Как раз накануне того дня, о котором теперь идёт речь, Тидеман опять прибыл в Визби, и прибыл не один, а с дочкой своей Росвинтой, которая хотела ближе познакомиться с недавно основанным новым отделением торговой фирмы отца. Это желание было не простым любопытством, а следствием того, что Росвинта действительно интересовалась торговлей, и у себя дома сама управляла маленькой конторой, с особым штатом приказчиков и мальчиков, которые исполняли поручения. А потому ничего не было удивительного в желании дочери Тидемана познакомиться с новой конторой в Визби. Но отец её был человек весьма проницательный и хотя не показывал виду, однако же очень хорошо знал, что Росвинту привлекает в Визби совсем иной магнит.

Росвинта много раз видела Реймара в доме отца своего, знала, что ему отец обязан спасением жизни, и хотя она никогда этого не высказывала, однако же от внимания старого Тидемана не ускользнуло то, что этот прекрасный юноша пришёлся ей очень по сердцу. После его отъезда в Визби она не заговаривала о нём и только однажды сказала: «Он — хороший человек; и добродушие, и мужество так и светятся у него в глазах!» Этих немногих слов было достаточно для отца, которому хорошо была известна искренность Росвинты в проявлениях чувства. Отчасти это глубокое и тёплое понимание чувств дочери происходило и оттого, что он всегда относился к ней как друг и, рано овдовев, перенёс на неё всю любовь, которую питал к её матери. Чем более подрастала его дочь, тем более он её любил, тем искреннее и теснее становились их отношения. Недаром называл он дочь «своим драгоценным алмазом» — и он был прав, потому что Росвинта, при всех своих внутренних качествах, и внешне была прекрасна. И, несмотря на то что в чертах её лица вовсе не было классической правильности, в её тёмных глазах столько светилось ума и душевной красоты, что, уж раз увидев её, не было возможности забыть эти чудные глаза. То же случилось и с Реймаром, который, пожив некоторое время в доме Тидемана и уезжая оттуда, с особенным чувством целовал руки Росвинты, которая... никогда не забывала вспомнить о Реймаре во время своей вечерней молитвы.

И вот Тидеман с дочерью приехал в Визби. Реймар по долгу службы представил ему полный отчёт о состоянии дел, и затем друзья сошлись за весёлым обедом в одной из комнат верхнего этажа, убранной чрезвычайно роскошно.

Тидеман выждал того момента, когда первые кубки вина внесли немного веселья в настроение Реймара, и только тогда решился сообщить ему, что был в Любеке. Зная благородное сердце Реймара, он не упомянул ни единым словом о дурном положении, в котором находится Госвин Стеен, и обратил внимание молодого человека на клевету Кнута Торсена.

— Вы напоминаете мне о моей прежней обязанности, — отвечал Реймар, тотчас придавший серьёзное выражение лицу своему, — а я, признаюсь, и позабыл о ней в заботах о моём новом деле. А между тем я только тогда могу вполне успокоиться, когда сорву личину с этого обманщика и потребую удовлетворения от этого похитителя моей чести.

— Так за чем же дело стало? — отвечал ему Тидеман.

— У Торсена нет теперь в Визби никаких торговых дел, — сказал Реймар. — Вероятно, он узнал о моём пребывании здесь и уже больше не возвращался сюда, а перевёл все свои дела в Копенгаген.

Тидеман немного подумал, а затем сказал:

— Это дело нужно уладить; необходимо дать вашему отцу несомненные доказательства вашей невиновности. А потому лучше всего будет, если вы съездите в Копенгаген.

— Да, конечно; но ведь здешнее наше дело нуждается в моём присутствии.

— Будьте спокойны, — с усмешкой сказал старый купец, указывая на Росвинту, — здесь у нас будет такая заместительница, какой мы лучше и желать не можем.

— Ну, ты уж преувеличиваешь мой небольшой талант, — сказала Росвинта отцу, краснея. — Я не желала бы заслужить порицания г-на Стеена.

— Как вы думаете, — сказал Тидеман с шутливой серьёзностью — справедливы ли её опасения?

— Мне сдаётся, напротив, что ваша дочь всё может выполнить, за что бы она ни принялась. И если бы мне теперь сказали, что она пишет большую картину, то я был бы заранее уверен в том, что эта картина будет замечательным произведением искусства.

