23 октября, Мэдисон, 7:34

Бен застегнул последнюю пуговицу своего парадного мундира и с грустью посмотрел в зеркало. Он надевал его лишь несколько раз, можно пересчитать по пальцам одной руки, но уже второй раз надевает его на похороны.

Мужчина тяжело вздохнул. Сегодня будет очень тяжелый день.

— Бен, ты уже спускаешься? — послышался голос дяди Марка с первого этажа. — Завтрак остынет!

При упоминании еды желудок требовательно заурчал. Все-таки армейский режим брал верх над чувством утраты.

— Иду! — крикнул он в ответ и вышел из комнаты.

Марк приехал в Мэдисон накануне после обеда.

Увидев племянника, Марк обнял его, ничего не говоря. Лицо мужчины было серым от горя, а в глазах стоял болезненный блеск. В последний раз они встречались тоже на похоронах. С того момента дядя ничуть не изменился, так и остался нестриженным хиппи. Только седых волос заметно прибавилось.

Несмотря на долгий перелет дядя приготовил им обоим вкусный ужин, во время которого они приложились к бутылке какого-то виски, Бен правда не разбирался в них. Не то что Рик, который с видом истинного знатока рассказывал ему о брендах и вкусовых различиях, в последний раз когда они были вместе в баре за несколько месяцев до смерти отца, тогда Мия закончила школу.

Во время ужина они вспоминали Рика, их совместное детство. Алкоголь быстро ударил в голову с непривычки. Ведь в армии запрещено пить. Они говорили о Рике до глубокой ночи, пока глаза у обоих не стали слипаться от усталости.

Проснулся он совершенно разбитым, ведь сегодня день похорон брата. День, когда он прощается с ним навсегда.

— Как ты себя чувствуешь, малец? — просипел Марк, заметив его на кухне. — Дать что-нибудь от головы? А то у меня лично голова раскалывается после вчерашнего.

— Да, — ответил Бен после недолгой паузы, — не помешает. Сегодня будет тяжелый день.

Он сел за стол, где уже стояла яичница и кружка ароматного кофе, но есть вдруг перехотелось совсем. Потому что… Как он может есть, когда его брата сегодня закопают в землю?

Оказавшаяся на его плече рука дяди заставила его вздрогнуть. Он повернул голову, встречаясь с глазами мужчины, в которых теснились слезы.

— Вот, — он протянул ему баночку аспирина, что была в другой руке. — Ты это… не держи в себе. Я могу себе представить, как тебе больно…

Голос дяди дрожал, он легонько сжал плечо:

— Выпусти это сейчас, потому что потом, рядом с Эйлин и Мией, ты должен быть, как скала… Мы оба должны.

Бен тяжело сглотнул, чувствуя, как от слов и вида плачущего дяди у него самого защипало глаза. Но плакать при нём он не хотел. Его скорбь по брату-близнецу — слишком личное. Бен не просто потерял близкого человека, он потерял часть себя. Навечно.

Марк поставил аспирин на стол, а затем тихо отошел, не издав ни звука, а Бен чувствуя, что рушится последний рубеж, опустил голову, зажмуриваясь, и крепко сжал губы, чтобы не всхлипнуть.

***

Мия смотрела лишь перед собой, не замечая ничего вокруг. Её рука вновь потянулась в карман куртки, но она остановила себя.

«Хватит».

Из её головы всё никак не выходил этот номер телефона и имя. Точно женское, да и почерк — тоже. С тех пор, как она обнаружила эту салфетку, она несколько раз пыталась позвонить по этому номеру, но в последний момент одергивала себя.

Неужели Рик изменял ей? Иначе, как можно объяснить женский номер на салфетке в кармане его пиджака? Только отпечатка губ не хватает для полного комплекта.

Из раздумий её вырвало легкое прикосновение к предплечью. Это была Эйлин. Она протягивала ей пластиковый стаканчик с водой. И правда, до этого момента Мия и не замечала, что ей хочется пить.

— Спасибо, — глухо вымолвила она и поднесла стаканчик к своим потрескавшимся губам.

— Через час уже приземлимся, — произнесла Эйлин.

Мия кивнула. Они были на борту самолета, следующего в Мэдисон. Домой.

