Тут дежурный и уставил на него взгляд — взгляд человека, которого, защемив гениталии, обвинили в отсутствии эмпатии.

— Сам у них попроси… но я бы не советовал.

Глядя, какими волками сновали сотрудники по ту сторону турникета, Гаврил мысленно согласился. Его притащили к одному из стульев у стены, противоположной будке, и сели рядом, зажав с обоих боков локтями. Один сразу уткнулся в смешные видео с тюленями на смартфоне, второй прикрыл глаза, чуть вздрагивая от самых выделяющихся звуков. А фонило знатно: ругань, переругивания, топот, телефонные звонки, скрежет металла по металлу…

Семнадцать долгих минут спустя к ним вышло блёклое, как газетная бумага, лицо в сержантских лычках и сопроводило Гаврила за турникет. Чем дальше по казённому коридору, тем явственней пованивало носками, сигаретами и хроническими переработками. На пятом этаже они угодили в группку боевиков Стомефи, которые пузырили наглые глаза, несмотря на руки за спиной, да радостно блеяли от собственных шуток про мамаш. Сержант переступил их как лужу, задержал хмурый взгляд на Гавриле, но интерес у контингента тот вызвал чисто риторический, и потому не отстал.

Пройдя по коридору и завернув за пару углов, сотрудник встал возле серой бронированной двери и начал столь изнеможённо перебирать ключи, что бомжу показалось, он вот-вот прижмётся лбом к стене. За серой дверью последовала синяя, раскрыть которую удалось лишь как следует навалившись плечом.

— Сюда.

Неслучайно псы Абсолюта выбирали для «гостей» самые далёкие, самые забытые, самые загаженные кабинеты. Пара престарелых ламп дневного света гудит, изливается пылью на косой стол в пожелтевших бумагами, оседает на вздувшийся линолеум, в углу — обязательный сейф для бланков рапортов, которые пригодятся и на допросах, и при оформлении дел, а микроскопическое окно под потолком — за решёткой. Половина полок на этажерке, забитой пузатыми папками, скособочены, словно их пересчитывали чьей-то головой. На единственной голой стене — плохо вытертые пятна непонятного происхождения. Сержант указал Гаврилу на скрипучую табуретку напротив стола и, дождавшись, когда он сядет, вышел. Загремели ключи, отрезая бомжа от внешнего мира. Один он будет ровно столько, сколько нужно хозяевам этого места. Когда же они соизволят прийти, то начнут делать с ним в этой трухлявой, затхлой комнате всё, чего только вздумают. И самое жуткое, из-за целых двух накрытых группировок времени у них на него в обрез.

«Что с товаром?», задумался Гаврил. «Они его, конечно, припрячут так, что ни одна псина не вынюхает, но куда? Никитишна контактов не оставила… Аргх! Это всё имеет смысл, только если меня выпустят сегодня! Прухин, что ж ты именно сегодня вскочил, прыщ подкожный… К Никитишне, или лучше на «Долгие вязы»? Никитишна не факт, что будет знать, но узнает, но это время, да и стыдно вот так, дураком облапошенным, приходить… Откуда так дует?!»

Сидеть бы ровно до прихода следователя, но сквозняк пробирал до нервных колик. Гаврил подскочил, заметался взад-вперёд — шаг до стола, три шага до двери и обратно. Руки ерзали по предплечьям, разогревая, как только можно, а шестерёнки завертелись вокруг одной-единственной задачи — сгудинить поскорее из каменного мешка.

«Если хватит сил на решётку, не пролезу в это оконце… В дверь не проломишься, не в это время… Нашуметь? Заорать, что ли? А что сказать, когда придут? Гондрапин, скотина, кинул… Звонок попросить, как в фильмах? Но кому? Гондрапин? Озёрный, может… Нет. Пока лучший ход — ждать, когда угомонятся».

Круг за кругом, мысль за мыслью, а толку — как от пробежки в хомячьем колесе. Заметив краем глаза почерневшее окно, бомж понял, что кукует уже не первый час. Столько времени в дугу… Далёкий перезвон ключей заставил его облегчённо бухнуться на табуретку. Вторая дверь с натугой выдавила проём, тут же шваркнула обратно; в замке зашебаршил ключ. К столу прошёл рябоватый… — Гаврил глянул на погоны, — да, лейтёха, продребезжал стулом по полу и навалил поверх пожелтевших бумажек ворох своих, начав с деланным тщанием их изучать.

