Остальные дамы поддержали просьбу Лукреции, особенно Ваноцца, которая после внезапной смерти своего сына, герцога Гандия, не снимала траура. Она вполне разделяла опасения дочери, так что у неё невольно вырвалось замечание, что Джьованни Сфорца имеет основательные причины избегать Ватикана.
— Пока неизвестно, как устроятся наши дела, — возразил папа. — Хотя это государственная тайна, но я рассчитываю на вашу скромность и сообщу вам, что Чезаре должен отправиться во Францию, где он женится на сестре короля Наваррского и получит титул герцога де Валентинуа. Переговоры начались ещё во время болезни покойного короля, и я надеюсь, что вскоре нам нечего будет бояться гласности. Смерть Карла VIII разрушила все прежние политические комбинации, а его наследник Людовик XII имеет собственные планы. Мы хотим заключить с ним новый мирный договор; и так как он сам нуждается в нашей дружбе для достижения своих целей, то он исполнит всякое предложенное нами условие.
— Вероятно, — заметила Ваноцца, — женитьба Чезаре и пожалование ему герцогского достоинства будут поставлены в число этих условий?
— Конечно, — ответил папа, взглянув с самодовольством на окружавших его женщин; но только Джулия и Адриана сочувствовали его радости и улыбнулись ему в ответ. Ваноцца опустила глаза; лицо её приняло ещё более суровое выражение.
— Франция соединилась с Венецией, — продолжал папа, — и можно ожидать с её стороны враждебных действий против миланского герцога, близкого родственника графа Джьованни. Поэтому если муж Лукреции хочет быть в безопасности, то это возможно только тогда, если он отрешится от своих фамильных интересов и будет жить вблизи нас. Что же касается Чезаре, то он, вероятно, надолго расстанется с Римом, потому что новый французский король более, чем кто-нибудь, может содействовать его планам.
Все эти известия успокоили Лукрецию и заставили её иначе взглянуть на дело. Между тем она имела такой же, если не больший, повод для опасений, потому что Чезаре при союзе с французским королём мог смелее преследовать свою главную цель, которая заключалась в том, чтобы отстранить всех правителей мелких итальянских государств и самому сделаться единым властелином полуострова. Но эти планы были неизвестны его сестре; к тому же пребывание в монастыре и короткое свидание с мужем настолько усилили её страсть к нему, что она в ослеплении старалась уверить себя, что всё может устроиться наилучшим образом, если Джьованни будет жить в Риме под покровительством папы. Лукреция имела весёлый, беспечный характер и в этом отношении походила на своего отца. Хотя при своей податливости она могла мириться при случае с самой скромной обстановкой, но роскошная жизнь при папском дворе представляла для неё много соблазнов. Все её опасения незаметно рассеялись; она обещала написать графу Джьованни, но предварительно уговорила папу отменить позорный для неё процесс.
Таким образом, дело о разводе было прекращено по распоряжению высшей из всех властей, управлявшей судьбой людей на земле, хотя не всегда к их благу. Лукреция и Джьованни находились в непосредственной зависимости от этой власти, которая была тем гибельнее для них, что они любили друг друга. Тоска, которую испытала Лукреция в разлуке с мужем, побуждала её видеть во всём благоприятные условия для соединения с ним и представлять себе опасность несравненно меньшей, нежели она была на деле. К этому присоединилось отсутствие Чезаре Борджиа, которое успокаивающе подействовало на его сестру и возвратило чувство собственного достоинства папе и его окружающим. Все они, за исключением Ваноццы, робели перед бесстрашным злодеем, который не останавливался ни перед чем, когда дело шло об удовлетворении его хищнических наклонностей.
В это время между Лукрецией и её мужем шла деятельная переписка, которая кончилась тем, что граф Джьованни приехал в Рим. Он нашёл здесь иные порядки, и если бы он был в состоянии думать о чём-либо, кроме свидания с Лукрецией, то, вероятно, был бы поражён огромным влиянием, какое может иметь на окружающих энергичный человек, если деятельность его неуклонно направлена к одной цели, хотя бы самой преступной.
