По этому поводу граф Джьованни написал подробное письмо своему дяде Лодовико Моро с просьбой выручить его из затруднительного положения:
«...Не далее как вчера, его святейшество спросил меня в присутствии кардинала Асканио: «Ну что скажешь ты мне, синьор Сфорца?» Я ответил: «Святой отец, весь Рим убеждён, что ваше святейшество войдёт в соглашение с неаполитанским королём, между тем всем известно, что Фердинанд враг герцога Миланского. Если состоится это соглашение, то я буду поставлен в крайне неприятное положение, так как получаю жалованье от вашего святейшества и упомянутого государства. Я не вижу возможности сочетать службу одному с изменой другому; поэтому решаюсь просить ваше святейшество устроить дело таким образом, чтобы я не сделался врагом моей собственной крови и не был бы вынужден изменить моим обязанностям как относительно вашей особы, так и герцога Миланского». На это папа возразил мне, что я слишком забочусь о его делах и что он советует мне без всяких рассуждений брать по-прежнему жалованье с той и с другой стороны, согласно договору. Затем его святейшество приказал монсеньору Асканио написать прилагаемое письмо вашей светлости. Само собой разумеется, что если бы я мог предвидеть, что буду поставлен в такие условия, то охотнее остался бы без всяких средств, нежели быть связанным этим способом. Умоляю вашу светлость не лишать меня своей милости и научить, что я должен делать, чтобы выйти из моего затруднительного положения и остаться вашим верным слугой. В настоящее время я считал бы для себя величайшим благодеянием, если бы мне дозволили вернуться в Пезаро, который был предоставлен во владение моим предкам по милости Милана; тогда я сам и мои люди были бы всегда к услугам вашей светлости...»
Это письмо было написано прежде, чем кардиналы Асканио Сфорца и Юлий Ровере примкнули к французскому королю, чтобы с его помощью свергнуть развратного Борджиа с папского престола. Но этот расчёт оказался ошибочным, хотя Карл VIII прожил около четырёх недель в Риме, после того как поцеловал туфлю его святейшества.
Отсюда французский король направился в Неаполь, где также не встретил никакого сопротивления, потому что народ только что принудил к бегству ненавистного короля Фердинанда и его старшего сына Альфонса.
Их место занял принц Федериго и в качестве главнокомандующего хотел вести свои войска против неприятеля. Но прежде чем он мог выполнить это намерение, в Неаполе вспыхнуло восстание. Беспорядки начались с избиения евреев, на которых и здесь падало обвинение, что они пользуются войной для незаконной наживы. Принц Федериго поспешил в столицу; и действительно, присутствие любимого и всеми уважаемого принца тотчас же погасило восстание; но оно вспыхнуло с новой силой, как только он вернулся в лагерь к своему войску.
В этих условиях храбрый Федериго не мог рассчитывать на успешные действия против неприятеля и должен был отступить с войском к горным крепостям, чтобы дождаться более благоприятного времени.
Между тем Чезаре Борджиа, который всегда пользовался общественными событиями для устройства своих личных дел, употребил время, проведённое Карлом VIII в Риме, на ухаживание за белокурой красавицей, воспламенившей его сердце. Он познакомился с нею в доме Шарлотты де Лузиньян, которая представила ему свою гостью под именем маркизы Циприани из Падуи, так что у него не было ни малейшего повода подозревать, что это не её настоящая фамилия, с другой стороны, он ни минуты не сомневался, что ему нетрудно будет одержать полную победу над прекрасной женщиной.
Всем было известно, что Чезаре пользуется милостью жены своего меньшего брата, Эонны Санции, побочной дочери неаполитанского короля Фердинанда, и что он вообще не признает женской добродетели и чести.
После своего случайного знакомства с мнимой маркизой Циприани Чезаре часто бывал в палаццо Лузиньян и под разными предлогами всегда находил случай остаться наедине с красивой женщиной, возбуждавшей его чувственность. Навязчивость Чезаре вскоре сделалась невыносимой не только для Катарины Карнаро, но и для Шарлотты; обе женщины старались всеми способами избавиться от его любезности, хотя это было не так легко, потому что сын папы занимал видное место в римском обществе и внушал всем страх.