Мия скорее могла назвать этот город своим домом, ведь она прожила в нем большую часть жизни, а не солнечную Аризону, где родилась и жила до смерти мамы.

Мама…Но воспоминание о ней не принесло прежней грусти. Ведь у неё теперь другая боль, более свежая. Мия закусила губу. Она уже больше года не вспоминала маму. Они были вместе с Риком, они были счастливы. И почему, мы не вспоминаем ушедших близких, когда нам хорошо?

Мия попыталась вспомнить, как та выглядела и, к своему стыду, поняла, что не помнит её лица. Всё, как в тумане. Да, она помнит, какую та носила одежду, даже её прическу и лак на ногтях, но не её лицо. Девушка покрылась пятнами и отвернулась, чувствуя себя ужаснейшей дочерью на земле. Непроизвольно её рука вновь потянулась в карман куртки, и на этот раз она вытащила эту злополучную салфетку, которая вся измялась из-за частого дергания. Даже пару цифр номера стерлись, но Мия и так запомнила его наизусть. Переключиться на это оказалось спасением от тяжелых мыслей и от поедания себя.

— Дамы и господа, — послышался голос стюардессы, — мы начинаем подготовку к посадке самолета. Просим Вас пристегнуть ремни, убрать откидные столики и привести кресла в вертикальное положение.

Бен не без грусти разглядывал радостных людей в зале встречающих.

Вот пожилой джентльмен, неся букет, подходит к такой же пожилой женщине, протягивая ей руки. Мужчина средних лет, толкающий тележку с багажом с усталым лицом, которое преображается, как только к нему навстречу бежит девочка лет пяти. Молодой парень, определенно младше Бена, на плечах которого лишь рюкзак, в надежде всматривающийся в толпу, пока сзади на него не прыгает девушка и звонко чмокает в щеку. Нет, это место не подходит для их скорби. Оно для этого не создано.

Зоркие глаза летчика тут же обнаружили группу одетых в темное людей с каменными лицами. И буквально через секунду он заметил маму в компании какого-то рыжего пижона, что вел её под руку, и Мию, чьи глаза лихорадочно бегали по толпе встречающих, окружавших его и Марка.

Не успел он подать знак, как их взгляды встретились. Лицо Мии исказилось болью, и она, бросив свой чемодан, ускорила шаг, отдаляясь от матери и торопясь в его сторону. Бен довольно грубо отодвинул человека, преграждавшего ему путь, и двинулся навстречу девушке, не обращая внимания на его возмущение, ведь Мия уже буквально бежала к нему. В два шага ему удалось выйти за пределы толпы, и она врезалась в него, отчего Бен покачнулся, и тут же сжала в объятьях, пряча лицо у него на груди, а затем разрыдалась в парадный китель.

Его руки сами обвили девичьи плечи, прижимая сильнее. Уткнувшись ей в макушку, он шумно выдохнул, тем самым раздув несколько каштановых прядей, зажмуриваясь. Самоконтроль летел к чертям — он был в миллиметре от того, чтобы не заплакать самому.

Всё для него исчезло, кроме Мии в его объятьях. Исчез зал встречающих, как и все звуки вокруг — всё, кроме её приглушенных рыданий и его шумного дыхания. Они словно оказались одни посреди тумана. Бен слышал свой учащенный, тяжелый пульс, к которому прибавился другой, не менее быстрый, будто пытающийся догнать его. Мужчина сделал над собой усилие и открыл глаза, а затем выпрямившись, посмотрел на поливающую его «крылышки» безутешными слезами девушку. Почувствовав на себе взгляд, она подняла на него красные и полные боли глаза, встречаясь с ним взглядом.

— Я с тобой, маленькая, — произнес он.

Губы девушки задрожали. По её щекам без остановки стекали слезы, и Бен физически ощущал материальность её боли, что отодвигала его боль на дальнюю орбиту, заставив переключиться.

«Утешить. Защитить. Забрать её боль».

«Ведь это делают старшие братья?»

Последняя мысль больно кольнула в висок, возвращая его в действительность. Шквал голосов и звуков обрушился на него. Вокруг всё также стояли встречающие, и мама была уже в шаге от них обоих. Бен целомудренно поцеловал Мию в лоб, а затем посмотрел на бледное лицо матери, на котором жили лишь глаза, и протянул в её сторону свободную от объятий руку.