Дэнни смотрел ему в лицо.

— Тебе придется попросить, Мэл.

— О господи, Дэн.

Дэнни стиснул зубы, чтобы унять дрожание губ.

Мэл отвел глаза. Потом снова посмотрел на него, упер локоть в стойку и раскрыл ладонь перед самой грудью Дэнни.

— Пожалуйста, сдайте ваш нагрудный знак, полисмен Коглин.

Дэнни опустил значок в ладонь Мэла Элленбурга.

— Я за ним еще вернусь, — пообещал он.

Забастовщики собрались в вестибюле. По шуму толпы Дэнни заключил, что количество людей на улице удвоилось. Что-то дважды стукнуло во входную дверь, потом она распахнулась, и зашли десять мужчин. В основном — молодые, несколько — постарше, явно повидавшие войну. Судя по виду, их только что закидали фруктами и яйцами.

Их замена. Добровольцы. Штрейкбрехеры.

Дэнни придержал Кевина Макрея, показывая, что вошедшим надо дать пройти, не приставая к ним и вообще как бы их не замечая. Забастовщики расступились, и те, кто явился их заменить, поднялись по лестнице и скрылись в глубине здания.

Вопли уличной толпы бились в окна и стены, точно штормовой ветер.

А здесь, внутри, слышалось щелканье затворов в арсенальной комнате на первом этаже: раздают оружие, сданное забастовщиками, готовятся к драке.

Дэнни глубоко вздохнул и открыл дверь. Толпа не удвоилась, а утроилась, и по лицам трудно было определить, кто за них, а кто — против: все лица превратились в гротескные маски то ли ликования, то ли ярости, и крики «мы с вами, парни, мы вас любим!» мешались с «черт бы вас побрал, копы!» и рыдающими стонами: «Почему? Почему?», «Кто нас защитит?». Аплодисменты, свист, улюлюканье, летящие яйца и фрукты. Дэнни увидел грузовик, застрявший в толпе. Люди в кузове — явно штрейкбрехеры, судя по их испуганному виду. Несколько грубо сработанных плакатов. Лица итальянские и ирландские, молодые и старые. Большевики и анархисты вперемешку с бандитами из «Черной руки». Если бы дело происходило в южных районах, удивляться бы этому не приходилось, но тот факт, что они приехали сюда через весь город, вынудил Дэнни задуматься, способен ли он уверенно ответить на вопрос «кто нас защитит?».

Какой-то толстяк выскочил из толпы и ударил Кевина Макрея в лицо. Проталкиваясь к нему, Дэнни слышал, как пузан орет: «Вспомнил меня, Макрей? Как ты мне в предвариловке сломал на хрен руку в том году?» Наконец Дэнни добрался до Кевина, но толстый тип давно скрылся, однако его примеру последовали другие, явившиеся отплатить за побои, которые в свое время получили от этих бывших копов.

Бывшие копы. Господи.

Дэнни поднял Макрея на ноги, а толпа все напирала, все наскакивала на них. Те, кто сидел в грузовике, спустились и теперь с боем прорывались к полицейскому участку. Кто-то швырнул кирпич, и один из штрейкбрехеров упал. Послышался резкий свисток, двери участка открылись, и на ступеньки вышли Стривакис и Элленбург с несколькими сержантами и лейтенантами, а также полудюжиной побелевших добровольцев.

Дэнни смотрел, как штрейкбрехеры прокладывают себе дорогу, как Стривакис и Элленбург размахивают дубинками, и инстинкт тянул его подбежать к ним, помочь. Еще один кирпич пролетел над толпой и угодил в висок Стривакису. Элленбург подхватил сержанта, чтобы тот не упал, и они вдвоем с новой яростью стали орудовать дубинками, по лицу у Стривакиса текла кровь, заливала ему воротник. Дэнни шагнул было к ним, но Кевин потянул его назад:

— Теперь это уже не наша работа, Дэн.

Дэнни взглянул на него. Кевин, задыхающийся, с окровавленными губами, повторил:

— Не наша работа.

Штрейкбрехеры вошли в здание участка, когда Дэнни с Кевином уже выбирались из толпы, и Стривакис, еще несколько раз отмахнувшись от наседавшей толпы дубинкой, захлопнул за собой двери. На них обрушился град ударов. Кто-то перевернул грузовик, доставивший новобранцев, кто-то поджег его бензобак.

Бывшие копы, подумал Дэнни.

