Эдди показал на гладко выбритое лицо Дэнни:
— Значит, все.
— Все.
Маккенна перебрал содержимое коробки, отодвинул ее в сторону:
— Нет шансов, что Даниэль Санте передумает, если хорошенько отоспится?
Дэнни послал ему взгляд, начисто исключающий такую возможность.
— Полагаешь, они могли тебя убить? — поинтересовался Маккенна.
— Не думаю. Но когда слышишь, как у тебя за спиной четверо здоровенных быков взводят четыре курка…
Маккенна кивнул:
— Конечно, от такого бы и сам Христос усомнился в мудрости Своего учения.
Некоторое время они молчали, каждый был занят собственным стаканом и собственными мыслями.
— Я мог бы придумать тебе новую маску, заслать в другую ячейку. Есть такая…
— Хватит. Я даже не знаю, за каким хреном мы это делали. Я не знаю, почему…
— Не нам рассуждать о том, почему.
— Не мне. Это твое детище.
Маккенна пожал плечами.
— Чем я занимался? — Дэнни посмотрел на свои раскрытые ладони. — Чего добился? Разве что составлял списки ребят из профсоюзов да беззубых большевиков…
— Беззубых красных не бывает.
— Чего ради?
Эдди Маккенна отхлебнул пива, зажег сигару, скосился на дым.
— Мы тебя потеряли.
— Что? — переспросил Дэнни.
— Да, да, — произнес Маккенна негромко.
— Не понимаю, о чем ты. Это я. Дэнни.
Маккенна устремил взгляд в потолок:
— В детстве я одно время жил у дядюшки, только не помню, с какой стороны, — с материнской или отцовской. Он был типичный угрюмый ирландец. Ни музыки, ни любви, ни веселья. И у него был пес. Простой дворовый пес, глупый-преглупый, но прямо-таки источавший любовь и веселье. Он так и приплясывал на месте, когда видел, что я поднимаюсь на холм, так и вилял хвостом, просто от радости, что я его приласкаю, стану с ним бегать, буду чесать его пестрое брюхо. — Эдди затянулся и медленно выдохнул. — И вот он захворал. Начал чихать кровью. И дядюшка мне велел стащить его в океан. Избил меня, когда я отказался. Я стал плакать, а он исколотил меня еще сильнее. Ну, я и понес пса в океан. Дотащил его до места, где мне было по подбородок, и отпустил. Дядя велел держать его под водой и считать до шестидесяти, но он был больной, слабый и вялый и сразу камнем ухнул на дно. Я вылез на берег, и тут дядюшка опять принялся меня колошматить. Я кричу: «За что?» А он показывает: гляди, бедный глупый пес плывет обратно. Плывет ко мне. И в конце концов добирается до берега. Весь дрожит, тяжело дышит, с шерсти каплет. Просто чудо. Романтик, герой. Только он успел на меня глянуть, как дядюшка всадил ему в спину топор и разрубил пса пополам.
Маккенна откинулся назад. Взял из пепельницы сигару. Официантка убрала полдюжины кружек с соседнего столика, вернулась к стойке, и в зале стало совсем тихо.
— На черта ты мне такое рассказываешь? — зло спросил Дэнни. — Рехнулся?
— Это ты рехнулся, мальчик. Помешался на «справедливости». Не отрицай. Ты думаешь, она есть. Я же вижу.
Дэнни резко наклонился вперед, так что пиво выплеснулось из стакана, уже поднесенного ко рту.
— Чему ты меня хочешь научить этой собачьей историей? Что жизнь — трудная штука? Что без обмана не будет талана? По-твоему, это для меня новость? Думаешь, я верю, что у профсоюзов, или у большевиков, или у БК есть хоть один паршивый шанс получить то, за что они бьются?
— Тогда зачем ты это делал? Мы все беспокоимся, Дэн. Твой отец, твой брат, я. Мы страшно беспокоимся. Ты ведь специально шел на провал.
— Нет.
— Однако ж ты говоришь мне, что никакая разумная власть — местная ли, на уровне ли штата, на федеральном ли уровне — никогда не допустит советизации нашей страны. Никогда. И все же продолжаешь возюкаться с этим чертовым БК и все больше отдаляться от тех, кому ты дорог. Почему? Ты ведь мой крестник, Дэн. Почему?
— Перемены болезненны.
— Таков твой ответ?
Дэнни встал:
— Перемены болезненны, Эдди, но они грядут, можешь мне поверить.
