— Я человек миролюбивый! — сказал Кнут Торсен, стараясь успокоить присутствующих. — Я вот и приехал в Лондон, чтобы вступить в переговоры с ольдерменом здешнего торгового двора. Господин Тидеман фон Лимберг — высокоуважаемый и богатейший купец, и я надеюсь, что он поможет мне возвратить моё утраченное достояние.

— Да, коли он этого захочет! — проворчал старый моряк. — Но ведь он такой упрямец, что осмеливается идти наперекор даже и нашему доброму королю Эдуарду.

— Ну, что за диво — король! — вступился один из ломовиков. — Король безгласен перед Тидеманом, от которого он зависит, хотя ещё и неизвестно, будут ли ганзейцы и впредь ссужать короля деньгами. Я слышал от своих приятелей кёльнских корабельщиков, что ещё намедни король давал секретно аудиенцию их землякам и совещался с ними, потому никак не мог выкупить своих клейнодов, заложенных кёльнским купцам. Эти торгаши не соглашались более ждать и грозились, что пустят в оборот свой драгоценный залог... Ну так вот, Тидеману и удалось их как-то образумить. Вот-то Эдуард был этому радёшенек и ольдермену Ганзейского торгового дома, вероятно, поднесёт за услугу недурной подарочек!

— Да! Да! — подтвердил Бен. — Тидеман человек умный, и с тех пор, как он здесь от Ганзы поставлен ольдерменом, он не потратил времени даром. Ведь вот уж нынче кончился срок контракта, по которому сын нашего короля Чёрный Принц предоставил ему разработку свинцовых руд, и никто не думал, что король решится возобновить этот невыгодный для него контракт... Однако господин Тидеман сумел так его обойти!

В ответ на эти слова послышался и смех, и ропот. Когда голоса стихли, Кнут Торсен сказал:

— Быть может, я застану ольдермена в благоприятном для меня настроении, во всяком случае хочу попытать у него счастья...

Все в один голос крикнули: «Конечно! Попытаться следует!» Бен с удовольствием потёр руки и сказал:

— Я всегда бываю рад, когда что-нибудь против ганзейцев затевается. Сегодня было бы это как раз кстати!

— Ну, вот ещё! — зашумели многие. — Разве не все дни равны?

— Конечно, не все! — возразил Бен. — Сегодня вечером в большой зале торгового двора ганзейцев соберётся купеческий совет, и на это торжественное заседание обычно приезжает и сам лорд-мэр; а затем ганзейцы должны будут открыть настежь средние ворота своего торгового двора, а эти ворота только раз в году и открываются...

— Ещё бы они их чаще открывали! Они ведь наших кулаков порядочно побаиваются...

— Вот в том-то и дело! — заметил Бен. — А ведь в эти большие ворота мы могли бы туда целой гурьбой ввалиться...

— Дайте мне сначала попытаться добром поправить моё дело, — сказал Торсен, — а если меня примут на торговом дворе неласково, так тогда я прибегну к вашей помощи.

— Что ж, попытайтесь! — крикнули ему с разных сторон и с почётом проводили обоих датчан до дверей таверны.

Кнут Торсен был не пара своему сотоварищу, так как Нильс был низкого происхождения и очень плохо образован, между тем как Торсен и родом был знатен, и образование получил по тому времени превосходное. Это можно было видеть и по всем внешним его приёмам. Кнут Торсен мог бы, пожалуй, прослыть и очень красивым человеком, тем более что имел благородную осанку и умное выражение лица; но выражение его голубых глаз было весьма неприятно. В его глазах светилось коварство, и то невыгодное впечатление, которое производил этот взгляд, ещё усиливалось противной улыбкой, беспрестанно появлявшейся у него на лице.

Нильс был очень невелик ростом. Длинные белокурые волосы почти прикрывали весь его низкий лоб и отдельными прядями падали на глаза. Красное, лоснящееся лицо его слишком ясно указывало на то, что золотых дел мастер был большим любителем всяких спиртных напитков.

