— Отец приехал. Ступайте в горницу.

Беер последовал её указаниям. Несколько мгновений спустя он был уже в горнице и беседовал с Нильсом.

— Вы уж лучше и не оглядывайте моего здешнего помещения, — сказал шпион Бееру, который с некоторым любопытством оглядывал голые стены комнаты. — Здесь всюду такая бедность, что мне, право, даже совестно вас так принимать. Но мне только и осталось, что скрыться сюда, потому что ваши земляки всюду гнались за мною по пятам. Они заставили меня бежать и с Зеландии, и я только каким-то чудом спасся от плена.

— Ну, а что же аттердаг? — спросил секретарь. — Разве у вас нет никаких о нём известий?

— Сколько мне известно, он из Пруссии отправился в Прагу, — мрачно отвечал Нильс. — Император Карл вернулся туда из Италии, и Вольдемар возлагает надежды на его помощь именно теперь.

Секретарь пожал плечами и взглянул на Христину, дочь Нильса, которая склонилась в стороне над ткацким станком.

— Ну, а Торсен? — спросил Беер после некоторого молчания.

— С той самой ночи, когда он так необъяснимо исчез, я о нём и не слыхивал.

— Это весьма неприятно слышать, — отвечал Беер, — потому что мне необходимы обещанные деньги.

Нильс в ответ на это только плечами пожал.

— Надо же что-нибудь предпринять, — продолжал секретарь с досадой, — благодаря тем любезностям, которые я вам оказывал, я, кажется, должен буду лишиться моей должности.

— А что? Разве премудрый любекский городской совет, наконец, добрался и до вашей проделки?

— Не то чтобы добрался, а так, имеет в отношении меня некоторые подозрения, — отозвался Беер, придавая чертам лица своего выражение весьма хмурое и суровое.

— Да, да! Так-то вот и всё на свете! — заметил мимоходом Нильс. — Ведь если бы, например, всё исполнилось по моему желанию, то я бы теперь был просто богачом. И ведь сколько я рисковал, а вот приходится и мне себя стеснять, как и всем другим.

Глаза Беера загорелись ненавистью.

— Если вы полагаете, — начал он слегка дрожащим голосом, — что вам будет легко от меня отделаться, то могу вас заверить, что вы очень ошибаетесь. Когда вы тогда приехали во время майского праздника в Любек и по поручению вашего сотоварища Торсена предложили мне известный вам документ выкрасть из книги и уничтожить, то...

— То я, — перебил его Нильс, — вручил вам двести марок...

— И обязались, — продолжал Беер, повышая голос, — выдать мне ещё три тысячи марок, когда дело будет сделано. Я сдержал своё обещание и, для того чтобы отвести от себя всякое подозрение, уничтожил ещё и другой документ, не имевший в данном случае никакого значения. Этим-то и ввёл я своего начальника в заблуждение. Одним словом, я всё сделал, что мне представлялось полезным для Торсена, а потому прошу и вас, наконец, сдержать ваше слово, потому что мне теперь существенно необходима эта сумма, заслуженная мною немалым трудом.

Нильс протянул ему руку с грубым хохотом.

— Вот, — сказал он, — возьмите нож да взрежьте мне кожу, так авось из-за неё посыплются три тысячи марок!

— Да вы что же это! Смеяться, что ли, надо мной затеяли? — вскричал Беер.

— А я так думаю, что это вы надо мною вздумали смеяться, — возразил Нильс, — потому что вы, кажется, считаете меня колдуном. Что же я-то могу сделать, коли этот Торсен исчез бесследно!

— Вы поручились за него!

— Ха-ха-ха! — продолжал смеяться Нильс. — Вон спросите-ка вы у Христины, куда я подевал свои сокровища! Я же вам не в шутку говорю, что иногда в доме корки хлеба нет. Собачья жизнь — да и только! Ведь с тех пор, как аттердаг уехал из Копенгагена, я не получаю от него ни шиллинга. Если мне не будет в скором времени оказана хоть какая-нибудь помощь, то мне просто с голоду придётся с дочкой помирать, а вы вздумали в этакую-то пору требовать у меня тысячной уплаты!

