— Прежде всего, мы здесь отомстим ганзейцам! — сказал Торсен, останавливаясь под одним из многочисленных окон обители и обращаясь к своему спутнику, — а там уж вы начнёте ваше дело в Визби. Клянусь, что остерлинги будут обо мне помнить!

Торсен поднял руку вверх, произнося это заклинание, и затем вместе с Нильсом быстро зашагал по улице, и вскоре после того они оба исчезли под сводом указанного им погребка.

Тайная беседа датчан не осталась без свидетелей.

Монах-францисканец, сидевший у решетчатого окна своей кельи над какой-то старой рукописью, услышал под окном громкий разговор и осторожно приотворил своё маленькое оконце, так как лица говоривших не были ему видны сквозь оконницы из роговых пластинок. Быть может, отец Ансельм и не сделал бы этого, потому что мирское любопытство было ему чуждо; но до его слуха доносились слова «ганзейцы» и «остерлинги» — и слова эти были произнесены с особенной злобой, а потому и возбудили его пытливость. Он и сам был родом из Любека, и старший брат его, богатейший купец Госвин Стеен, принадлежал также к этому обширному северному торговому союзу. Потому и неудивительно, что отец Ансельм решился прислушаться к разговору, который вызвал гневный румянец на его бледных щеках.

А так взволновать Ансельма было нелегко, при его добродушном характере, при его готовности всё прощать и извинять! Без всякого прекословия покорился он некогда отцовскому приказанию и променял весёлую мирскую жизнь на тишину одинокой кельи: любовь к отцу была в нём сильнее тяги ко всем тем наслаждениям, какие могла ему предоставить жизнь. Для того чтобы брат его мог расширить свои торговые обороты, Ансельм отказался от своей доли в отцовском наследстве: он ни в чём не нуждался, так как обитель принимала на себя заботу о его немногосложных потребностях. У него была только одна страсть — к учёным книгам, которыми он никогда не мог насытиться. И только эту страсть мог поставить ему в укор настоятель обители...

Отец Ансельм тотчас после того, как оба иноземца удалились от его окна, решился действовать. Он испросил разрешения у настоятеля и направился к «Стальному двору» — известить г-на Тидемана о нападении, угрожающем ему и ганзейцам. Каждый монах «серого братства» поступил бы точно так же на его месте, потому что весь их орден состоял в самых тесных дружественных отношениях с ганзейцами и шёл по следам их в самые отдалённые местности, где только они основывали свои фактории. Весьма естественно в ганзейцах, вечно боровшихся с опасностями на море, развивалось глубокое сознание ничтожества всего человеческого и потребность в духовном руководстве; вот почему всюду, куда бы ни проникали корабли ганзейцев, они строили церкви во славу Божию, во славу Того, кто столь милосердно указывал им путь по морям. И никто из ганзейцев не пускался в море иначе, как захватив с собою на корабль священника, обыкновенно из францисканского ордена. Так, постепенно, с течением времени, между немецкими купцами и монахами излюбленного ими ордена установилось нечто вроде братства, которое для отца Ансельма тем более имело значение, что он сам сопровождал когда-то своего «брата», господина Тидемана фон Лимберга, в его прежних дальних плаваниях.

Снова раздался стук у ворот «Стального двора», и тотчас вслед за ним благочестивый францисканец появился в каморке домового сторожа. Но прежде чем он успел попросить о том, чтобы было доложено господину ольдермену о его приходе, словоохотливый старик уже успел сообщить ему, что сын Госвина Стеена прибыл из Любека.

— Как, мой племянник Реймар? — воскликнул Ансельм с радостным изумлением. — Боже ты мой, сколько же лет минуло с тех пор, как я видел его, — ещё мальчуганом! Теперь, небось, уж совсем взрослый мужчина? Так он, значит, переселился в Лондон, а о своём дяде и не вспомнил? Конечно, моя одинокая келья немного может иметь привлекательного для пылкого юноши. Ну, а вы-то видели этого милого юношу? Каков он из себя — и неужели же ни словечка обо мне не спросил?

