«Нравится это?»

Лессинг улыбнулась и вернула рукопись Лизе. «Написание справедливо, но до Судного дня еще далеко. Меня мало интересует политика, и ваше тоталитарное государство… честно говоря… меня не убеждает».

«Должен.» Девушка положила пачку бумаг, приподнялась на локте и натерла лосьоном для загара бледно-золотистое бедро.

«Извини.» Он протянул руку и взял пластиковую бутылку из ее пальцев. «Вы упускаете место. Разрешите.»

— Это не политика, Алан, — сказала миссис Делакруа, сидя в шезлонге в тени. Она жестом указала на огороженный сад, на залитую солнцем плитку, растения в горшках, бассейн, статуи. «Это выживание. Выживание западной цивилизации, того образа жизни, которым вы сейчас наслаждаетесь».

В данный момент все, что ему хотелось, — это наслаждаться этим — и Лизой — и дальше. Он сказал: «Спасибо, что пригласили меня остаться».

Ее нельзя было откладывать. «Да, конечно. Но вам… людям вроде вас… действительно стоит серьезно задуматься. Ведь сильные выживают, а слабые погибают. Это эволюция, непреложный закон Природы. И кто по-прежнему является сильнейшим, даже после десятилетий лени и игнорирования нашей ответственности перед историей? Мы, Алан, западный этнос. Мы — те, кто изобретает, разрабатывает, организует, создает и обеспечивает капитал и рабочие места. Мы сделали больше, чем любая другая группа. Теперь мы ослаблены толпой других голосов. Но мы не можем позволить им отвлекать нас: кто возьмет на себя управление? Можете ли вы представить себе, чтобы этот ужасный «император» Гвинеи кормил даже свой народ, не говоря уже о людях Ганы, Нигерии или где-либо еще? Если бы нас… нашу промышленность и наш опыт… отобрали, наступил бы хаос! Затем разрушение и конец всему, что нам… всему, что всем людям… дорого.

«Гм» Он задумался над другой темой. Если бы она пошла вздремнуть что ли! Вчера вечером Лиза была дружелюбна; он чувствовал, что она готова быть чем-то большим.

Он поймал себя на том, что снова думает о Джамиле. Черт возьми! Ни одной безобидной фантазии в покое! Он не мог преследовать Лизу, не придя к соглашению с Джамилой. Он позволил себе уговорить остановиться в Претории. Он был мил с Лизой — некоторые могли бы назвать это «ухаживанием», — но он не пошел дальше одного-двух замечаний, небольшого телесного контакта и вежливо нанесенных нескольких капель лосьона для загара. До сих пор он преступал только мысленно, что едва ли можно назвать преступлением!

До сих пор.

Он надавил на него или оставил его лежать?

На данный момент он оставил это в покое. Ему нужно было время.

Аромат лосьона для загара, смешанный со слабым цветочным запахом спутанных светлых локонов Лизы, и нагретый солнцем соленый аромат ее кожи возбудили его. Он искал безопасный объект. «Кто вообще этот Винсент Дом? Я никогда о нем не слышал».

Миссис Делакруа взглянула на Лизу очень лукаво и очень по-французски. «Вы смотрите на нее. Не я… Лиза, вот. Она, возможно, «Дом», а другие — «Винсент».

«Что?» Потом он задался вопросом, почему он был удивлен. На собрании комитета писателей города Гватемала состоялся разговор. Все, что он мог придумать, было сказать: «Поздравляю».

«Она пишет теоретическую часть», — продолжила г-жа Делакруа. «Другие занимаются историей и… как бы это сказать?… программой действий».

— Вы имеете в виду платформу?

«Не совсем. Ваше слово «платформа» слишком конкретное, это список очень конкретных предложений. Это приводит к ссорам и фракциям внутри движения. Вместо этого мы подражаем Первому фюреру: его мировоззрение не представляло собой список средств и целей; это был взгляд на будущее, на сильную Германию, на общество, которое могло бы возглавить Запад и мир. Он мало пользовался платформами, такими как та, которую партия выпустила в 1920 году, и он не наполнил свою книгу «Майн кампф» конкретными подробностями, о которых люди могли бы спорить. Его конечной целью было мировоззрение, но он был прагматичен и ожидал, что детали будут меняться в зависимости от обстоятельств. Он был провидцем, пророком… и проводником, арбитром, примирителем между отдельными людьми и фракциями. И он был выше их всех».

