Когда зрители заняли свои места, распорядитель снова поклонился королю, и его величество подал знак к началу состязания. Первым выступил поэт Клод Турнэ: в его мелодичном стихотворении, исполненном глубокого чувства, воспета была красота неизвестной дамы.

Присутствующие слушали его с величайшим вниманием. Разговоры прекратились; слышен был только лёгкий шорох вееров. Если кто из кавалеров осмеливался шепнуть сидевшей около него даме какое-нибудь замечание, то неодобрительная улыбка и лёгкий удар веером немедленно принуждали его к молчанию. Наконец, Турнэ произнёс последние строфы своего стихотворения и удалился с почтительным поклоном.

Начался оживлённый спор о достоинствах и недостатках поэтического произведения Турнэ; но все сходились в одном, что оно во многих отношениях заслуживает похвалы. Дамы очень желали бы узнать, к кому обращены стихи; но пока нельзя было сделать о них никакого окончательного вывода, потому что необходимо было выслушать остальных поэтов.

Затем наступила очередь де Летеллье. В его стихотворении говорилось о чувстве любви в общих, хотя вполне наглядных чертах; но оно было настолько украшено учёными ссылками на греческих и римских поэтов, что это невольно вызвало у многих недоверчивую улыбку. Все признавали, что стихи были безупречны по форме и в них заключались возвышенные прекрасные мысли; но ввиду возникшего подозрения относительно их подлинности никому не пришло в голову осчастливить де Летеллье первым призом.

Другие следовавшие за ним поэты равным образом заслужили одобрение слушателей, так как по приглашению графа Водемона явились самые знаменитые из них и, чтобы достойно почтить великолепное празднество, представили лучшие свои произведения.

Хотя ещё не все поэты успели представить свои стихи на суд публики, но когда наступила очередь рыцаря Гуго де Марилльяка, то все были уверены заранее, что он получит первый приз. Его стихотворение помимо глубины мысли и поэтических образов представляло то преимущество, что было исключительно посвящено прекрасной королеве Анне. Даже король выразил вслух своё полное одобрение.

Быть может, покажется странным, почему никто из остальных поэтов не выбрал этой темы; но, как оказалось впоследствии, каждый из них остановился на другом сюжете в уверенности, что его товарищи посвятят свои стихотворения молодой королеве. Один Гуго находил вполне естественным, чтобы прекрасная Анна Бретанская была воспета всеми поэтами, приглашёнными на праздник, удостоенный её присутствием.

Когда последний из поэтов представил своё стихотворение на суд слушателей, то объявлен был конец состязания. Король через распорядителя праздника пригласил пятерых лиц, которые под его председательством составили совет для раздачи наград, потому что, согласно обычаю, каждый из поэтов должен был получить награду.

Королева, в свою очередь, выбрала пятерых дам, чтобы сговориться с ними относительно того, кто будет раздавать призы. Это послужило поводом к весёлым шуткам и смеху, потому что было известно, к которой из дам особенно благоволят некоторые из поэтов; при этом названо было имя той особы, на которую в общих чертах намекнул де Летеллье в своих строфах о любви.

Вследствие этого объявлено было, что каждый поэт получит приз от дамы, вдохновившей его музу, так как из её рук ему всего приятнее будет принять награду.

Прежде всех де Марилльяк преклонил колена на подушку, которую ему подал придворный паж, и получил из рук молодой королевы лавровый венок и драгоценный аграф на шляпу с бриллиантовым вензелем её величества, выложенным в виде прелестных арабесок.

Такие же призы, хотя меньшей ценности, были розданы избранными дамами остальным поэтам под шумный говор блестящего общества, обступившего их со всех сторон.

Когда кончилась раздача призов, король и королева встали со своего места и присоединились к остальным гостям, из которых каждый удостоился их милостивого внимания. Никто не чувствовал ни малейшего стеснения, в образовавшихся группах шёл оживлённый разговор, время от времени слышался дружный смех; поэтам оказывали особенный почёт на этом весёлом своеобразном празднестве.

