Я отвела взгляд, все еще злясь. На него. На то, что он прав. На всю эту ситуацию.

Его голос смягчился.

– Наше социальное положение дает нам привилегии, но оно также сковывает нас золотыми цепями.

– Не учи меня жить. – Я сердито посмотрела на него. – Думаешь, я этого не знаю? Я попала в тюрьму из-за этих цепей. Я сидела и смотрела, как мою собственную двоюродную сестру схватили и убили из-за этих цепей.

Мои слова повисли в воздухе.

– Лир, – тихо произнес он и очень медленно замотал головой, широко распахнув глаза, в которых отразилось беспокойство. Его энергия изменилась, и аура стала настораживающе спокойной, как затихшее перед штормом море. Тристан осторожно наклонился вперед и взял мою руку в свою. – Это было не убийство.

– Ее убили, – повторила я, чувствуя, как кровь закипела в жилах.

Он побледнел, его карие глаза впились в мои.

– Лир.

Я отпихнула его руку, словно обжегшись.

– Ты сказал, что защитил бы меня, проявись у меня ворок.

– Я сделаю ради тебя все что угодно. Но это ничего не меняет. Лир, это необходимо было сделать. Джулс должны были казнить.

Пелена гнева заволокла глаза, это чувство было настолько осязаемым, что я почти перестала ясно мыслить. Какой же глупой я была. Он защищал бы меня, потому что я принадлежала ему. Его убеждения нисколько не изменились, он не поменял своего мнения. Если бы он знал о Мире или Моргане, то выдал бы их, помог арестовать и, возможно, тоже надел бы на них свои магические оковы. А я-то чуть не занялась с ним сексом.

Я сжала свое запястье и накрыла ладонью клятвы на крови. Кожа горела на месте нового шрама, моей клятвы сотуриона.

– Лир, ты понимаешь?

– Убирайся.

– Лир.

– Убирайся. Вон. – Мне было уже все равно. Меня больше не волновало, как это звучит или что он думает.

– Прости, Лир, но…

– Если ты не уйдешь, это сделаю я. – Мои слова прозвучали язвительно. И когда Тристан по-прежнему не сдвинулся с места, я вскочила с кровати, схватила тунику и сандалии и выскочила из спальни, захлопнув дверь. Затем вылетела из своих покоев прежде, чем он успел последовать за мной.

Не успела я накинуть тунику на плечи и зашнуровать сандалии, как до меня дошла вся серьезность моего проступка.

Проклятье! Чтоб меня! Дерьмо!

Я открыла свои чувства в отношении Джулс. Призналась, что считала ее страдания несправедливыми, что сочувствовала тем, кто обладал вороком. Выставила свои эмоции напоказ, была слишком открыта. Да и вообще, забыла свое место, забыла ту роль, которую вынуждена играть.

Я чуть не побежала обратно наверх, чтобы на коленях попытаться убедить Тристана, что вела себя как идиотка и сожалею об этом, что он был прав насчет Джулс и что я останусь с ним любым доступным мне способом.

Но в глубине души я боялась, что возьму свой кинжал и пырну его. Тошнота подступала к горлу, сердце выпрыгивало из груди, разрываясь от скорби по Джулс, и из-за этой живой, все еще кровоточащей раны я не могла вернуться туда, не могла встретиться с ним лицом к лицу. Поэтому я продолжала бежать, просто не могла остановиться, мне нужно было подумать, успокоиться.

Одинокие капли дождя быстро сменились глухими ударами ливня о стеклянный пол над водным каналом. Мне нужно было укрыться. Крестхейвен находился слишком далеко, но храм Зари совсем рядом. Слезы смешались с дождем, когда я ворвалась в его двери.

Хранитель Оранжевого луча светоча сидел на верхней ступени Обители Ориэла и с обожанием смотрел на пламя, молитвенно сложив руки, оранжевая вуаль покрывала его голову. Я медленно вошла, надеясь, что ни Хранитель, ни единственный ночной гость на скамье меня не заметят, поэтому попыталась двигаться бесшумно и найти место сзади, но тут прогремел гром, за которым последовала вспышка молнии. Я подпрыгнула от неожиданности, и посетитель повернулся в мою сторону.

Райан.

Слегка кивнув, он откинулся назад и уставился в потолок, ожидая, пока я пройду к его ряду. После стычки с Тристаном я не хотела ни с кем разговаривать, но Райан уже заметил меня, и было бы странно избегать его, когда мы здесь только вдвоем. Я направилась к нему по проходу.