— Ты ошибаешься.
— Они неизбежны.
Эдди покачал головой:
— Бывают настоящие сражения, мой мальчик, а бывают забавы. И боюсь, скоро ты поймешь, в чем между ними разница.
Глава девятнадцатая
Во вторник вечером они были в кухне, Нора только-только вернулась с обувной фабрики, Лютер резал овощи для супа, Нора чистила картошку. И вдруг она возьми да и спроси:
— А у тебя девушка есть?
— Ммм?
Она поглядела на него своими светлыми глазищами, в них блеснула искра — как от спички.
— Ты же слышал. У тебя есть где-нибудь девушка?
Лютер помотал головой:
— Нет, мэм.
Она засмеялась.
— Что в этом смешного?
— Врешь же.
— А? С чего ты решила?
— Я ее у тебя в голосе слышу.
— Кого слышишь?
Она гортанно рассмеялась:
— Любовь.
— Ежели я кого люблю, это ж не значит, что она моя.
— Вот это правда так правда. Если кого-то любишь, это еще не значит, что…
— Она не докончила фразу и продолжила чистить картошку, при этом негромко напевая с закрытым ртом, такая уж у нее была привычка. Лютер думал, что вряд ли она сама замечает это свое мурлыканье.
Тупой стороной ножа Лютер счистил нарезанный сельдерей с доски в кастрюлю. Обойдя Нору, взял морковь из дуршлага, положил ее на разделочный стол, отхватил верхушки, выровнял сами морковки и стал их резать, по четыре сразу.
— Она как, хорошенькая? — спросила Нора.
— Еще бы, — подтвердил Лютер.
— Высокая? Маленькая?
— Довольно маленькая, — ответил он. — Как ты.
— А я маленькая?
Она обернулась на него через плечо, и Лютер уже в который раз ощутил тот вулканический жар, который исходит от нее даже в самой невинной ситуации. Он знавал не так уж много белых женщин, а ирландок так и вовсе не знал, но он давно чуял, что с Норой надо бы держать ухо востро.
— Ну, не очень-то большая, — заметил он.
Она еще какое-то время глядела на него.
— Мы с вами знакомы уже несколько месяцев, мистер Лоуренс, и сегодня на фабрике мне вдруг пришло в голову, что я о вас почти ничегошеньки не знаю.
Лютер хмыкнул:
— Чья бы корова мычала, или как там говорят?
— Ты на что-то намекаешь?
— Я-то? — Лютер покачал головой. — Я знаю, что ты из Ирландии, но без понятия, откуда точно.
— А ты что, хорошо изучил Ирландию?
— Не-а, совсем не изучал.
— Тогда какая разница?
— Я знаю, что ты тут появилась пять лет назад. Что у тебя вроде как амуры с мистером Коннором, но ты, похоже, особо про это не думаешь. Я…
— Прошу прощения, мальчик?
Лютер давно смекнул, что, когда ирландцы говорят негру «мальчик», они подразумевают под этим совсем не то, что белые американцы. Он снова хмыкнул:
— Видать, попал в самую середку, лапочка?
Она расхохоталась. Поднесла мокрую кисть к губам, пальцы сжимали ножик.
— А ну-ка еще.
— Что?
— Да этот ирландский акцент.
— Уж куда там, я и знать не знаю, о чем вы толкуете, мисс.
Она прислонилась к раковине и воззрилась на него:
— Да это же просто голос Эдди Маккенны, даже тембр такой же.
Лютер пожал плечами:
— Неплохо получается, а?
Лицо Норы посерьезнело.
— Только не вздумай при нем.
— По-твоему, я спятил?
Она положила ножик на разделочный стол.
— Ты по ней скучаешь. По глазам вижу.
— Скучаю.
— Как ее зовут?
Лютер покачал головой:
— Я бы покамест не стал уточнять, мисс О’Ши.
Нора вытерла руки о передник.
— От чего ты бежишь, Лютер?
— А ты?
Она улыбнулась, глаза у нее снова заблестели, но на этот раз — потому что они у нее стали влажные.
— От Дэнни.
Лютер кивнул:
— Это я и сам понял. А еще ты кое от чего другого сбежала. Только оно пораньше было. И подальше.
Она отвернулась, взяла кастрюлю с водой и картошкой, отнесла ее к раковине.
— Интересная мы с вами парочка, мистер Лоуренс, правда? Все свое чутье тратим на других, а не на себя.