Домовый сторож с досадой выслушивал эти вопросы, которые так и сыпал на него отец Ансельм, не давая ему возможности говорить.

— Да позвольте же, святой отец! Вы мне и слова не даёте сказать! Молодой г-н Стеен и жив, и здоров, и вас бы, конечно, посетил в течение нынешнего же дня; но ведь сначала он должен был исполнить то поручение, ради которого он и прислан в Лондон. А поручение-то очень важное, — таинственно добавил сторож, понижая голос.

— А в чём же дело-то? Говорите поскорее, — нетерпеливо торопил Ансельм старого сторожа, который замолк не вовремя.

Сторож наклонился к уху францисканца и шепнул ему: — Он был сегодня там, в самом Вестминстере. — Монах боязливо покосился на сторожа. — Был принят самим королём и имел у него продолжительную аудиенцию, — продолжал шёпотом сторож. — Добрый Ансельм должен был даже сесть от волнения. — И его величество, — вновь раздалось у него над ухом, — изволили быть к нему весьма милостивы и даже к столу его пригласили...

Ансельм сложил руки. Сердце его ощутило великое счастье; когда ещё сторож добавил к словам своим, что Реймар посажен был за столом против самого господина лорд-мэра, то Ансельму показалось, что сами ангелы вознесли его на седьмое небо.

— Молодой г-н Стеен всего с полчаса как вернулся из Вестминстера, — продолжал сторож. — Он будет радёшенек вас повидать. Пожалуйте за мною в думскую палату. Там он изволит быть теперь с самим господином ольдерменом.

Неожиданная радость так поразила отца Ансельма, что он совсем было позабыл о главной цели своего прихода. С сильным биением сердца последовал он за сторожем и несколько минут спустя уже держал в объятиях своего нежно любимого племянника.

— Господи Боже! — воскликнул он, с гордостью оглядывая статного юношу — Как же ты изменился с годами! Да, да, таков был и брат мой Госвин, когда был в твоих летах. Так же точно насмешливо выступала у него нижняя губа, так же пламенно горели его очи, и такая же добрая была у него улыбка! Быстро течёт время, и вот мы, былые юноши, теперь уж все стали седыми стариками. Счастлив тот, кто может видеть в сыне отражение своей далёкой, давно минувшей юности!

Отец Ансельм всё смотрел и смотрел на своего племянника, и действительно, молодец был этот Реймар Стеен, удивительно щедро наделён от природы и внешними, и внутренними качествами! Его немного старила густая тёмная борода, но зато она придавала некоторый мужественный оттенок всей его физиономии. Реймар и сложен был на славу; он скорее походил на храброго воина, нежели на мирного торговца — такой неустрашимой отвагой блистали его очи, такая мощь видна была в его руках, во всей его фигуре.

Искренность, с которой он отвечал на приветствия и ласки дяди, выдавала в нём человека с добрым сердцем. Итак, дядя долгое время занят был беседою с племянником, и г-н Тидеман не нарушал её: присутствуя при ней, но не вступая в неё, он смотрел с участием на встречу родственников. В лице ольдермена вовсе не заметно было при этом даже и следов того официального, должностного характера, которое он умел придавать ему: он являлся простым и милым стариком, умеющим ценить семейное счастье.

— Вы, видимо, гордитесь вашим племянником, почтеннейший отец Ансельм, — заметил ольдермен, — а потому вам лестно будет узнать, что и город Любек гордится им не менее, чем вы. Городской совет принял Реймара Стеена в число своих членов. Подумайте, как велика эта честь для вашего племянника, удостоенного ею в такие молодые лета!

Взгляд Ансельма с неописуемой нежностью обратился на Реймара. «Как будет счастлив брат мой Госвин!» — прошептал он чуть слышно.

— Спасибо тебе, дядя, что ты теперь вспомнил о моём добром отце! — воскликнул радостно Реймар. — Его похвала для меня выше всех отличий, какие могут выпасть на мою долю на чужбине. Мы ведём такую счастливую семейную жизнь, дядя: отец, мать и сестра составляют для меня целый мир.