«Пусть нагнетает, зараза», ухмыльнулся бомж своему кривому и маленькому отражению в окне. Приятно было видеть дружеское лицо, хоть и своё собственное. «Не ментовка, а драмкружок какой-то…»

Молчанка тянулась, как хвост резинового кота, под шелест бумаги и мерзковатое поплёвывание на пальцы. Интерес на пёстром лице лейтёхи был таким искренним, будто он подменил дело распечаткой свежего романа Рассветова. Гаврил никогда не понимал, откуда такая шумиха вокруг этого писаки. Детективчики у него забористые, не отнять, но за что все эти внежанровые премии? В стране настолько обострился комплекс отсутствия нормальных классиков?

— Значит, так, Уваров, — вкрался в его мысли ровный голос лейтенанта. — Тебе сказочно повезло, у меня нет желания сразу начинать по-плохому, так что воспользуйся шансом и говори сразу. Усёк?

— Усёк, как не усечь, — пожал плечами Гаврил. — Только это, я не Уваров, начальник.

Лейтёха поднял на него серые, подавленные гневом глаза.

— Хреново начинаешь, Уваров.

— Нет, правда. Ты на фотокарточку глянь.

Рябой не без подозрения зарылся в бумаги, хлопнул вдруг по ним рукой, встал.

— Открывай! Кому сказал! Эй!

Зазвенели ключи, отворяя одну дверь за другой.

— Какого художества тут происходит?! — Дрожащими от гнева руками лейтёха сгреб бумаги под мышку и выскочил в коридор, не глядя на Гаврила. — Мне сказали, что Уваров здесь… Да как так?! Я же выбил эту пыточную себе!.. Дерьмо!

Крики удалились под лязг постепенно запираемых дверей, оставив бомжа наедине с его мелким злорадством. Хорошо, когда день воняет помойкой ещё и окружающим… Выждав немного, он слез с табуретки и продолжил осваивать пространство. Пошарил по этажерке, стенам, отыскал и обыскал вентиляцию, откуда почти не ощущалось движения воздуха, полистал бумажки на столе. Двинув табуретку под окно, потягался с решёткой, и быстро признал ничью. Даже попрыгал по полу — вдруг провалится где? Нет. Сплошной беспросветный нет. Приткнув табуретку ближе к стене, Гаврил сел и постарался успокоиться.

«Они ж и добиваются, чтоб я на стенку полез. Маринуют, как свежего огурчика. Лучше, наверное, признать поражение и спокойно ждать, когда меня отсюда пинком под зад. Ничего у них нет на меня, и быть не может… А позвонить надо обязательно. Лучше Озёрному…»

Похоже, со всеми этими мыслями он задремал, поскольку не услышал, как в кабинет протиснулся очередной правоохранительный орган. Одутловатый, пожухлый, с затёртыми до мозолей веками.

— Иду на повышение? — ухмыльнулся Гаврил, признав в нём капитана.

— А, ты у нас, значит, умник, — отозвался тот, выкладывая на стол одну-единственную подмятую бумажечку. Сам упёр зад о край этого самого стола и воззрился на бомжа сверху вниз. — Стул двигаешь, как вздумается. Тебе здесь отель, что ли? Курорт?

— Мне…

— Да сиди уж, — отмахнулся капитан и снизил вдруг тон: — Как тебе тут?

— Скучно.

— По голове не били? А то двигаешь стулья, как ударенный…

— Может, мне всё-таки…

— Сиди! — При этом рука капитана как бы невзначай легла на заткнутую за ремень дубинку. Пёс Абсолюта и бровью не повёл, но за взглядом Гаврила проследил с явным удовлетворением. — Ты вообще каких будешь?

— Не понял?

— Ты умник, или дурачок? Или помочь определиться?

Гаврил сдержал улыбку. Как ни смешно изъясняются такие сфинксы, на деле они играют в извращённую игру «дай мне только повод». А что за повод — знает только сфинкс, хотя со стороны может показаться, что он понятия не имеет сам.

— Нет, начальник, помощь не нужна, — заговорил бомж как можно ровнее. — Если ты про сектантов и боевиков, я ни первых, ни вторых.

— Допустим, я поверил. Тогда, всё же, каких?

— А сам за себя. Думаешь, почему на улице обретаюсь?

— Интересно стелешь, Гаврила, — посмеиваясь, изрёк капитан. — Лечь бы я в такое не лёг, но посрал бы от души. Расскажешь, что делал на угнанной машине у «Волхвов»?