Происходившее всё больше напоминало сюр. Сначала загоготал один людоед. Затем ещё несколько. Вскоре же вся орда начала потешаться над настоятельницей. Но та была неумолима, с каждым словом всё больше повышая голос:

— Что насчёт меня, Актей? Ведь я тебе не родная. Я ведь знаю, ты тоже хочешь убить меня. Так почему не придёшь сам? А? Почему? Почему ты подсылаешь вместо этого ораву смердящих тварей? Ну же! Я здесь! Приди, убей меня!

Голос её под конец задрожал: не от страха, нет. Ей просто было обидно, что так всё обернулось. И виной тому — архонт. А ведь они могли быть семьёй. Они вдвоём.

Ответа, увы, не последовало. Гули смолкли, но и нападать всё также не собирались.

— Ясно, — тихо подытожила Иоланта. — Ты приберёг для меня другую смерть. Ну конечно. Закончить всё быстро — это не про тебя. Кишка тонка всё делать самому, вдруг руки испачкаешь…

С этими словами чернокнижница оседлала тритона. Дивора взревел надрывно. Гули стали пятиться назад. Фантом припал к земле и резко прыгнул на ближайшее здание, стал карабкаться наверх.

Какой-то упырь отвёл глаза и сипло пробубнил себе неосознанно под нос:

— Дура…

Больше здесь оставаться смысла не имело. Магистры Культа дожидались Иоланту на собрании. После того, что приключилось сегодня, они должны были выработать стратегию, которая бы привела их к победе вопреки мору…

День пятый, поздний вечер

В районе Медресе небо уже заволокло сизым заслоном угрюмых туч. Хотя о приближении бури и речи не шло. По крайней мере, пока. Грозы не шумели. Общий потолок не чернел. Упырей здесь осталось ничтожно мало: заражённые постоянно мигрировали, стараясь держаться поближе к уцелевшим горожанам.

День ото дня сезон дождей лишь набирал обороты. Неровен час, муссоны, что приносили за собой тучи, ниспошлют на Саргузы разрушительный циклон, который уже отмечался неоднократно в городских летописях. Седьмая Луна прямо влияла на климат. И Боги вместе с Киафами чувствовали это лучше, чем кто-либо.

Мир, каким его знали гармонисты, был должен буквально уйти у них из-под ног. В прямом и переносном смыслах.

Актей спокойно обхаживал свои новые владения. Город в этих местах действительно стал совершенно мёртвым. Так даже лучше: шутка ли, архонт любил тишину. Впрочем, не всё так просто. Достаточно ему было смежить веки, он погружался в Аид, где отпечатались многие сотни смертей, имевших место, куда бы ни пошёл.

Заболевшие помирали в своих постелях. Первые гули выходили на охоту.

Сами люди без зазрения совести резали друг друга направо и налево. Просто жители Саргуз. Охранители — протестующих. Маги с инквизиторами собачились, естественно. Казалось, местным только нужен был повод устроить бесчинства.

Таким оказалась Чёрная Смерть. И в первую очередь — именно она.

Уже потом недобитых горожан раскатывали новоявленные волны заражённых. Время шло, и впредь Город в целом стали населять разве что призраки. Призраки, прикованные к месту, где кончилась их жизнь. Смерть им суждено было переживать раз за разом. Раз за разом.

Ничего особенного. Просто издержки стыка эпох.

И всё же, Ламбезис не мог не слышать их крики, вопли о помощи. Не так давно он даже пугался симфонии чужих кошмаров. Однако теперь — привык. Для него людские стенания стали всё равно, что фоновой музыкой. Едва ли любимой. Это просто данность.

Порой архонт не узнавал сам себя. Зеркала здесь не при чём. Раньше он был юношей, питаемый духом авантюризма. На перемены в мире и своё участие в этом, на своё нахождение в эпицентре владыка Рамхиды смотрел с замершим сердцем. С позиции максимализма, сообразного возрасту.

Теперь всё иначе — идёт, как по нотам. А остальное значения не имеет.

Конечно, хотелось бы уснуть и проснуться, когда его усилиями Аштум преобразился. Но это невозможно. Оставалось получать удовольствие от долгого и нелегкого пути. По-другому попросту не могло случиться. Ведь он Киаф мятежного Бога.

Мерным шагом Актей добрался до госпиталя Сестёр Милосердия. Сама больница не представляла для него совершенно никакого интереса. Теперь уж точно. А вот превентор, лишивший человечество надежды, — совсем другое дело.

