Но натуру не скроешь.

Ладонь щекочет ледяная вода, луна серебрит камешки в ручье. Можно было бы бросить в воду ещё один, связаться… с кем? С дежурным по питомнику? Выслушивать новости, раздавать распоряжения, отшучиваться, что нет-нет, всё нормально, скоро будем… А сердце заноет, и придётся опять брать у Аманды сердечное.

Или шепнуть «Хестер Арделл» – и спросить, почему плакала Крелла, попросить, чтобы отцу передали – что здесь творится… Только вот мать же чувствует её слишком хорошо, а значит – солгать не получится.

Можно ещё положить в ручей другой сквозник. Камень, полученный из рук того, кому не повредит никакая слава. И… попросить помощи? Спросить, чего он добивался, когда подсылал к ним гильдейского охотника с перекупленным контрактом?

Гриз хмыкает и не достаёт сквозник Шеннета из кармана. Некого вызывать. Нечего говорить. Все знают то, что должны знать, разве что вот…

В водах ручья – магический голубоватый блеск. Как будто её кто-то вызывает без сквозника. Или она пытается вызвать кого-то. Кто всё равно не откликнется, а если и откликнется – только навредит.

«Хочешь сказать мне что-то перед уходом на боевые, аталия?»

На какой-то миг она слышит насмешливый голос так ясно, что ей кажется – в ручье проступает знакомое лицо. Но нет – это просто луна высеребрила воду.

«Ты говорил мне, что инстинктами не нужно пренебрегать. Что все мы бестии и время от времени нужно идти на поводу у своих инстинктов. Не сопротивляться тяге».

«А ты мне отвечала, что есть хищники, которых нельзя приручить. Которым место разве что в клетке».

Рубцы на блестящей под светом ладони сплелись в густую вязь.

«Мы с тобой оба беглецы, Рихард. Только я бежала от лёгких путей. Ты же несся прямо по ним, напрямик. Очень скоро мы узнаем, чей метод вернее».

«Кажется, ты собралась сделать какую-то глупость, аталия?»

«Всего лишь только перестать бегать. Поддаться инстинкту. Он говорит мне, что меня ждут. И мне нужно узнать – что произошло с Креллой. Думаю, если она варг крови – я знаю, что нужно делать».

«Что же ты собираешься делать, аталия?»

Голос звучит вкрадчиво, почти встревоженно.

«Открывать клетки, – отвечает она с неожиданной уверенностью. – Или, может быть, крепости. Иногда даже стены крепости – это не выход, Рихард. Ты знаешь, о чём я».

Жаль, что она не смогла бы сказать ему это в лицо. А может – жаль, что он не попытался бы выслушать. И можно говорить только так – глядя в бледный, запрокинутый лик луны в воде.

«Теперь ты знаешь, куда я иду. И что я едва ли остановлюсь. Я всегда знала, куда идёшь ты, Рихард. И я буду надеяться, что ты остановишься однажды».

«Что-то вроде священной последней просьбы?»

«Говорят, мы можем просить перед лицом Предвечных Сил. Единожды. Уходя. И я прошу, чтобы однажды… перед тем, как ты сделаешь необратимый, последний шаг… Я прошу, чтобы ты остановился. Вспомнил легенду о бабочке, которая вспыхнула во тьме и холоде, чтобы обогреть людей. И задумался, куда идёшь».

Обратно она возвращается не торопясь. Прикидывая, как поменьше пересекаться с остальными, и какие найти темы для беседы. Так, чтобы казалось, что всё в порядке.

Плану почти удаётся следовать. Гриз раскланивается с хозяйкой: «Спасибо, да, всё хорошо», машет Мел: «Связалась, утром поглядим, давай, спи». Ободряюще кивает Янисту: «Ты как, в норме? Вот и хорошо, вот и славно…» Остаётся только Аманда – проницательная и опасная, чующая и ложь, и зелья. Аманду нужно отвлечь, занять её мысли, и Гриз поскорее проскальзывает в отведённую ей комнату и дожидается, пока туда приходит травница с кубком в руке. От кубка слабо тянет молоком, мёдом и тимьяном.

– Успокоительное. Отогнать дурные мысли, дать силы… давай-давай, пей до краёв, сладкая.

– Мне-то зачем? Вот Янисту…

- Уже была у него – мальчик заснул. Хотя изо всех сил старался держать глаза открытыми. Тревожился о ком-то? А может, ждал, что кто-нибудь зайдёт, посидит у изголовья, подержит за руку…

Аманда воркует умильно, и Гриз со вздохом потребляет зелье. На губах остаётся терпкая горечь – наверняка ведь и сердечного намешала на всякий случай.

