Она покачала головой:

— Но, Джо, банкиры не стреляют друг в друга на улице.

— Только потому, что они боятся помять свои костюмы, Ванесса. И то, что они творят свои грязные дела на бумаге, не делает их чище.

Она всматривалась в его лицо широко раскрытыми от волнения глазами.

— Ты ведь действительно в это веришь.

— Да, — сказал он. — Верю.

Они оба немного помолчали.

Она перегнулась через него и взяла со столика свои часы:

— Уже много времени.

Он отыскал среди простыней ее лифчик и прочее белье, протянул ей:

— Давай меняться!

Она отдала ему трусы.

Как только она натянула белье и просунула руки в лямки лифчика, ему снова захотелось ее раздеть. И он снова ощутил нелепое желание никогда не покидать этой комнаты.

Она улыбнулась ему.

— Каждый раз, когда мы этим занимаемся, мы все лучше узнаем друг друга.

— Разве это проблема?

— Нет, конечно. И как такая мысль могла прийти в твою хорошенькую головку?

Она захохотала и оглядела кровать:

— Милый, там нигде не видно моей блузки?

Он нашел блузку за креслом.

— И как ты заметила, у нас чертовски здорово получается это дело.

Она забрала у него блузку:

— Угу. Но ты же знаешь, это надоедает.

— Узнавать друг друга или заниматься сексом?

— Ах вот как это теперь называется: узнавать?

Он кивнул.

— Ну, в таком случае и то и другое. И что же будет нас связывать, если вдруг оба этих занятия исчерпают себя? Уж точно не одинаковое воспитание.

— И не общие ценности.

— И не смежная профессия.

— Вот ведь незадача. — Он засмеялся и покачал головой. — Почему мы вообще вместе?

— Я знаю! — Она метнула в него подушку и сбила лампу. — Мы оба чокнутые, Джозеф Коглин! — Она застегнула пуговицы на блузке. — И тебе, кстати, платить за лампу.

Они отыскали ее юбку и его брюки, обулись, улыбаясь друг другу глуповато и несколько смущенно и глядя друг на друга с вожделением. Они никогда не рисковали и не прощались на стоянке, потому последний поцелуй всегда был в дверях. Почти такой же жадный, как первый, которым они обменялись утром, и, когда они наконец оторвались друг от друга, она еще немного постояла с закрытыми глазами, держа руки на ручке двери.

Она открыла глаза, посмотрела на кровать, на старое кресло рядом со старым радиоприемником, на белые занавески, фарфоровую раковину и перевернутую, опрокинутую лампу.

— Люблю эту комнату.

— Я тоже ее люблю, — сказал он.

— Наверное, это самое счастливое… нет, это точно самое счастливое место, где мне доводилось бывать. — Она взяла его руку и поцеловала ладонь. Провела его рукой по своему лицу и по шее. Выпустила его и снова окинула взглядом комнату. — Но не надейся. Когда придет день и папочка скажет: «Ягодка, пора тебе уже подумать о будущем и передать славное имя Слоунов следующему поколению, нарожать детишек, чтобы было кому занять твое место, когда ты уйдешь», — я сделаю ровно то, чего от меня ждут. — Она поглядела на него таким пронзительным взглядом, что им можно было резать бронзу. — Еще как сделаю, сынок, можешь мне поверить.

Она ушла из мотеля первой. Джо давал ей фору в десять минут. Он сидел у окна, слушая новости по радио. Причал за окном поскрипывал без всяких видимых причин, должно быть от легкого бриза и от старости. Древесина была немилосердно погублена термитами, водой и сыростью. Первый же хороший ветер его повалит, первый же тропический шторм не оставит от этого причала даже воспоминаний.

На дальнем конце причала стоял мальчик.

А еще пару мгновений назад причал был пуст. Теперь уже нет.

Тот самый мальчик. Тот, который резвился под деревьями на декабрьской вечеринке. Джо почему-то был уверен, что увидит его еще раз.

Мальчик стоял к Джо спиной. Головного убора на нем не было. Торчащий вихор, который Джо заметил в прошлый раз, был приглажен, хотя прядь волос все равно вздымалась, словно согнутый палец. Волосы у него были светлые, едва ли не белые.