С водворением папы из дома Борджиа в Рим прибыло множество испанских дворян. Хотя их появление возбудило сильное негодование знатных римлян, но это не мешало последним принять многие испанские обычаи и моду и находить удовольствие в испанских национальных увеселениях. Между прочим, введены были бои быков, к которым Чезаре Борджиа чувствовал особенную страсть. Таким образом, вскоре после прибытия французского короля в Рим в его честь устроен был грандиозный бой быков в огромном амфитеатре Флавиев, близ древнего Форум Романум. Само собой разумеется, что сюда устремился весь Рим, чтобы видеть своеобразное зрелище.
Всё более или менее значительные итальянские города, лежавшие на пути Карла VIII, чествовали его прибытие блистательными празднествами, и властелины старались выказать в этих случаях возможную для них роскошь и художественный вкус. Король уже видел при других итальянских дворах духовные мистерии, мимические танцы и светские театральные представления; поэтому римская аристократия особенно гордилась тем, что может предложить почётному гостю небывалое чужеземное увеселение.
Чезаре Борджиа приготовил для королевы Шарлотты и её приятельницы лучшие места и по обычаю того времени прислал за ними собственный великолепный экипаж.
Бой быков удался вполне и по своим размерам превзошёл все ожидания зрителей. Чезаре Борджиа был в числе бойцов и выказал поразительное искусство и ловкость. Многочисленная взволнованная толпа хлынула разом из колоссального здания, развалины которого были отчасти скрыты искусственными декорациями. Слуга в ливрее, украшенной гербом Борджиа, встретил обеих дам у входа и проводил их до экипажа. Катарина Карнаро вошла первая, но едва Шарлотта де Лузиньян хотела вступить на подножку, как дверцы экипажа неожиданно захлопнулись, слуга вскочил на козлы, и лошади помчались с такой быстротой, что стоявшая вокруг толпа с испугом расступилась.
Обе дамы были так озадачены, что в первую минуту ничего не чувствовали, кроме досады на небрежность слуги. Он был в ливрее Борджиа, и хотя лицо его показалось незнакомым Шарлотте, но среди толкотни она не обратила на это особого внимания. Катарина со своей стороны была убеждена, что всё случилось вследствие недоразумения, которое разъяснится, как только она приедет в палаццо Лузиньян. Тем не менее она с беспокойством думала о Шарлотте и с нетерпением ожидала, когда остановится экипаж, так как по её расчётам она должна была скоро приехать. Но лошади быстро уносили её из улицы в улицу; наконец она заметила, что очутилась за воротами Рима и что несколько всадников окружают экипаж. Панический страх овладел ею; она невольно вспомнила о Чезаре Борджиа. Такой поступок был в его характере, а после того, что Катарина слышала, ей нечего было ожидать, что он пощадит её честь даже в том случае, если бы ему было известно её настоящее имя.
Между тем для Шарлотты де Лузиньян одна неожиданность следовала за другой. Едва успела она опомниться после отъезда Катарины Карнаро, как снова был подан экипаж и перед ней очутились знакомые лица слуг в ливрее дома Борджиа; один из них почтительно открыл дверцы экипажа, чтобы подсадить её. В первую минуту Шарлотта обомлела от удивления. Затем она стала расспрашивать слуг, и, когда убедилась, что им ничего неизвестно, у неё появилась мучительная догадка, что её подруга сделалась жертвой насилия, так как подобные случаи не составляли редкости в те времена. Но похищение Катарины Карнаро не могло пройти незамеченным. Венецианская республика несомненно вступится за свою приёмную дочь и подвергнет строгой ответственности всех лиц, прямо или косвенно причастных к делу. Шарлотта не была труслива и много раз в своей жизни находилась в крайне затруднительном положении, но в данном случае мужество совсем покинуло её; она пожалела, что приняла участие в любовных делах неаполитанского принца и своей политической соперницы. Она была уверена, что может принудить своих слуг к молчанию, но дело представлялось ей далеко не безопасным. Хотя в Венеции строже наказывали за самый ничтожный государственный проступок, нежели величайшее преступление, нарушавшее законы общечеловеческой нравственности, но теперь трудно было рассчитывать на снисходительность республики. С другой стороны, Шарлотту сильно беспокоила участь её невестки, потому что Чезаре Борджиа, пресытившись своей жертвой, мог устранить её с помощью яда или кинжала, как он делал это во многих других случаях.