– Ну да. Я бы зашла, а он из-под одеяла – шасть. «Гриз, ну, это же неловко, что я лежу, да я в порядке, да я очень рад тебя видеть…» И как его потом усыпить…

– Есть разные… интересные способы.

– Угу. Прогулка под луной. На пятнадцать миль. Отлично вырубает, по себе могу сказать.

Аманда, напевая сквозь зубы, перестилает постель, пересыпает травами – от клопов и дурных снов.

– Эмейо-то, сладкая… есть, конечно, и более пикантные методы, но – ах, ты права, мальчик, кажется, не готов. Жаль, жаль… Может, он сумел бы обаять эту Креллу. Тогда, может, Рихард… ах, нет, ты же решила не вмешивать его… Так, может, стоило бы вызвать сюда Лайла? У него всегда полно интересных идей.

– Посмотрим с утра. Мог бы пригодиться, только он сейчас может и не откликнуться. Пытается кое-что выяснить о пропавших охотниках-одиночках.

– Ах, как интересно!

Аманда заканчивает с постелью и теперь идёт заниматься остывающим камином – шепчет заговоры на огонь, сыплет на дрова щепотку того и сего – и отсыревшие дрова дают яркое, тёплое пламя.

– Ты свила для него «Милость Перекрестницы».

Пламя вспыхивает особенно ярко – словно нойя перестаралась со снадобьями.

– И не сказала, что нужно отдариваться. Он тебе нравится?

– А тебе не нравилось бы, когда на тебя так смотрят? Клянусь тропами Перекрестницы – никто из моих кавалеров не додумался принести мне беспамятников. И браслет на Перекрёстки был очень хорош. О! А какие истории Лайл рассказывает за чаем! Если бы сама не видала его магию в действии – сказала бы, что Камень дал ему Дар Сказочника. Слышала ты ту историю о семидневной карточной игре?

– Какие-то боги упасли, видимо, – Гриз не любит брюзгливый тон, но сейчас он даётся без труда. – Извини. Не хочешь отвечать – не нужно.

– Лайл Гроски… – Аманда потягивается и обращает к Гриз улыбающееся лицо, – интересный человек. Хороший ли – этого не скажу, все мы ходим по разным путям под Луной Её… Но с ним не скучно. Я думала подарить ему ночь, даже две. Хоть он и не в моём вкусе, ты знаешь.

Нойя любят лихость и красоту. Щедрые и широкие поступки, молодость, горячую кровь. За почти три года, что Аманда провела в питомнике, она заводила короткие романы с мужчинами – всегда с красавчиками. Не уделяя больше одной ночи – ни богатому магнату из Крайтоса, ни ясноглазому, широкоплечему кузнецу из Тильвии.

– Весна в воздухе, – напевает Аманда на родном наречии, – Даритель Огня шлёт огненные стрелы, и сердца тают, а тела хотят пламени. Весна идёт, и соки земли скоро потребуют своих подарков – ах, особых ночей… Может, мне стоило бы поискать среди молодых и красивых? Этот законник Тербенно совсем неплох с виду. И, конечно, Рихард теперь свободен, так ли, сладкая?

Шпилька, как живая, выскальзывает из рук и несётся к полу, Гриз подхватывает её – и теряет две другие, те точно сговорились для побега…

– Рихард?

Аманда качает головой, придвигает к камину стул. Идёт доставать из сумки вязание.

– У нас с ним были ночи, ты знаешь, конечно. Три ночи – когда он только пришёл в питомник. Он любит поиграть, и красив, и в постели очень хорош, и с ним тоже нескучно, на свой лад. Вот только греть он совсем не умеет, ай-яй, как грустно: нойя же так любят тепло…

– Думала, вы сами согреете, кого угодно.

Тёплый пушистый шарф тянется из-под спиц Аманды, а та смеётся тихонько.

– Иногда мы просто делимся. Нойя всегда стремятся, чтобы кровь их была горяча. Оттого так голодны до тепла: любим костры, вина, танцы. Вольным бывает тяжко согреться, потому и любовь наша вспыхивает, обдаёт жаром – и гаснет, как осенний костёр. Потом разгорается вновь – с другим. Только вот из-за нашей любви к теплу мы так чутки к холоду. И быть рядом с ледяной пустошью… о! Нужно либо не уметь мёрзнуть, либо пылать изнутри слишком жарко и оттого желать холода.