Господи помилуй.

Бывшие копы.

Комиссар Кёртис восседал за своим столом, на котором, справа от пресс-папье, лежал его револьвер.

— Итак, началось.

Мэр Питерс кивнул:

— Началось, комиссар.

Позади Кёртиса, сложив руки на груди, стоял телохранитель. Снаружи, за дверью, еще один. Оба — не из управления: Кёртис больше не доверял своим и вызвал «пинкертонов». Тот, что расположился у Кёртиса за спиной, выглядел старым ревматиком: казалось, сделай он резкое движение рукой — та отвалится. Другой, за дверью, был непомерно тучен. Оба, подумал Питерс, вряд ли смогли бы дать кому-нибудь рукопашный отпор. Оставалось только надеяться, что специализация у них другая: стрелки.

— Нужно вызвать Гвардию штата, — заметил Питерс.

Кёртис покачал головой:

— Нет.

— Боюсь, это не вам решать.

Кёртис откинулся в кресле.

— И не вам, господин мэр. Решать губернатору. Я не далее как пять минут назад беседовал с ним по телефону, и он ясно дал понять, что при нынешнем положении дел не следует привлекать Гвардию.

— Какое же положение вы с ним считаете подходящим? — осведомился Питерс. — Когда всё разобьется вдребезги?

— Губернатор Кулидж пояснил: исследования доказывают, что массовые беспорядки никогда не начинаются в первую ночь. Толпе нужен день, чтобы мобилизоваться.

— Поскольку невыход всей городской полиции на работу — явление исключительное, — произнес Питерс, стараясь совладать с голосом, — я невольно задаюсь вопросом, насколько эти исследования применимы к нашей ситуации, комиссар.

— Господин мэр, — ответил Кёртис, глянув на телохранителя, словно ожидая, что «пинкертон» немедленно повалит Питерса на пол, — никто не мешает вам донести свою озабоченность до губернатора.

Эндрю Питерс поднялся, взял свое канотье.

— Если выяснится, что вы ошибаетесь, комиссар, тогда можете не трудиться завтра приходить на службу.

Он покинул кабинет, стараясь не обращать внимания на дрожь в ногах.

— Лютер!

Лютер остановился на углу Уинтер-стрит и Тремонт-стрит и заозирался в поисках источника голоса. Трудновато было определить, кто его окликнул: на улицах полно народу. Кучки мужчин, расположившись по всему парку Коммон, нагло играли в кости, а немногие еще не спрятавшиеся по домам женщины старались прошмыгнуть побыстрее, поглубже запахнув пальто или стиснув ворот у шеи.

«Грядут скверные времена», — подумал он, сворачивая в сторону дома Жидро.

— Лютер! Лютер Лоуренс!

Он снова остановился, в груди у него похолодело, едва он услышал свою фамилию. Знакомая черная физиономия плыла к нему через толпу, словно воздушный шарик. Лютер узнал лицо, но прошло несколько тревожных секунд, прежде чем он смог уверенно сказать, кто это; а человек уже радостно протянул ему руку. Пожатие было крепкое.

— Лютер Лоуренс, ей-богу! — Он притянул Лютера к себе и обнял.

— Байрон, — произнес Лютер, когда объятия разомкнулись.

Байрон Джексон, Старик. Его босс в гостинице «Талса», глава профсоюза цветных носильщиков. По-честному делил чаевые. Старик Байрон, который всегда улыбался белым самой широкой улыбкой на свете, а как только они пропадут из виду — крыл их на чем свет стоит. Да, Старик Байрон — из хороших людей, чего уж там.

— Далековато ты на север забрался, а? — проговорил Лютер.

— И то правда, — ответил Старик Байрон. — Да и ты, Лютер. Ни в жисть бы не подумал, что тебя тут повстречаю. У нас пошел слушок, что…

Старик Байрон подозрительно зыркнул в толпу.

— Какой слушок? — спросил Лютер.

Старик Байрон наклонился к нему поближе:

— Что ты помер, сынок.

Лютер дернул головой, приглашая его двинуться по улице, и Старик Байрон пошел рядом с ним; они направились к Сколли-сквер, прочь от дома Жидро. Брели они медленно: толпа с каждой минутой густела.

— Ничего я не помер, — возразил Лютер. — Просто в Бостоне.

Старик Байрон спросил:

— А что это все на улицу высыпали?

— Полиция не вышла на службу.