Баярд воспользовался моментом, когда он очутился рядом с де Леттелье, и сказал ему:

— Я хочу просить вас, синьор де Летеллье, заняться моим обучением; быть может, и мне удастся выражать мои чувства в прекрасных рифмах. Мы живём среди такого полного и безмятежного мира, что наши шпаги окончательно заржавели бы, если бы не было маленьких стычек с разбойниками на больших дорогах и мы не дрались на турнирах. Нам необходимо искать другие способы привлечь к себе внимание красивых женщин, хотя бы в виде служения изящным искусствам, потому что геройство не в моде, и теперь всякий вправе сказать о нас, что мы производим много шуму из-за пустяков.

— Мне кажется, — сказал де Летеллье, — что вам нечего искать новые способы, чтобы заслужить расположение прекрасного пола. Не только среди придворных дам, но и между деревенскими девушками ходят рассказы о вашей храбрости и различных приключениях. Вы скоро сделаетесь героем сказаний. Вместо того чтобы сочинять стихи, доставляйте нам по-прежнему сюжеты для наших поэм и будьте уверены, что ваша слава не уменьшится, если когда-нибудь ласковый взгляд прекрасных глаз поощрит поэта. Пусть пройдёт год после женитьбы короля, и он неизбежно почувствует потребность в других развлечениях, чем то, какое мы сегодня доставили ему, и тогда снова воссияет слава нашего благородного рыцарства. Поверьте, что король по своему характеру неспособен удовлетвориться долгим спокойствием и пустыми забавами.

— Клянусь честью, — возразил Баярд, — что такая прелестная женщина, как королева Анна, может надеть розовые оковы на самого храброго человека; поэтому я думаю, что и для нас наступило время заняться мирным искусством, чтобы заслужить её одобрение. У короля было много планов до его женитьбы, и мы надеялись, что он пожелает овладеть неаполитанский короной, но теперь я больше не верю этому, так как красивые глаза королевы имеют для него более сильное обаяние, нежели потребность увеличить своё могущество.

— На всё своё время, — продолжал де Летеллье, — подождите только, чтобы Карл VIII вспомнил в один прекрасный день, что король Рене, отец нашей гостеприимной хозяйки, графини Жоланты, был законным наследником Неаполя, и тогда снова наступит пора для рыцарских подвигов.

— Дай Бог, — заметил со вздохом Баярд, — потому что мне нелегко будет научиться песнопению, и я убеждён, что всегда останусь жалким рифмоплётом. Мы все учимся с ранней молодости владеть оружием, и между служителями муз есть немало храбрых людей, но не всякому дано сочинять художественные стихи, а плохой поэт играет слишком жалкую роль...

Если бы Баярд мог слышать разговор, который в это время происходил между королём и Марилльяком, то он убедился бы в справедливости слов де Летеллье.

Марилльяк много путешествовал по свету; он представлял собой образец странствующего певца в широком значении этого слова; при всех дворах Европы он пользовался особенной милостью, чему отчасти способствовало его необыкновенное умение приспосабливаться к обстоятельствам. В данный момент, находясь в присутствии своего короля и властелина, он откровенно высказал своё мнение о некоторых коронованных особах. Карл с особенным удовольствием слушал остроумного Марилльяка, когда тот начал рассказ о немецком императоре Максимилиане, который, по его словам, не только покровительствовал поэзии, но и сам сочинял стихи.

— Имеете ли вы о них какое-нибудь понятие? — спросил король с насмешливой улыбкой.

— Его римско-германское величество, — ответил Марилльяк, — сам изволил мне читать одно из своих произведений; я едва не заснул, слушая их. Дело шло о восхвалении двух королей: «Weisskunig» (белого короля) и «Thenerdank» (благомыслящего); первый должен был означать отца его германского величества, второй — самого императора. Но кто не имел счастья слышать это образцовое произведение, тот не может составить себе понятие, сколько в нём напыщенности и преувеличения!