Глен знал не понаслышке, что это. Совсем скоро Альдред Флэй умрёт — или станет одним из тех, кого в Саргузах нынче боятся без исключения все до дрожи в коленях.

— Дур-рак! — сказал, будто плюнул, ренегат. — Я же говорил тебе…

С этими словами дезертир вытянул из тугой плоти кинжал. Фонтан уже заждался — и тут же излился, заливая кожу бугая. Кровь полилась на одежду, так и не доходя до мозга. В предсмертном состоянии Глен Макивер потянул руку, чтобы заткнуть рану пальцем. Но на полпути впал в ступор и просто рухнул мордой в пол.

Чемпион подпольных боев без правил отправился в Серость на корм демонам. Таков никчёмный конец очередной бессмысленной борьбы за выживание, когда человек откусил больше, чем смог бы проглотить.

В особняке Сансовини осталось только двое живых людей.

Альдред запрокинул голову назад, выдыхая. Оправившись, он склонился над трупом Глена Макивера и вытер клинок об его рукав. Пятерня потянулась за Прощальной Розой. Бастард снова при нём.

Затем беглец встал, вернул кинжал в ножны и проследовал к Сивому.

Как ни странно, тот был ещё жив. Но застыл в одном и том же положении. С затекшей шеей. От него воняло бараном: нещадно потел. Старик промычал, насколько позволял ход челюстей:

— Не убивай. Пощади…

— И не собираюсь. — Альдред хмыкнул. Заговорил, будто сам не свой. Скалил зубы, как оголодавший волк: — Зачем отнимать у упырей свежак? Они ведь обязательно нагрянут сюда. Тут ведь столько мяса завалялось. Как только, так сразу. Хорошо, если ты их дождёшься. Живым.

Пожилой бандит осёкся.

— Думаешь, зачем я сделал всё, чтоб ты здесь остался? Чтоб у тебя не было и шанса выбраться или убить себя? Сможешь заглотить нож? Не сможешь. То-то же. Дело в том… — Он издал короткий смешок. — Дело в том, что тогда, в донжоне, заражённые не доели. Твоих дружков сожрали. А вот до тебя добраться не успели…

Флэй обхватил Прощальную Розу двумя руками. Развернулся и пошёл на выход.

Он бросил Сивому на прощание:

— Такова расплата…

Старик ничего не отвечал. Только тихо плакал, изредка всхлипывая. Ни сил, ни возможности рыдать, кричать, умолять у него не было. Ренегат не дал.

Мститель отворил ворота и покинул особняк Сансовини. Примерно помня из путевых знаков дорогу к госпиталю, направился по маршруту у себя в голове. На его лице застыла вымученная улыбка.

Он чувствовал себя победителем. Чувствовал удовольствие. Чувствовал себя счастливым. Пожалуй, так, как никогда прежде.

Жизнь преподнесла ему немыслимое испытание. Заставила обить пороги нескольких кругов дельмейского Эреба. Но он вышел на свет. И теперь направлялся прямо к своему спасению. С ним его Прощальная Роза. С ней ничего не страшно.

Ему недолго осталось. Почти всё.

Ливень тем временем почти сошёл на нет. Просто накрапывала морось. Но Альдреду было всё равно. Как зачарованный, он шёл на зов жажды выжить.

Эйфория оборвалась внезапно. По черепной коробке прокатился спазм. Чудовищная боль оплела всё тело. Даже окружающий мир глазами Альдреда тряхнуло. Впрочем, выразить муки ренегат не мог: лицо парализовало напрочь.

Слабость. Такой, как эта, Флэй доселе не знал. Рукоять выскользнула из ладоней. Бастард заплясал по мостовой. Но дезертир этого даже не слышал. Он словно провалился во тьму. Зашатался, переступая нелепо ногами. А казалось, будто шёл по воздуху.

«Я что, сейчас упаду? В обморок?» — Молнией пронеслась в голове мысль.

Едва ли это были его слова. Скорее само подсознание констатировало факт.

Ведь так оно и случилось.

Горькие мальчишечьи слёзы лились на земляной пол. Казалось, они увязали в нём. Раз — и как не бывало.

Дитя скуксилось, мучаясь от боли, которой доселе не знало. Его ужалила оса. К счастью, только один раз. После этого ей уже занялся дядька, прихлопнув докучливую тварь, а трупик — отправив тлеть в очаг.

А ведь этой маленькой детской трагедии можно было легко избежать. Кто бы ещё слушал ребёнка, ставшего скорее обузой семье, чем подспорьем домохозяйству.