Впрочем, похвалить ауксилария Ламбезису было не за что.

Где-то вдали загромыхали первые раскаты грома. Киаф Смерти подошёл вплотную к почерневшим останкам Селевка. Перед тем, как отправиться в мир иной, некромант страдал. О том говорило скрюченное тело и разинутый в немом крике рот. На губах Актея заиграла едва заметная улыбка, преисполненная полного удовлетворения.

Над ним без конца нарезал в небе круги скат, заунывно разнося по округе свой стон. Рыдал и оберегал покойного хозяина. Как только заметил чужака, реликт подобрался поближе. Стал парить прямо над Ламбезисом, не понимая, что происходит.

Руки потянулись к капюшону. Едва выдалось время посвободнее, архонт решил сменить облачение, стать менее приметным, чем ранее.

Богато расшитые дельмейские одеяния неудобны в скитаниях, так что остались позади. Они комком грязной ткани лежали где-то в Восточных Саргузах.

Он предпочёл им практичные кожаные ботинки с загнутыми носками: ходить придётся много и долго. Просторные белые шаровары, снискавшие народную любовь у жителей Гастета и Халифата.

Торс оставил голым, не боясь, что кто-то увидит его посеревшую кожу, цветом напоминавшую теперь гальку. Застегнул на грудине перевязь, к которой подцепил колесо, на котором привязывали казнённых. Кровь примешалась к слою лака. Груз мог показаться бесполезным, но Ламбезис нашёл ему свойское применение.

Спину и плечи покрывало строгое чёрное пончо с капюшоном, найденное в каком-то вестанском бутике: даже Пантеон не знает, на чьих берегах их мореходы покупают столь странную одежду.

И всё же, любил архонт вырядиться.

Явив Равновесному Миру белоснежную шевелюру, Актей наконец-то открыл глаза. Взглянул на него в привычном для себя спектре, видя лишь Материю.

Ещё вчера у Ламбезиса склера была непроглядно чёрной. Теперь, наконец, проявилась красная радужка с константно узким зрачком.

Чем больше Киаф и Прародитель проводили времени вместе, тем больше крепчала их связь, тем быстрее протекало их Единение. Это отражалось на облике.

Уже сейчас они почти неразлучны. Или, вернее сказать, неразрывны.

Ламбезис не мог налюбоваться тем, что его дорогой друг-ренегат сотворил с несчастным некромантом. Архонт видел, сколько неодолимых тварей погубил брат-Киаф. И понимал: такой, как Флэй, пригодился бы ему в затяжной эпопее. Поближе бы его держать. Но сначала дезертир должен был созреть.

«Ай да Альдред! Ай да молодец!» — про себя Актей аплодировал беглецу. Он делал ровно то, что хотел от него земной покровитель, — и делал так, как тот этого желал. Хотя сам едва ли до конца понимал, что происходит. И это Ламбезис находил потешным.

Вопреки расхожему мнению, вовсе не божественное наследие определяет Киафа. Основой здесь выступает именно духовный потенциал человека, его внутренний стержень. Адаптивность к вызовам окружающего мира.

Способность переломать хребет всякой угрозе, вставшей на пути. От этого зависит и рост кандидата. И пока Флэй радовал, рос не по дням, а по часам.

Дело оставалось за малым. Ещё немного, и Бог укажет пальцем на Альдреда. Прародитель видел Жизнь и видел Смерть. Своему избраннику Он подсказывал, сколько у ренегата оставалось конкурентов.

Им не везло. Как мухи, дохли. А дезертир жил. И это устраивало Актея.

Шутка ли, Ламбезис помогал, как мог. И Селевк — очередной подарок архонта дорогому другу. Серьёзный соперник, поданный на блюдечке с голубой каёмочкой.

Как ни крути, всегда существует погрешность. Есть поле для сомнений. Некромант мог оборвать мытарства Флэя. И тогда архонту пришлось бы избавляться от ненадёжного слуги собственноручно. А так — все случилось наилучшим образом.

Предатель раз — предатель навсегда. Но на каждое правило есть исключение. Тот, кому все можно простить. Альдред предал Инквизицию из собственных побуждений. Ничем Ламбезис не соблазнял его. Селевк же — наоборот, клюнул на наживку. И был грязно использован, как самый обычный расходный материал.