Оба датчанина направились к Ганзейскому торговому двору, расположенному повыше Лондонского моста, который, как известно, долгое время был единственным мостом, соединявшим оба берега Темзы. Обширные верфи торгового двора простирались вверх по берегу до самой южной оконечности улицы Темзы; с западной стороны двор примыкал к улице Даугэт, получившей своё прозвание от древних ворот в римской стене Лондона; с восточной — двор огибала улочка Всех Святых. Первоначально двор, заложенный кёльнскими купцами, был очень мал и всей своей постройкой напоминал подобные же дворы, уцелевшие и доселе в Германии. Но с самого своего основания этот двор был для немцев местом, в котором они могли чинить суд и расправу по своим законам. Двор, собственно говоря, состоял из ряда домов, амбаров и лавок, окружавших довольно обширное пустое пространство; на этом пространстве помещались огороды, площадь для игр и воинских упражнений ганзейцев; на ней же происходили и всякие общие торговые собрания. И в других городах Европы торговые дворы ганзейцев устраивались на тот же лад, и внутренние площадки их служили как для торговых целей, так и для сходок ганзейцев. Сверх всего, упомянутого нами, внутри лондонского двора находилось ещё обширное крытое помещение, или зала, для сношений с местными купцами и для собраний купеческого совета.

Одним словом, лондонский двор, построенный кёльнскими купцами по образцу всех остальных ганзейских дворов, представлял собою клочок земли, окружённый высокими стенами, и на этом клочке немец не только находил верное убежище себе и безопасный склад своему товару, но и такое место, в которое он переносил свои обычаи и где чувствовал себя как дома. Когда торговые дела лондонского двора начали расширяться, то и сам двор стал возрастать в объёме, и уже в правление Ричарда II ганзейцы приобрели громадный соседний дом, примыкавший к их двору. В XVIII веке были прикуплены ещё другие соседние постройки; между ними находился и очень красивый дом, который почему-то носил название Стил-хауза (Steel-house) или Стил-ярда (Steelyard)[1].

По окончании всех этих прикупок, округлив свои владения, ганзейцы (к кёльнским купцам примкнули впоследствии и другие нижненемецкие) возвели на своём участке крепкий замок, соответствовавший по устройству своему потребностям богатого средневекового торгового учреждения.

Особенно красив был фасад этого здания, выходивший с северной стороны на берег Темзы; оно состояло из нескольких этажей, и здесь-то и находились трое ворот с округлыми сводами, крепко-накрепко притворенные и обитые толстыми полосами кованого железа. Над каждыми из ворот стояла своя, особая надпись. Одна из них указывала на то, что вступающему в Ганзейский двор хозяева его предлагают «радость и довольство, мир, спокойствие и честное веселье»; другая гласила, что «золото должно порождать искусства и само должно быть плодом трудолюбия»; третья, наконец, угрожала карой тому, кто осмелится нарушить обычаи ганзейцев. Под самой крышей красовался на доме двуглавый орёл — герб Германской империи. Крепкие, неприступные стены окружали Стальной двор, захватывая в свою ограду и древнюю, круглую башню, которая принадлежала ещё к римским постройкам, ограждавшим вход в лондонскую гавань. В этой башне, примыкавшей к большому залу, главному месту действия всех празднеств и публичных собраний, хранилась казна ганзейцев — их харатейные[2] торговые книги и важнейшие драгоценности. Внутри стен двора находилось «особое государство в государстве» — особый мир, в котором жизнь текла на свой, особый лад, подчиняясь строжайшему, почти монастырскому уставу и проявляя значительный оттенок религиозности.

В описываемый нами праздничный день всё на «Стальном дворе» было приведено в такой порядок, так прибрано и подчищено, что иноземные гости, когда привратник впустил их в ворота, не заметили внутри даже и признаков того суетливого движения, которое здесь кипело с утра до вечера в будни. Нельзя было даже и предположить, что, вступая на тот клочок земли, на котором постоянно толклись купцы и приказчики из шестидесяти с лишком ганзейских городов, ворочая и громоздя тюки товаров, длинными рядами поваленных и внутри двора и на берегу, или перебегая от одной лавки к другой. Об этом обычном торговом движении можно составить себе некоторое понятие только потому, что через Ганзейский лондонский двор ввозились в Англию все известные тогда в Европе предметы торга и промысла, какие были доступны европейской торговле! Такая же тишина, как и во дворе, господствовала и на громадных верфях Ганзейского двора, окружённых высоким молом, о который во время прилива шумно плескались волны Темзы и к которому свободно причаливали тяжело нагруженные большие морские суда.