– Они выпустили вас под залог или вы сбежали из тюрьмы, ваша светлость? – ухмыльнулся Райан, когда я приблизилась к его скамье, и его голос эхом разнесся в пустоте. Дождь барабанил по витражам, погружая храм в успокаивающую дробь.

– Ваша светлость? – возразила я. – Что? Сегодня никакого партнера?

– А ты бы предпочла, чтобы я назвал тебя возлюбленной? – усмехнулся он.

– Так ты в этом признаешься?

– А ты меня об этом просишь?

Я рухнула на скамью рядом с ним и тяжело вздохнула.

– Ты всегда точно знаешь, что сказать, чтобы я почувствовала себя лучше.

– Это талант.

– Возможно, тебе стоит вернуть его в магазин, – сказала я.

– Проклятье, я потерял чек. Вместо этого я поделюсь с тобой своей мудростью относительно тюрьмы, – сказал он, озорно сверкнув глазами. – Не возвращайся туда.

– Но так приятно быть плохой, – промурлыкала я.

Он усмехнулся.

– Она еще и шутит! Наконец-то. Я знал, что ты на это способна. Дамы и господа… – Он раскинул руки в стороны, словно приветствуя публику. – Вернее, одинокий Хранитель светоча. К сожалению, у вашего комедийного дебюта довольно маленькая аудитория.

– Переживу.

– Я мог бы попытаться и организовать для тебя выступление, составить график гастролей…

– Или нет.

– Или… Ты могла бы рассказать мне, что привело тебя сюда в столь поздний час.

Хранитель Оранжевого луча встал и подбросил ветку солнечного дерева в поминальный костер, слегка потухший из-за шторма. Пламя снова вспыхнуло, засияв ярко-белым светом. Тлеющие угли, потрескивая, исчезали в дыму.

Я отжала излишки воды с волос, убирая мокрые пряди с шеи.

– Завтра я стану сотурионом и, учитывая, сколько мне предстоит отжиматься и махать кулаками, подумала, что лучше всего начать молиться прямо сейчас.

– Кем ты становишься? Безумие Литии, они лишились рассудка?

– Благодарю за поддержку.

– Дело совершенно не в том, что я тебя не поддерживаю, а в том, насколько сложны тренировки. Тем более что ты совершенно не подготовлена.

– Может, сменим тему? – предложила я, начиная нервничать. – Как твои дела?

– Хорошая попытка.

Тем не менее, Райан пожал плечами. Его волосы, завивающиеся от дождя, падали на шрам беспорядочными локонами. Он откинул их назад, но они тут же рассыпались свободными волнами по всему лбу. Казалось, он не знал, что с ними делать, и я сомневалась, что они когда-либо раньше отрастали до такой длины. Большинство сотури стриглись очень коротко, чтобы соперники не могли схватить их за волосы.

– С тобой здесь хорошо обращаются? – поинтересовалась я.

– Я же отверженный. Мне повезло, что еще не убили во сне. По крайней мере, замок на двери в мои покои закрывается.

– Тогда похоже, что нет.

– У меня есть крыша над головой, еда, которую можно есть. Я могу о себе позаботиться. – Он снова пожал плечами, и его взгляд переместился на высокие стены. – А теперь покончили с вопросами. Я здесь для того, чтобы приобщиться к искусству.

– Ты пришел сюда ради искусства? – удивилась я.

– Вообще-то, да. – В его взгляде мелькнула уязвимость, которую я заметила в тот вечер, когда мы танцевали. Он говорил правду. – Не смотри так удивленно.

– Я… Я не знала, что тебе нравится искусство.

– Знаешь, если ты собираешься стать одной из нас, тебе действительно нужно усвоить, что мы способны на большее, чем просто удары кулаками и отжимания.

– Хорошо, – согласилась я и посмотрела наверх.

Храм высотой в семь этажей был полон изображений из Валии, нашего самого священного текста, рассказывающего историю создания и гибели Валалумира. Картины украшали высокие окна и стены, окружавшие нас.

В первой сцене бог Кантуриэл изображался на Небесах, мечтающим в своем саду. Он пел, создавая в руках свет. Валалумир был светочем, чистым белым пламенем, одновременно раскрывающим и скрывающим в себе все цвета радуги. Кантуриэл вложил в него всю свою любовь, силу и магию, и поэтому свет горел ярче, чем любой другой на Небесах, даже ярче солнца. Благодаря всей любви, вложенной в него, он не причинял никакого вреда смотрящему на него. Валалумир давал тепло, но не обжигал. Давал свет, но не слепил. Он исцелял тех, кто болел, и придавал сил тем, кто чувствовал себя слабым. Он подчеркивал красоту и мастерство, успокаивал расстроенные умы и улучшал жизнь всех, кто смотрел на него.