Человек на пожарной лестнице поднял голову, а у Лютера уже была занесена рука. Он прямо чувствовал под ногами траву, аромат полей в конце августа, запах кожаного мяча, земли, пота. Рука его превратилась в катапульту. Он словно увидел перед собой рукавицу принимающего и запустил в нее кирпич. И кирпич полетел вверх стремительно и целеустремленно, словно таково было его изначальное предназначение. Он явно был малый честолюбивый, этот самый кирпич.

Он попал сукину сыну прямо в его дурацкую шляпу. Смял и шляпу, и полголовы. Сукин сын пошатнулся. Попытался зацепиться за пожарку руками, потом ногами, но надежды на это у него было мало, чего уж там. И он упал, братцы. Рухнул, визжа как девчонка, и хряпнулся головой.

Дэнни улыбнулся. Из него кровь хлещет как из ведра, а он еще, черт его подери, лыбится!

— Второй раз… меня спас…

Подбежала Нора, стуча каблуками по камням. Упала на колени, склонилась над мужем.

— Компресс, детка, — выговорил Дэнни. — Твой шарф. Ногу оставьте. Грудь, грудь, грудь.

Она приложила шарф к дырке в его груди, а Лютер стянул пиджак и приткнул к другой дыре — той, что в ноге. Эта была побольше. Они стояли над ним на коленях.

— Дэнни, не оставляй меня.

— Не оставлю, — выговорил Дэнни. — Я сильный. Люблю тебя.

Норины слезы капали ему на лицо.

— Да, да, ты сильный.

— Лютер.

— А?

В ночи проблеяла сирена, потом еще одна.

— Знатный бросок.

— Молчи.

— Тебе бы… — Дэнни улыбнулся, и на губах у него запузырилась кровь, — в бейсбол играть.

Лютер вернулся в Талсу в конце сентября, когда накатила дикая жара. Перед этим он какое-то время провел в Ист-Сент-Луисе у дядюшки Холлиса: как раз достаточно, чтобы отрастить бороду. Мало того, он вовсе перестал причесываться, а котелок сменил на мятую кавалерийскую шляпу с обвислыми полями, с тульей, до которой уже добралась моль. Он даже позволил дядюшке Холлису себя закармливать, так что впервые в жизни обзавелся небольшим брюшком и чуть ли даже не двойным подбородком. Когда он слез с товарняка в Талсе, видок у него был как у бездомного бродяги. В полном согласии с планом. Бродяга с вещмешком.

Чуть не всякий раз, как он поглядывал на этот мешок, его начинал разбирать смех. Он просто не мог удержаться. На дне мешка лежали перевязанные пачки денег — доход одного хапуги за несколько лет. Все эти растленные годы теперь аккуратненько уложены, плотно увязаны, и от них пахнет будущим кое-кого другого.

Он отнес мешок на поросшее сорняками поле к северу от железнодорожных путей и закопал его при помощи лопаты, которую специально прихватил из Ист-Сент-Луиса. Потом двинулся в Гринвуд и зашагал по Адмирал-стрит, где проводил свой досуг криминальный элемент. Только спустя четыре часа он выследил Дымаря: тот выходил из бильярдной, которой не было в прошлом году, когда Лютер уезжал. Заведение называлось «Поулсон», и Лютер не сразу вспомнил, что это фамилия Дымаря. Если б раньше смекнул, то не потратил бы четыре часа, курсируя взад-вперед по Адмирал-стрит.

С Дымарем шли трое, и они его плотненько окружали, пока все вместе не добрались до вишнево-красного «максвелла». Один открыл ему заднюю дверцу, Дымарь нырнул внутрь, и они отчалили. Лютер вернулся на поле, выкопал мешок, взял из него то, что нужно, и снова зарыл. Вернулся в Гринвуд и отправился к противоположной окраине, где отыскал «Лавку утиля и подержанных автомобилей», которой заправлял старый Латимер Деваль, иногда подрабатывавший у дяди Джеймса. Живьем он никогда старого Деваля не видал, но, когда Лютер еще тут обитал, ему не раз случалось проходить мимо, а потому он знал, что у Деваля всегда имеется несколько развалюх на продажу.

За три сотни он приобрел «франклин-турер» десятого года, они почти ни единым словом не перемолвились: тебе — наличные, мне — ключи. Лютер покатил на Адмирал-стрит и остановился за квартал от «Поулсона».