Он заметил насекомое заблаговременно, ещё до отхода ко сну. Залетела через распахнутую дверь, видимо.

Мальчик будто знал, чем всё обернется. Подошёл к дяде с тёткой, мягко попросил:

— Там оса летает. Надо что-то сделать. Вдруг укусит…

Сводные братья-близнецы только посмеялись над хлюпиком. Дядя на них шикнул. Тётка хмыкнула и, задрав нос высокомерно, заверила с холодом в голосе:

— Ничего с тобой не случится. Спи и всё.

Казалось, отказ легко выльется в истерику. Но нет. Ребенок знал: пользы от этого, как с козла молока. Давно стало ясно, что в этих давящих четырёх стенах никто не собирается его и слушать. Его капризы — его проблемы.

Поэтому мальчику только и оставалось, что отправиться на боковую. Эта ночь выдалась неспокойной. Дядя храпел в другом конце комнаты с тёткой. Сводные братья уже уснули, позабыв и про осу, и про него, и про этот день. А для него он как начался, так и не заканчивался. Все мысли мальчика были только об осе.

И сна ни в одном глазу. И душно. И тошно. Покрывало не навевало неги. Он комкал его, потом снова пытался укрыться им. Суетился почём зря.

Знал же: оса здесь, в хижине. То летает в темноте, слабо жужжа. То притаится. Но не замерла осиным сном. Не спит. Не спал и мальчик.

Хотелось отвлечься от насекомого. Он углубился в свои мысли. Вспоминал сказки, которые ему рассказывал дядя раньше. Думал о матери, которую никогда не видел. Об отце, чьё имя ему не говорили, поливая помоями.

Было бы в их семье также, как в этой? Любили бы его? Слушали бы? Не давали бы в обиду? Оградили бы ребёнка от неразумной твари, что мешает спать?

Размышления сыграли с ним злую шутку. Он пропустил мимо ушей, как насекомое приблизилось к нему. Возможно, именно суетливость ребенка привлекла его внимание. Оса подлетела поближе. Почти беззвучно. Либо же это громкий храп дяди покрыл жужжание и шелест хлопающих крылышек? Кто сейчас вспомнит?

Всё одно, тварь подобралась к нему ближе некуда. Целенаправленно проползла по перине, осторожно приближаясь к оголённой ноге мальчика.

Любопытное насекомое тот не видел. Видел только деревянный потолок, что был прямо перед его лицом. Дядя чудом сумел уместить третий ярус кровати, доставшийся племяннику. Со временем бедняжка упирался бы носом в потолок — и бездарно слеп.

Жало превратило беспокойную ночь в кошмар наяву. Оно легко проткнуло нежную детскую кожу. Плоть пронзила боль. Хижина разом проснулась от криков и плача ребенка. Дядя никогда не забывал о своём отцовском долге, но у него были свои дети. А вот тетке, безалаберно относившейся ко всем трём, пришлось вспомнить, что такое опека.

Пока дядька ловил осу и бил её, супруга выцарапала племянника с третьего яруса, усадила на табурет. Вины за собой не чувствовала. На его причитания и жалобы не обращала совершенно никакого внимания: малолетний непоседа сам виноват.

Мазь — вонючая и вязкая — это всё, на что мог рассчитывать мальчик. Ребёнок не переставал хныкать. Его тётка вздохнула и злобно бросила ему:

— Какой же ты всё-таки нюня! Она тебя и не ужалила толком. Так, только кожу чуть проткнула. Вечно плачешь по поводу и без…

«Вечно плачешь по поводу и без. Вечно плачешь по поводу и без. Вечно плачешь по поводу и без.

ВЕЧНО ПЛАЧЕШЬ ПО ПОВОДУ И БЕЗ!»

Мальчик уставился на тётку потерянными глазами. Она сказала это, не подумав. Ей было невдомёк, насколько её слова ранили ребёнка. Эта сердечная рана от года к году становилась только больше.

Ему окончательно стало ясно, что рыдания ни к чему не приводят. Ни к состраданию, ни к пониманию, ни к раскаянию. Всем плевать на чужую боль, обиду.

Слёз ребёнок попросту не допускал. Подавлял любые приступы плача. Даже если само тело его жаждало справиться с болью вот так. Конечно, получалось у него с переменным успехом. Но в конце концов научился всё-таки. Он пережигал мучения в себе. Жил с болью — настолько самоотверженно, насколько возможно.