Различные семейные празднества, которые теперь чаще, чем когда-либо, устраивались при папском дворе, со времени отъезда Чезаре приняли особенно весёлый и непринуждённый характер. Папа и весь его двор утешали себя обманчивой мечтой, что соединение Лукреции с мужем не представит никаких затруднений. Кардинал Асканио Сфорца в интересах своей фамилии усердно хлопотал о том, чтобы предать забвению дело о разводе и огласить в Риме соединение Лукреции с мужем.
Супруги водворились в том же палаццо, в котором жили прежде, пока ничто не нарушало их душевного спокойствия. Близкие им люди были тем более уверены в их безопасности, что Чезаре, по-видимому, не чувствовал никакой неприязни по отношению к мужу своей сестры и в ответ на письмо папы писал, что сообщённые им известия были ему крайне приятны.
Но это было не более как лицемерие со стороны Чезаре. Его занимали новые планы. Он намеревался при посредничестве французского короля соединиться с кардиналом Юлием Ровере, самым неумолимым врагом папы, чтобы вытеснить кардинала Асканио Сфорца, близкого родственника миланского герцога, так как Людовик XII хотел покорить Милан и заявить на него свои права, унаследованные от фамилии Висконти. В те времена было в обычае прикрывать завоевательные стремления призраком законных притязаний. Если бы Людовику XII удалось приобрести этим способом Неаполь и Милан, то Чезаре мог бы присвоить себе остальную часть полуострова и осуществить свои честолюбивые планы господства над Италией. Но французский король мог только в том случае обеспечить за собой в будущем владение Миланом, если бы ему удалось обессилить фамилию Сфорца и лишить её представителей всякого значения.
Чезаре имел в виду через свою женитьбу на французской принцессе породниться с королём Людовиком XII и привязать его к своим интересам. Он надеялся, что если король завладеет Миланом и согласно своему желанию получит императорский титул от папы, то из благодарности он не замедлит вознаградить своего верного союзника титулом герцога. Тогда Чезаре, как принц королевского французского дома, был бы очищен от клейма своего рождения, между тем как, с другой стороны, родство с владетельными фамилиями могло бы доставить ему одинаковые права с ними. Началом таких родственных связей должно было послужить обручение восьмилетнего племянника кардинала Юлия Ровере с четырёхлетней Анджелой Борджиа, внучкой папы Александра VI. Такое преждевременное обручение не составляло тогда редкости, потому что браки в знатных семействах большей частью заключались ради политических целей.
В то же самое время совершилось обручение малолетней Виттории, будущей приятельницы Микеланджело, с сыном маркиза Пескара. Поводом к этому обручению также служили чисто политические соображения. Неаполитанский принц Федериго после удаления Карла VIII был возведён на королевский престол по желанию народа, который боготворил его, но он вскоре заболел и умер, как предполагали, от тайного отравления. Ему наследовал принц Фердинанд, и так как фамилия Пескара находилась в родстве с неаполитанским королевским домом, то Фердинанд решил устроить обручение Виттории, чтобы на всякий случай заручиться расположением фамилии Колонна.
В настоящее время мы с удивлением видим, что среди вышеописанных неурядиц и смут искусство нередко достигало высшей степени процветания. Достаточно было небольшого промежутка внешнего спокойствия, чтобы появились роскошнейшие художественные произведения. С Марией Пацци в Милан были перенесены традиции дома Медичи, которые мало-помалу отодвинуты были на задний план под влиянием женщин дома Орсини и проповедей сурового реформатора. Лодовико Моро был достойным последователем Лоренцо Медичи по своему широкому образованию и не только высоко ценил искусство, но покровительствовал поэзии и философии.
Все наиболее замечательные произведения времён Возрождения, как в самом Милане, так и в окрестностях, обязаны своим происхождением описываемой эпохе. В архитектоническом отношении особенно заслуживает внимания, как первое декоративное произведение Италии и целого мира, фасад Чертоза близ Павии, который служит доказательством высокого понимания искусства в тогдашнем Милане.