Потом он целую неделю следил за этими ребятами. Он ни разу не подходил к своему дому на Элвуд-авеню, хотя его больше всего мучило, что теперь он совсем близко, после того как столько времени был далеко. Но он знал, что если увидит Лайлу или сына, то растеряет всю силу, ему сразу захочется подбежать к ним, обнять, вдохнуть их запах, омочить их своими слезами. И тогда он все равно что покойник. Так что он каждый вечер выводил свой «франклин» в лесок и ночевал там, а наутро снова отправлялся на работу — изучать распорядок дня Дымаря.

Дымарь ежедневно обедал в одном и том же заведении, а вот ужинал в разных — то в «Факеле», то в «Мясном ресторане Альмы», то в «Райли», джазовом клубе, открывшемся на месте «Владыки». Лютеру пришла мысль: интересно, о чем думает Дымарь, жуя свой ужин и глядя на ту самую сцену, где он, Дымарь, когда-то чуть не истек кровью. Парень не робкого десятка, чего уж там.

Через неделю Лютер убедился, что отлично уяснил себе расписание Дымаря, потому как Дымарь оказался из тех, кто железно блюдет расписание. Может, вечерами он и ел в разных местах, но зато всегда садился за стол ровнехонько в шесть. По вторникам и четвергам он отправлялся к своей бабе, в самую глушь, где стояла заброшенная хижина, и его подручные ждали во дворе, пока он сделает свое дело и спустя два часа выйдет, заправляя рубашку в штаны. Жил он над своей же бильярдной, и три телохранителя провожали его к самым дверям, а потом возвращались, залезали в машину и на другое утро приезжали снова, ровно в пять тридцать.

Когда Лютер уяснил себе его режим — обед в половине первого, покупки и пополнение запаса наркоты с часу тридцати до трех, обратно в «Поулсон» в три ноль-пять, — он решил, что нашел-таки просвет. Отправился в скобяную лавку и там приобрел замок, такой же, как на двери Дымаря. Он целыми днями сидел в машине, учась просовывать в скважину скрепку, и когда навострился открывать замок меньше чем за двадцать секунд, притом десять раз из десяти, то начал упражняться по ночам, когда не светила даже луна, и в конце концов уже смог бы вскрыть такой замок хоть с завязанными глазами.

В четверг вечером, зная, что Дымарь в хижине у своей бабы, а его люди торчат поблизости, Лютер в сумерках пересек Адмирал-стрит и проник в дверь шустрей, чем когда-либо крал бейсбольную базу. Перед ним было несколько ступенек, приведших его к еще одной двери, тоже запертой. Личинка замка тут оказалась другая, и он провозился с ней минуты две. Потом дверь, щелкнув, открылась, и вот он уже внутри. Он присел на корточки и внимательно смотрел на пол, пока не заметил длинный черный волос, лежащий на пороге. Поднял, прижал к замку и закрыл дверь, чтоб волос торчал из щели, как оно, видно, и было задумано.

Сегодня утром он выкупался в реке; зубы у него стучали от холода, пока он натирал хозяйственным мылом каждый дюйм своего провонявшего тела. Потом вытащил из сумки новую одежду, которую купил еще в Ист-Сент-Луисе. Натянул. Сейчас он похвалил себя за сообразительность: квартирка у Дымаря была такая же опрятная, как его наряд. Безупречная. И пустая. Стены голые, в гостиной на полу одинокий коврик. На журнальном столике ничего нет, а «виктрола» стоит без единой пылинки, без малейшего пятнышка грязи.

В коридоре Лютер обнаружил стенной шкаф. Несколько пальто, в которых на этой неделе он видел Дымаря, аккуратненько висели на деревянных плечиках. Пустые плечики терпеливо поджидали появления голубого плаща-пыльника с кожаным воротником — сегодня Дымарь вышел в нем. Лютер забрался внутрь, закрыл дверцу и стал ждать.

На это ожидание ушел час, хотя казалось — целых пять. Он услыхал на лестнице шаги четырех пар ног и вынул часы, но в темноте не разглядел, сколько времени, так что спрятал их обратно в жилет и поймал себя на том, что затаил дыхание. Он медленно выдохнул: в замке поворачивался ключ. Дверь открылась. Мужской голос:

— Все в норме, мистер Поулсон?

— В норме, Рыжий. До встречи утром.