Дух времени выражался в самом способе постройки тогдашних итальянских палаццо. Фасад был обращён во двор, который составлял центр строения. Это было четырёхугольное замкнутое пространство, где во все часы дня господствовала приятная прохлада; здесь же находился колодезь и были расставлены статуи в наиболее выгодном освещении. С улицы палаццо имели вид мрачных неприступных зданий и действительно представляли все удобства для защиты обитателей в случае внезапного нападения. Но эти массы камня, тёмные и однообразные снаружи, были окружены со стороны двора лёгкими открытыми колоннадами, которые придавали им совсем иной характер.
При той же безопасности здесь можно было оставаться под открытым небом. Кругом были расположены жилища слуг и приверженцев владельца палаццо. Узкие переходы между домами на ночь закрывались цепями. Таким образом, у каждого магната в городе был как бы свой город, более или менее многочисленный двор и своя церковь; в его распоряжении были солдаты, дворяне, художники и учёные. Между этими мелкими дворами и папским двором в самом Риме происходили постоянные интриги и господствовала открытая или затаённая вражда.
На этом обстоятельстве Савонарола основывал отчасти свои предсказания о скором падении государства.
Само собой разумеется, что огромное значение, какое приобретал Савонарола своими проповедями по всей Италии, было известно его семье. Но молва распространяла о нём такие разнообразные и противоречивые слухи, что его отец долго не понимал смысла того общественного движения, во главе которого стоял Джироламо. Семья в присутствии старика старалась как можно меньше говорить что-либо в защиту или в порицание знаменитого проповедника. Неожиданное поступление Джироламо в монастырь было кровным оскорблением для старика, тем более что его младший сын, Марк Аврелий, также сделался монахом против его воли.
Наконец отец Джироламо умер; дочери его одна за другой вышли замуж, кроме самой младшей, Беатриче, которая жила вместе с матерью в Ферраре. Уединённая жизнь вдовы и её незамужней дочери не представляла никакого разнообразия, так что мало-помалу, сообразно духу того времени, чуть ли не единственным интересом их жизни стало ежедневное хождение к обедне и точное исполнение всех церковных предписаний. Но тут среди окружавшего их уединения, как чуждый отголосок из другого мира, до них дошло известие, что Джироламо в своих проповедях открыто заявляет свои реформаторские стремления. Они слышали о силе его красноречия и узнали теперь, что он пользуется своим могуществом для борьбы с папой и правительством.
Мать Джироламо, Анна Савонарола Буонакорси, была умная и образованная женщина, но считала религиозную форму неприкосновенной и никогда не позволила бы себе произнести слово осуждения против главы христианства. Она держалась того взгляда, что следует искать помощи в молитве и самобичевании, но что человек не имеет права бороться с общественным злом. Поэтому её сильно встревожило известие, что её сын называет святого отца Люцифером демонов высокомерия и что он упорно ратует в своих проповедях против злоупотреблений, укоренившихся в церкви.
Младшая сестра Джироламо была ребёнком, когда её брат оставил родительский дом, и она слишком мало знала его, чтобы живо интересоваться им, так что огорчённая мать не могла найти с этой стороны утешения или поддержки. Беатриче была в том возрасте, когда блекнут надежды юности и мечтательность уступает место ожесточению. Если бы знаменитый проповедник прославился святостью и относился с уважением к духовным и светским властям, то она гордилась бы им и, быть может, нашла бы в этом чувстве выполнение её личных неудавшихся стремлений. Но теперь она сердилась на своего брата и осуждала его строже других; и так как многие относились к нему с порицанием, то её тщеславие было оскорблено, и в то же время он не был настолько близок к ней, чтобы она могла безусловно уверовать в правоту его дела. К этому примешивалось ещё то обстоятельство, что в Ферраре придворная партия стояла тогда на стороне папы.
