— Вы все толкуете мне о своей дружбе, — перебил гостя хозяин, — но вы мне не доказали её на деле.

Гость отвечал только грустной улыбкою. Затем, немного помолчав, спросил:

— А вы ничего не знаете о Реймаре?

— Нет, — отвечал он, тревожно поглядывая на гостя, и тотчас добавил: — Вы ко мне приходите точно филин — предвестник бед и несчастий! Говорите, если вам что-нибудь о нём известно!

— Даю вам слово, что ничего не знаю о нём, не знаю даже, где он в настоящее время находится. Я, напротив, думал от вас что-нибудь узнать и должен сознаться, что я несколько тревожусь насчёт Реймара.

Сильное беспокойство отразилось на лице Стеена...

— Прошло уж довольно много времени, — продолжал Тидеман, — с тех пор, как я получил от него последнее известие из Копенгагена. О мужественном подвиге освобождения пленных узнал я позже, и не от него. Надеюсь, что он сам не попался в руки врагов, но решительно не могу себе уяснить его слишком продолжительного молчания.

— Нет, он избегнул плена, — отвечал Стеен, — и остался на свободе.

— Откуда вы это знаете? — поспешно спросил Тидеман.

— От одного из возвратившихся сюда пленников. Я, впрочем, знаю это через Даниэля, так как я не допустил этого человека до свидания со мною.

— Как! Он принёс вам известие о том, что сын ваш жив, — воскликнул Тидеман, — а вы даже и принять его не захотели?

— Дело требует некоторого пояснения, — сказал Стеен. — Возвратившийся из плена принадлежал прежде к числу моих служащих. Я оказывал ему большое доверие, и он это доверие нарушил самым недостойным образом.

— Если вы хотите оказать мне действительную услугу, — сказал Тидеман, — то прикажите позвать этого человека, я хотел бы из его собственных уст услышать то, что ему известно о Реймаре.

Стеен выразил неудовольствие, однако же призвал Даниэля и приказал ему немедленно отыскать и позвать к нему Ганнеке.

Прошло немало времени, пока Даниэлю удалось отыскать Ганнеке.

Рыбак был крайне удивлён, узнав, что его так спешно зовёт к себе его старый хозяин, к которому он несколько раз приходил и каждый раз не бывал допущен. Но он по-прежнему был к нему привязан, а потому и весьма охотно последовал за стариком Даниэлем и, наконец, явился в контору.

Госвин Стеен встретил его довольно сурово.

— Я призвал вас только затем, — сказал он, — чтобы вы могли этому господину передать, что поручал вам мой сын в ту ночь, когда освободил вас из плена.

Ганнеке удовлетворил его желание, но при этом очень печально посмотрел на своего хозяина.

— Не знали ли вы, — спросил Тидеман, — об этом Торсене? Был ли он в ту пору в Копенгагене?

— Да, он был там, — подтвердил Ганнеке, — я это узнал от моего шурина Шредера, который был с нами на одном корабле. Он же сказал мне, что господин Реймар не застал датчанина дома, так как тот был предупреждён о его приходе шпионом Нильсом. Господин Реймар даже опасался, что Торсен опять от него улизнёт, а потому и сторожил его в ту ночь в гавани.

— Легко может быть, — сказал Тидеман Госвину Стеену, — что Реймар погнался за этим негодяем по горячему следу, а потому и не имеет возможности дать о себе знать. Во всяком случае, спасибо вам за ваше сообщение, — добавил Тидеман, обращаясь к Ганнеке и суя ему в руку золотой.

— Сударь, я бы от вас этого не принял, — сказал чистосердечно рыбак, — если бы уж дома-то у меня не было большой нужды. Ведь вот: и сын, и я — мы оба бьёмся, ищем работу и никак сыскать не можем. Перебиваемся кое-как, а постоянного дела всё нет как нет. Очень это чудно, а кажется, как будто все любекские хозяева к нам относятся с недоверием.

— Верно, у них на это есть свои причины, — отозвался Госвин Стеен, равнодушно слушавший разговор.

— Изволите говорить: «есть причины»? Да разве же я или мой Ян не всегда служили вам верой и правдой? Знаю, вы Яна потому от себя так вдруг отпустили, что вам на него секретарь Беер что-то наговорил!