— Скажите пожалуйста! Вы так ловко льстите, что я готов предположить даже — не служили ли вы где-нибудь при дворе, пажом у какого-нибудь принца!

— Я говорю то, что у меня на сердце, — отвечал Тидеману Реймар, вперив взор в Росвинту. — Итак, пользуясь вашим разрешением, я с первым же отходящим кораблём отправлюсь в Копенгаген, хотя теперь я гораздо охотнее остался бы здесь.

— Это почему? — спросил Тидеман.

— Потому что присутствие вашей дочери украшает жизнь в этом доме.

— Поёт, как миннезингер, — заметил Тидеман, от души смеясь и забавляясь смущением дочери. — Но я могу вас утешить: поезжайте с Богом! Дочь моя и по возвращении вашем ещё останется здесь.

Луч радости промелькнул на лице Реймара.

— Как я должен это истолковать? — спросил он.

— А очень просто: главную часть моих дел я передал сыновьям своим и хочу оставить в своём распоряжении только здешнее дело.

— Так, значит, вы здесь и поселитесь? — спросил Реймар с возрастающей радостью.

— Несомненно. По крайней мере до тех пор, пока это будет возможно по политическим условиям. А разве это вас радует?

— Не только радует, а это такое для меня счастье...

— Ну да, да! Я всегда предполагал, что вы бы не прочь пожить со мною... Ну, вот и поживём. Так вы точно этому рады?

— Очень рад, второй отец мой!

— Собственно говоря, тебе бы тут вовсе и быть не следовало, Росвинта! — шутя обратился к дочери Тидеман. — Ты разве не слышишь, что для его счастья и меня одного довольно.

— Отец сегодня в расположении всех дразнить, — сказала молодая девушка, обращаясь к Реймару. — Я полагаю, отец, что г-н Стеен и со мною не прочь будет повстречаться время от времени.

— Только время от времени? — повторил Тидеман с оттенком некоторого сомнения. — А может быть, не чаще ли? Ведь ты же, Росвинта, вероятно, обратишь внимание на это новое дело и частенько станешь заглядывать в контору...

— Ежедневно! — быстро отозвалась Росвинта.

— Не угодно ли послушать! — со смехом заметил купец. — Смотрите, Реймар, берегитесь, как бы ещё она вас не оттеснила от занимаемой вами должности...

— От подобной случайности ты смело можешь обезопасить г-на Стеена, заключив с ним, пожалуй, хоть пожизненный контракт.

— Ну, а если я умру?

— Об этом нечего нам теперь и говорить! — нежно заметила Росвинта, ласкаясь к отцу.

— Но всё же: ведь когда-нибудь это должно же случиться!

— Тогда я поступлю согласно твоей воле и оставлю контракт с г-ном Стееном в силе.

— Так-таки на всю жизнь?.. — продолжал посмеиваться Тидеман и поднялся из-за стола в самом приятном настроении духа.

На следующий день Реймар отправился в Копенгаген.

Он очень неохотно уезжал из Визби, и, погруженный в свои думы, он ещё долго не мог оторвать взоров от исчезавшего в отдалении города и острова. Вот наконец город, со всеми своими башнями и остроконечными шпилями церквей, скрылся из виду за выступом высокого берега; вот виднеется уже только один скалистый мыс — крайняя оконечность острова Готланда — угрюмый утёс, над которым плавают в воздухе коршуны и соколы. Наконец, и он погрузился в волны, ярко окрашенные последними лучами заката.

Молодой человек увозил с собою из Визби чудные образы и светлые грёзы, и они до такой степени наполняли его воображение в течение всего шестидневного плавания, что, только уже подъезжая к Копенгагену, он снова стал думать о цели своего путешествия.

Общий вид датской столицы, плохо отстроенной, не украшенной ни роскошными храмами, ни причудливыми башенками городских зданий, произвёл на пылкого Реймара самое охлаждающее впечатление. По сравнению с Любеком и Визби, дома и улицы Копенгагена казались совершенно ничтожными, не заслуживающими никакого внимания, несмотря на то что город был заведомо богат. Товару и запасов всякого рода скапливалось в нём великое множество, и достаток смотрел, так сказать, изо всех углов; но нигде не выказывалось ни малейшего знакомства с искусствами, ни малейшего чувства красоты и стремления к изящному.