Между тем несчастная мать испытывала тяжёлое чувство раздвоения. В глубине души она оправдывала своего сына, но не смела произнести его имени, чтобы не слышать новых обвинений, которые сыпались на него со всех сторон. Она не могла составить самостоятельного суждения о деятельности Джироламо, так как не слышала ни одной его проповеди, и должна была руководствоваться отзывами посторонних людей, поэтому у неё не было никаких данных, чтобы защищать его. Нередко она задавала себе один и тот же мучительный вопрос: почему, несмотря на все обвинения, она всё-таки остаётся на его стороне? Между тем причина этого заключалась в кроткой всепрощающей любви матери, которая не в состоянии оттолкнуть виновного сына, а тем более в подобном случае, когда ещё оставалось под сомнением, действительно ли то, в чём обвиняют его, составляет преступление в глазах Всевышнего или величайшую добродетель.
Таким образом, ей пришлось пережить ряд тяжёлых испытаний. Её духовник, которому она в продолжение нескольких лет поверяла все свои душевные сомнения, выразил однажды удивление, почему она никогда не говорит с ним о своём сыне Джироламо. При этом патер добавил, что считает особенно важным узнать её душевное состояние относительно данного вопроса, чтобы иметь возможность высказать ей своё мнение и дать добрый совет.
Анна выслушала эти слова с внутренним содроганием, так как не ожидала добра от предстоящей беседы. Её бедное материнское сердце сжималось при мысли, что, быть может, её заставят предать проклятию сына.
Но она была избавлена от этого нового мучения. Её духовный наставник, патер Евсевий, осторожно приступил к делу; он начал с того, что отозвался в самых лестных выражениях о необыкновенном уме Джироламо и заговорил о пользе, какую подобный человек может принести церкви.
— Но для этого, — продолжал патер, — необходимо смирение, потому что каждый смертный в отдельности может достигнуть заветной цели только в том случае, если сознает всё своё ничтожество. Ваш сын, по милости Божьей, обладает даром направлять сердца людей по своему усмотрению, но весь вопрос заключается в том, чтобы он не злоупотреблял своим талантом для собственной гибели. Искуситель рода человеческого пользуется всяким случаем, чтобы посеять семена самообольщения, потому что его главная задача — склонить к себе души людей. Я не обвиняю вашего сына, но жалею его, если он настолько ослеплён, что ставит милость народа выше мира с Богом и церковью. Кто вступил на стезю высокоумия и надменности, тот рано или поздно попадёт в сети лукавого и его наградой будет вечный огонь, то невыразимое мучение, которое заставляет души проклинать виновников своего существования. Остаётся только пожелать, чтобы ваш сын познал вовремя, где истинный путь, и вернулся к нему, так как он стоит на краю пропасти...
Если бы патер разразился проклятиями и стал читать нравоучения, то его слова далеко не произвели бы такого глубокого впечатления на встревоженную мать, как теперь, когда он, видимо, щадил её и старался быть умеренным в своих выражениях.
Бедная женщина сначала облегчила своё стеснённое сердце потоком слёз, затем начала извиняться, что только теперь решается высказать горе, которое давно гнетёт её. Она умоляла патера помочь ей добрым советом и научить, каким образом спасти душу Джироламо, если действительно избранный им путь ведёт к гибели.
— Успокойтесь и не теряйте надежды! — возразил патер, бросив на свою собеседницу взгляд, исполненный трогательного участия. — Господь по своему милосердию может обратить на стезю добродетели самого ожесточённого злодея, а тем более человека, который вследствие ослепления сбился с истинного пути. Мы даже не знаем, действительно ли это случилось! Всё дело заключается в том, чтобы он опомнился или, вернее сказать, чтобы Господь пробудил в нём сознание. Благо тому, кого изберёт небо для этой цели. Спасение души от вечной гибели составляет главную задачу, к которой мы должны стремиться на земле. Уже то заслуга, если мы достигаем этого молитвой и покаянием; но кто обратит грешника на путь истины, тот окажет ему величайшее благодеяние и в то же время совершит высший подвиг, какой вообще может совершить христианин...