— Ну, а разве же то, что сообщил мне Беер, было несправедливо? — горячо обратился к нему Госвин.

— То есть как вам сказать, и справедливо, и нет, смотря потому, как на это взглянете.

— Вполне справедливо, потому что вы не сумели удержать языка за зубами!

— Я?! — с изумлением спросил Ганнеке. — Помилуйте, г-н Стеен, да я об этой самой истории-то только тогда и узнал, когда из плена вернулся!

— Как! — гневно вскричал Стеен. — Так вы хотите отрицать, что вы об этом знали от меня самого, потому что я вам доверился? И знали прежде, нежели отправились в поход против аттердага?

— Ей-же-ей, г-н Стеен, — отвечал Ганнеке, совершенно сбитый с толку, — я как есть об этом ничего не знал! Так неужели же это у них ещё с тех пор повелось? Да ведь тогда Ян ещё почти не знал фрейлейн Елисаветы?

— Чего вы там путаете имена, которые вовсе не относятся к делу! — крикнул Госвин Стеен.

— Как не относятся к делу! Ведь вы же потому рассчитали Яна, что он хвастал, будто женится на Елисавете; но это всё секретарь, поверьте, выдумал, и ничего подобного нет. Хоть Яну девушка и точно нравится, но до свадьбы — помилуйте! — далеко, а он бы даже очень спокойно мог у вас оставаться на службе.

Стеен решительно ничего не мог понять в том, что говорил ему Ганнеке. Тогда он решил разом разрубить гордиев узел и сказал:

— Я отпустил вашего сына потому, что он разболтал всем ту тайну, которую я вам когда-то доверил, призвав вас в свидетели при подписании одного долгового обязательства!

Ганнеке не мог в себя прийти от изумления.

— Ян мог это разболтать?! — воскликнул он. — Господи, да откуда же он это узнал?

— Откуда, как не от вас? — строго заметил хозяин.

— Добрый господин Стеен! — взмолился Ганнеке со слезами на глазах. — Разрази меня Бог на этом месте, если я хоть когда-нибудь кому бы то ни было сказал об этом хоть слово! Ваше доверие было для меня таким сокровищем, которое я хранил глубоко в сердце своём, и даже Марике об этом ни полслова не сказал... А уж это не шутка!

Слова честного рыбака носили на себе такой отпечаток истины, что Стеен не мог в них усомниться.

— Ну, так, значит, секретарь мне вас оклеветал! — прямо сказал он рыбаку и тотчас подробно сообщил ему обо всех плутнях секретаря. Ганнеке от изумления всплеснул руками.

— Ведь вот надо же! Ведь этакий негодяй! — воскликнул Ганнеке. — Право, такого человека стоит живого за ноги повесить! Так вот из-за чего был вами прогнан мой бедный Ян, вот из-за чего вы и меня к себе на глаза не пускали! А этот негодяй ещё везде болтал, будто бы мой сын хвастал, что на Елисавете женится! Нет уж... нет уж!.. — И он искал подходящего слова, и не мог его найти, и продолжал всё понижать голос, почти до рыданий: — Я человек бедный, г-н Стеен, но я горжусь своей честностью и своей прямотой, и Ян у меня, ни дать ни взять, такой же, как я и как жена моя, и хоть у нас ничего за душой нет, однако же мы бьёмся и пробиваемся в жизни честным путём, а вот этакий негодяй секретарь осмеливается нас чернить!.. И хоть я не буян какой-нибудь, но я готов отодрать его, и драть его до тех пор, пока... Нет! Подумайте, каков негодяй!

И Стеену, и Тидеману было очень нелегко успокоить бедного Ганнеке, который несколько раз принимался причитать и плакать, наконец, не слушая никаких уговоров, стремглав выбежал из конторы и пустился бежать к ратуше, чтобы тотчас же привлечь Беера к ответственности.

Но Беер был в это время у Детмаров и должен был выдерживать в тот вечер не совсем приятный разговор, так как супруг не сходился во мнении с супругою, которая всё старалась оправдать секретаря в тех небылицах, которые он возвёл на Яна.

Елисавета, как оказывается, воспользовалась первым удобным случаем, чтобы очень горячо высказать в глаза клеветнику горькую правду.

Он состроил очень кислую рожу, но стал говорить себе в оправдание какие-то весьма сладкие и жалкие слова.