Бееру всё ещё не верилось, чтобы Нильс мог говорить правду, а потому он и решился на последнее средство и сказал:

— Вы окружены теперь врагами, которые отлично знакомы со всеми вашими увёртками и плутнями. Мне стоит сказать слово, вы будете схвачены. И вы, я полагаю, сами понимаете, что может вас ожидать в подобном случае?

— Полагаю, что меня ожидает то же, что и вас! — совершенно спокойно отвечал Нильс. — Ведь если совет узнает, что вы выкрали из книги документы, то, я полагаю, вас не похвалят!

— Так проваливай же ты к дьяволу, негодяй! — закричал Беер, бросаясь на шпиона с обнажённым мечом.

В то самое мгновение, когда Христина бросилась на помощь отцу своему, дверь распахнулась и в комнату разом ворвались Ганнеке, Ян и ещё несколько рыбаков.

— Хватайте вора-секретаря! — кричал Ганнеке во всё горло.

Быстро обернувшись к нападающим, Беер вздумал было от них отбиваться мечом и даже тяжело ранил одного из рыбаков в плечо. Но вид крови только привёл Ганнеке и его товарищей в ещё большую ярость, и несколько минут спустя Беер лежал уже на полу, крепко связанный по рукам и по ногам.

Нильс и дочь его, воспользовавшись общей суматохой, исчезли бесследно.

Немаловажные вести пришли в Любек с Шонена. Все вдруг прослышали, что секретарь Беер, обвиняемый в весьма тяжких преступлениях, схвачен на Шонене и привезён в Любек скованный и под стражей. При этом выяснилось, как мало было у Беера в городе друзей. Каждый спешил, наперебой, заявить, что уже исстари питал к «этому Бееру» некоторое недоверие. Рассказывались про него и были, и небылицы, и все любечане пришли наконец к тому убеждению, что даже, мол, странно, как этакого негодяя могли так долго терпеть на службе.

Напротив того, к Яну и Ганнеке, недавним страдальцам, относились все с величайшей похвалой и ставили им в заслугу то, что они сорвали личину с наглого обманщика. Но особенно радовались мейстер Детмар и дочь его Елисавета, между тем как её мать ужасно досадовала на себя, что могла довериться такому недостойному плуту, как «этот секретарь Беер». Но, впрочем, фрау Детмар была такая честная и правдивая женщина, что она тотчас же осознала всю степень несправедливости, оказанной Яну, и постаралась её загладить: сама пошла к Марике и пригласила её, её мужа и сына к обеду в ближайшее воскресенье.

В то самое время, когда оба снова примирившиеся и сблизившиеся семейства весьма дружелюбно уселись за одним столом и предались воспоминаниям и рассказам о том, что так недавно всеми ими было пережито, по городу Любеку, направляясь к торговой площади, тянулась довольно курьёзная процессия, сопровождаемая криками и насмешками толпы. По улице двигалась кучка помощников палача, сопровождавшая секретаря Беера, посаженного верхом на осла, лицом к хвосту его... Его везли на площадь, чтобы привязать к позорному столбу, и бежавшая за ним толпа со свойственной ей жестокостью издевалась и глумилась беспощадно над бывшим «господином секретарём». На другой день предполагалось совершить публично смертную казнь. Но он избег её, наложив на себя руки: он удавился в тюрьме...

Елисавета затрепетала от ужаса, когда отец сообщил ей эту страшную новость. А мейстер Детмар глубокомысленно добавил:

— Так-то лучше и для него, и для всего города Любека, потому что чёрный помост и палач с помощниками не подходили бы к тем праздничным и торжественным дням, которые предстоят теперь нашему городу. Должно быть, теперь уж и до заключения мира недалеко, судя по тому, что наш бюргмейстер Варендорп вместе с другими выборными ганзейских городов заседает теперь на съезде в Штральзунде, где они совещаются относительно условий мира, предложенных им Датским государственным советом.

Эта новость не только в доме Детмаров, но и во всём городе вызвала живейшую радость. Этот съезд представлял уже много ручательств в пользу того, что заключён будет почётный мир и что следствием его будет увеличение и упрочение могущества Ганзы, для которой уже принесено было союзными городами так много жертв.