— Теперь нет фюрера, — Лизе встряхнула локоны. «Надо привлекать идеями, а не харизмой. Поведенческие психологи проверяют каждое слово нашей книги. Никаких упоминаний о прошлом, о нацизме. Только позитивные вещи. Тепло, любовь, прогресс, стабильность».

Лессинг позабавил. «Вы могли бы нанять актера… «Винсента Дорна» для выступления с речами».

Лиза презрительно фыркнула и спрятала голову в руках, позволяя ему нанести лосьон на ее затылок. Однако г-жа Делакруа отнеслась к нему серьезно: «Мы подумали об этом. Мы еще можем это сделать, если не сможем найти харизматического лидера. Выступления, телевидение, публичные выступления… все это так важно, n'est-ce pas? Мы также подумали о том, чтобы сохранить анонимность месье «Дома»… комментарий?… инкогнито. Но так продолжаться не может после того, как мы станем публичной политической силой».

Все это казалось ему глупостью. Движение без лидера? Толпа психологов, сотрудничающих с рекламщиками и писателями-призраками, сочиняет Священное Писание? Это была мечта телевизионного руководителя! Людей убеждали люди, а не книги: физическое присутствие, слова и дела, а не абстрактные теории. Кем бы он ни был, у Гитлера было правильное представление о реалиях личной власти. Разве Александр, Наполеон, Черчилль, Иисус не добились этого, не слишком полагаясь на трактаты и манифесты? Маркс и Энгельс, конечно, писали книги, но сами они не участвовали в революции, которая выбросила царскую Россию на свалку. К лучшему или к худшему этим руководили такие люди, как Ленин, Троцкий и Сталин. У Пророка Джамили Мухаммада, конечно, была книга — Коран, но он никогда не смог бы добиться успеха без харизмы. Он произносил речи, встречался с людьми, обсуждал проблемы, собирал сторонников, боролся с противниками — и в конце концов победил. Нет, Лессинг по своему военному опыту знал, что люди хотят, чтобы ими руководили настоящие, живые люди. Вот почему абстрактные, безличные видения Бога имели тенденцию вытесняться очень человеческими образами отца, сына, матери и пантеонами святых, полубогов, имамов, гуру, святых мистиков или кого-то еще. Люди могут умереть за абстракцию, но другой человек убедит их, что жертва стоит свеч.

Он издал уклончивое рычание.

Бассейн и окружающий его сад были кристально тихими, как фотография в каком-то глянцевом курортном буклете, оазис безмятежности, отрезанный от вселенной. Ничто не входило без одобрения миссис Делакруа; ничего нельзя было изменить. Казалось, всегда будет светить солнечный свет; синяя, пахнущая хлором вода; плитка была горячей, мокрой и ослепительно белой; влажные полотенца; розовые зонтики с яркой бахромой; и маленькие шаткие столики из стекла и проволоки, переполненные бутылками, журналами и всякими безделушками для досуга.

Лиза поднялась на ноги и потянулась. Она взяла полотенце, пробормотала что-то о душе и скользнула, босиком и почти голая в других местах, к дому. Глаза Лессинга следовали за ней сами по себе. Ноги у нее действительно были очень хорошие.

— Вы будете добры к Лизе? Голос миссис Делакруа прервал его размышления.

«Что?»

«Ты знаешь. Я не наивен и не совсем дряхл, да?

Лукавить было бесполезно. «Никто из нас… Мы еще не предприняли никаких действий».

«Вы оба ясно дали это понять. Я оставлю вас двоих одних, и пора спать, не так ли?

Он рассмеялся ее словам. «Может быть. В любом случае, у меня есть… другие обязательства… еще в Индии. Ничего не произойдет, пока я не приму решение по этому поводу. Не развлекаюсь, тогда бегу».

«Бьен. Это должно быть то, чего вы оба хотите. Она протянула восковую, бледную, как бумага, руку из тени к солнечному свету. Оно выглядело почти бестелесным. — Вы могли бы знать о Лизе?