Джо поднял оконную раму и позвал:

— Эй, ты!

Теплый ленивый бриз гнал рябь по воде, но не трогал волосы мальчика.

— Эй! — снова окликнул Джо, на этот раз громче.

Мальчик никак не отреагировал.

Джо опустил голову и досчитал до пяти, рассматривая трещинки на подоконнике. Когда он поднял голову, мальчик стоял на том же месте и в этот миг как раз отворачивался от Джо. Как и в тот раз, когда Джо увидел его впервые, профиль ребенка был смазан, как будто черты его лица еще не оформились.

Джо вышел из номера, обогнул здание и направился к причалу. Мальчика не было. Просевшие доски скрипели еще сильнее. Джо представил себе, как их уносит волнами. Кто-нибудь построит новый причал. А может, и не построит.

Люди построили этот причал. Они вкапывали столбы, они отмеривали и пилили, сверлили отверстия и били молотками. Закончив работу, они первыми ступили на причал. Они гордились собой. Пусть не сильно, но точно гордились. Они решили построить что-то, и они построили. Нечто появилось, потому что они его создали. Сейчас они, скорее всего, уже поумирали. И причал последует за ними. Однажды этот мотель снесут бульдозеры. «Время, — подумал Джо, — можно лишь взять напрокат, владеть им нельзя».

Параллельно причалу, ярдах в сорока, тянулась песчаная коса, на которой росло несколько деревьев — островок-дитя, который прячется даже при самом маленьком приливе. Мальчик стоял там. Мальчик с белыми волосами, с неразличимыми чертами лица, развернулся к Джо, пристально изучая его закрытыми глазами.

Пока его не поглотили высокие камыши и тонкие деревца.

«Мало мне всего остального, — подумал Джо, — так теперь еще и привидение».

Их планы вместе съездить в Рейфорд едва не рухнули, когда Джо вернулся домой из «Вечерней рюмки» и узнал, что у Томаса ветрянка. Мисс Нарциса, отправив мальчика наверх, расхаживала по дому в маске из влажного полотенца, закрывавшего рот и нос. Мисс Нарциса сообщила Джо, что не переболела в детстве ветряной оспой и не собирается подцепить ее теперь, в зрелом возрасте.

— Нет! — сказала она, вскинув одну руку, а другой бросая вещи в холщовую сумку, которую всюду носила с собой. — Нет, нет и нет.

— Конечно нет, — отозвался Джо, втайне надеясь, что она уже заразилась, — это была у него непроизвольная реакция на любого, кто отвергал его ребенка. «Надеюсь, ты вся будешь в пятнах».

Когда она доложила, что наготовила еды на три дня, поставила в холодильник, выгладила четыре его костюма и убрала дом, он напомнил себе, что она ценная помощница.

Стоя у двери, он спросил, стараясь скрыть отчаяние в голосе:

— Когда мы вас снова увидим?

Она обернулась, и ее плоская физиономия показалась ему особенно плоской.

— Когда он выздоровеет.

Джо, который болел в детстве ветрянкой, поднялся в комнату Томаса и сел рядом.

— Я так и знал. Ты вчера был какой-то вялый.

Томас перевернул страницу романа Дюма «Двадцать лет спустя».

— Я очень плохо выгляжу?

— Опусти-ка книжку, приятель.

Томас опустил книгу и повернулся к отцу лицом, которое выглядело так, будто его искусали пчелы, а потом оно обгорело на солнце.

— Отлично выглядишь, — соврал Джо. — Почти незаметно.

Томас прикрыл лицо книжкой:

— Ха-ха.

— Ну ладно, ладно. Выглядишь ужасно.

Томас опустил книгу и поглядел на отца, приподняв бровь.

— Нет, правда, — сказал Джо.

Томас поморщился:

— Вот в такие моменты я жалею, что у меня нет матери.

Джо выбрался из кресла, плюхнулся на кровать и лег рядом с сыном:

— Тебе больно, сынок? Хочешь, я принесу тебе теплого молока?

Томас шлепнул отца, и Джо принялся щекотать его так энергично, что книжка упала на пол. Джо соскочил с кровати, чтобы поднять ее. Потом подошел, собираясь отдать ее сыну, и прочел на лице Томаса странную неуверенность.