился в голове каждого западного ребенка, что он чувствовал себя виноватым — почти испуганным — даже слушая этого серьезного, сухого, книжного оксфордского арабо-немца. Это было все равно, что сказать своим детям, что Санта-Клаус — это Дьявол. Потребовалось немало смелости, чтобы подвергнуть сомнению такие эмоциональные догмы, как те, которые окружают предполагаемый «Холокост». Он задумался над другой темой. — Ты скоро сможешь вернуться домой?

«В Дамаск?» Араб пожал плечами. «Наверное, никогда. Не под властью Израиля. Возможно, мы сможем поехать в Оман… у моей жены там есть дядя. Иззи никогда не оккупировали Оман, а лишь немного его «защищали». Вы не жили, мистер Лессинг, до тех пор, пока вас не «защитили» израильтяне».

«Они жесткие. Я работал на них. Я был в батальоне наёмников полковника Копли во время Баальбекской войны. Я видел, что произошло с Дамаском, Алеппо и другими местами. Некрасиво.

«И вы не совершали никаких злодеяний во время войны? Никогда не видел никого, кого можно было бы остановить?

Лессинг ничего не сказал. Его участие, его личная вина были ящиком Пандоры, который он так и не открыл. Лучше было не смотреть.

Абу Талиб продолжил. «То, что озадачивает нас, жителей Ближнего Востока, — это постоянная, радостная и неясная готовность Америки продолжать платить за Израиль! Это не соответствует вашим разговорам о демократии, свободе и личной свободе! Вы знаете, что сделали Иззи: начиная с резни в Дейр-Ясине в 1948 году, чтобы напугать арабов и выгнать их из Палестины; о преднамеренном нападении на корабль ВМС США «Либерти» с убийством тридцати пяти ваших моряков еще в 1967 году, чтобы помешать ему подслушивать «Иззи»; вторжению в Ливан с его ужасающими жертвами, включая массовые убийства в лагерях беженцев, в которых участвовали некоторые высокопоставленные израильские офицеры; убийства арабских заключенных израильской тайной полицией, за которыми позднее последовало сокрытие; шпионить против Соединенных Штатов и красть у вас материалы для ядерного оружия; массовым избиениям и расстрелам палестинских детей на оккупированных территориях в 1980-х и 90-х годах; до ужасных злодеяний, которые они совершили при разграблении Каира в 2002 году… вплоть до Баальбекской войны! А вы, люди, продолжаете платить за это… проповедуя мир и братскую любовь остальному миру! До Старака в вашем американском Конгрессе почти не было голоса несогласного! Вы предоставили десятки миллиардов долларов и позволили израильтянам уйти от ответственности, не вернув их… потому что они заставляют вас чувствовать себя виноватыми своими историями столетней давности о «Холокосте»! Сомневаюсь, что даже Аутрам сможет их остановить.

«Ничего нового. Деньги и политики: мед и пчелы, как говорил мой отец».

«Единственное, что меня больше всего озадачивает, — это слепое согласие Германии выплатить «военные репарации» Израилю… стране, которой даже не существовало во время Второй мировой войны! Более 200 миллиардов марок, и все еще платят! Даже несмотря на всю вину, которую евреям удалось возложить на Германию, это не имеет смысла. Немцы, родившиеся после 1935 года, не могут быть виноваты больше, чем вы, из-за обращения ваших предков с американскими индейцами! Я удивлен, что французы до сих пор не собирают «репарации» за завоевание Цезарем Галлии!»

Лессинг заметил нужную ему книгу под стопкой журналов. Он вытащил его и попробовал другую тему: «Вашей семье нравится южная часть Тихого океана?»

Араб остановился, подняв палец, чтобы подчеркнуть еще одну мысль. Он моргнул и сказал: — Надя приспосабливается, а Сами и Фейсал думают, что пляж создан специально для них.

Сирийская жена Абу Талиба, Надя, в юности была красавицей, но теперь ее привлекательность лучше всего можно было бы охарактеризовать как «обильную». Двое его сыновей-подростков увлекались плаванием, спортивными автомобилями, блудными карманными деньгами и девочками. «Испорченный испорченный» — вполне справедливое описание. Ребята поставили перед собой задачу оценить сексуальный потенциал каждой из пятидесяти студенток, присланных бразильским отделением партии. Они выполняли это эффективно и с энтузиазмом — поодиночке, парами или отрядами. Новая немецкая жена Феликса Бауэра, Хельга, была вынуждена посвятить несколько занятий срочному половому воспитанию вместо генетической теории, как предписывала учебная программа.

Араб прервал размышления Лессинга. — А ваша жена, мистер Лессинг? Она учит Надю индийской кулинарии и взамен учится готовить пахлаву. Прекрасно приспосабливаешься, а?

Лессинг кивнул. Честно говоря, он не знал. Джамила была загадкой. Внешне она хорошо адаптировалась. Она играла в теннис с сыновьями Абу Талиба, училась бриджу у миссис Делакруа, ходила на прогулки и плавала с Хельгой Бауэр, ездила в Колонию, единственный город Понапе, чтобы пообщаться с живущими там семьями индийских купцов, и вела безупречный дом. И все же Лессинг чувствовал незавершенность: не все было прямо на поверхности.

Они обсуждали возможность завести детей, но Джамила хотела подождать. Что, если Паков появится снова? Или кипящие войны в Европе будут обостряться? Или беспорядки в Соединенных Штатах перерастут в гражданскую войну?

Мир стал слишком опасен для детей, сказала Джамила. Это не оправдание, ответил Лессинг: во время войн рождается больше детей, чем в мирное время. Они росли, жили и умирали, каким-то образом поддерживая существование вида. Она только улыбнулась. Через некоторое время он сдался.

Ее проблемой может быть тоска по дому, культурный шок, изоляция от собственного народа. Она больше не обсуждала историю и генетику с приверженцами партии, а сосредоточилась на ежедневных делах. Все, что мог сделать Лессинг, — это оказать любовь и поддержку. Что он и сделал в меру своих неловких способностей.

Когда он начал заполнять кредитную карту для покупки книги, он был удивлен, увидев, что стол был ярко освещен светом из окон.

Свет?

Из окон?

В полночь?

Он обернулся, ошеломленный.

Там было пять огней. Пять ярких белых солнц поднялись и висели прямо над обсидиановым морем. Он услышал рев двигателей вертолета.

Солнца были боевыми прожекторами, вроде тех, что используются для освещения наземных целей в ночное время!

Он уставился на Абу Талиба, когда хриплый треск установленных на вертолете мини-пушек и визгливый грохот ракет класса «воздух-земля» заставили скрепки танцевать на столе.

Неужели на сторожевой башне никого не было? Кто дежурил в радиолокационной и гидролокационной комнате комплекса связи?

Лессинг выбежал за дверь. Ему нужно было добраться до своих людей, организовать оборону. Кто, черт возьми, напал на них?

Еще один взрыв ракеты ослепил и оглушил его. Роза красного пламени расцвела над затемненными спальнями, и пылающие обломки посыпались вниз. Из-за здания связи раздались крики и вопли, и он услышал более легкий треск автоматических винтовок. Кто-то с их стороны стрелял в ответ, хотя и безуспешно.

Куда он собирался? Он позволил своим боевым нервам взять верх и оказался прижатым к пахнущим смолой доскам южной стены здания собраний, а Абу Талиб был рядом с ним. В ярком оранжево-красном свете центрального плаца он увидел бегущих людей, большинство в ночной рубашке, один или два почти обнаженных. Там тоже были тела, грудами свалившиеся на траву.