Хозяин имения хмыкнул, опуская глаза. Немного помолчал, а после вновь посмотрел на гостя и признался честно:

— Ты абсолютно прав. Я не отпущу тебя насовсем. Никогда.

На Флэе не было лица. Ему хотелось подорваться с места и наброситься на Ламбезиса. Выбить из него дух, как если бы это изменило его никчёмную участь. Но понимал, чувствовал, что так ничего не решит. Поэтому просто сидел и не дёргался.

Между тем Актей подался чуть вперёд, вгляделся в собеседника со значением и перешел к самой сути их встречи:

— Я привёл тебя сюда ровно тогда, когда посчитал, что время пришло. Альдред, прямо здесь и сейчас ты стоишь на краю пропасти. Сказано уже предостаточно. Видно твои шатания. Перестань колебаться. Ты не прошёл и половины пути, но уже гораздо ближе, чем был. И теперь тебе нужно решить, как твоя жизнь повернётся дальше.

Ренегат застыл, почуяв неладное. Однако его интуиции не хватало установить, что изменилось только что.

— Есть два пути. В первом случае ты сдаёшься и действительно становишься частью моего войска. На общих основаниях. Рядовым. Ополченцем. Я видел, через что ты прошёл. И я пойму, если ты предпочтёшь Смерть. Не подумай, ты не мой приоритет. Лишь довесок разве что к нему.

Губы Флэя дёрнулись. Речь Ламбезиса действовала на него, как увещевания змея-искусителя. Альдред почувствовал: именно сейчас он может совершить ошибку, о которой будет сожалеть, пока Серость не приберёт его к своим рукам. В конце концов, предатель уже изрядно нагрешил, пролив столько крови понапрасну в Материальном Мире. Столько боли принёс, сколько мало кто мог.

— Во втором же случае ты продолжаешь борьбу. Идёшь навстречу своему Богу. Ты выбираешь Жизнь. Занимаешь своё законное место в Пантеоне. Рядом со мной. Станешь союзником мне. Полноправным братом. Возьмёшь мир с земли. Мы перепишем историю Аштума. Вместе. Больше не придётся страдать. Ибо нас ждёт вечное блаженство. Луны скорее лбами столкнутся, или солнце погаснет, — неважно, мы продолжим с тобою пожинать сладкие плоды трудов своих. Учти это.

Без сомнения, от Альдреда требовался чёткий и внятный ответ. Увы, он не мог его дать сию минуту. Мешкал. Размышлял. Ибо понимал, насколько судьбоносно будет решение, им принятое. Если раньше он легко выбирал меньшее из двух зол, то сейчас всё иначе. Третьего было не дано, и это буквально сводило его с ума.

Чаши весов перед его глазами колебались. Он всё гадал, Смерть перевесит Жизнь — или наоборот. По-своему каждый выбор казался ему заманчивым.

Оборачиваясь назад и вспоминая прошлое, Флэй не мог назвать пору, когда ему было бы хуже, чем сейчас. Кавалькада бед, низошедших на Саргузы, растоптала его, раскатала по мостовой, переломав будто бы все кости. Двигаться дальше означало согласиться на повторение жестокой экзекуции. Можно подумать, Альдред претерпел недостаточно боли по пути в госпиталь. Ага, какой там!

Может быть, если он сдастся и станет гулем, то и жизнь его не продлится долго? Только при условии, что Ламбезис не будет беречь его, как зеницу ока. Не будет глумиться, продлевая ему жизнь до тех пор, пока игрушка не надоест. Он мог долго откармливать его, откладывать разложение, не пускать в самую гущу жатвы, чтобы любимчику ненароком не прилетело от выжившего топором по голове.

Альдред боялся даже просто представить, сколько мук, душевных и телесных, он мог претерпеть, выбрав обратиться в упыря. Ренегат уже стал пленником своего тела, но это — лишь цветочки в сравнении с тем, что испытывает неупокоенная душа, засевшая в разлагающемся полутрупе, алчущем человеческой плоти.

Дельмей деликатно намекал: Смерть не станет избавлением для Киафа. Идя на неё, он целиком и полностью отдаёт себя во власть Прародителю.

Уж что будет с ним дальше…

Покуда человек жив, он может изменить всё. Разумеется, не без труда. Через боль, преодоление испытаний, потери и приобретения, перипетии судьбы, но изменит своё состояние, своё положение. Да так, что себя в зеркале не узнает. Если выберет Жизнь.

Когда Ламбезис говорил о Вознесении и доле Киафа, слившегося с Богом Пантеона, Альдред едва ли понимал, что тот подразумевает на самом деле. Флэй отказывался верить в безоблачность этого выбора. И всё же право выбирать, силы двигаться вперёд и менять реальность вокруг себя — это дорогого стоит.

Жизнь даёт шанс увидеть новое завтра. Воссозданное усилиями Человека!

Беглец буквально видел, как Жизнь перевешивает Смерть. Он не собирался пилить сук, на котором сидит. Не стал торопить события. Говорят, гибель всегда приходит в назначенный час.

Он ещё даже не подумал о том, сказать ему «да» или «нет». Всё-таки даже в Тонком Мире каждая секунда имеет значение.

С ответом архонт не торопил дезертира. Дал ему время. Но тот исчерпал и его. В какой-то момент Актей отвёл взгляд и затих. Так прошла минута или полторы. Киаф Смерти вновь поглядел на Флэя со значением и подытожил:

— Наше время подошло к концу. Был рад увидеться, Альдред. Помни, что за свой выбор в ответе лишь ты. Жди.

Ренегат хотел было дёрнуться, что-то сказать, воспротивиться. Но внезапно пространство схлопнулось. Не было больше ни Рамхиды, ни Давазских гор, ни особняка, ни Актея Ламбезиса.

Была только тьма.

День пятый, позднее утро

Его отбросило назад в Материальный Мир. То же тело, то же сознание. Он властвовал над ними. По крайней мере, пока.

Неужто архонт над ним сжалился? Почувствовал ли дельмей его чувственный порыв ещё до того, как Флэй сумел бы озвучить его? Чума отступила? Он может в кои-то веки спокойно жить? Знать это было важно. Вот только моментально дойти до истины попросту не представлялось возможным.

Равновесный Мир грубо возвращал беглеца из праздных дум на бренную землю, где всё по-старому: беспросветность, мытарства и угрюмая прозаичность.

Ощущения наплыли такие, будто предатель попал на самый нижний план преисподней. В котёл с кипящим маслом. Его личный.

Испытать за свою жизнь ренегат успел немало оттенков боли. Но такой — насыщенный и в то же время яркий — претерпевал впервые.

Глаза-то не успел открыть, как заверещал от боли. Обезумев, стал вырываться. Мотать головой из стороны в сторону. Выгибаться, словно демон рвался наружу.

Со стороны всякий посчитал бы, что Флэй свихнулся, потерял рассудок и снизошёл до твари, подчас хуже зверя. Всему виной пресловутая, пылкая агония.

Явь под призмой его восприятия превратилась в мыльный бульон. Всему виной обильные слёзы, покатившиеся с век. Нервные окончания пекло и выкорчевывало так, что хотелось вылезти из этой кожи вон. Может, хоть так стало бы прохладнее.

Если бы. Альдреда привязали к креслу ремнями. По рукам, ногам. Таз, шею. Далеко не уберётся, даже если сильно захочет.

Верхнюю одежду сняли. Осталась только сорочка — да и та расстёгнута. Всё равно жгло. Дезертир себя чувствовал раком, опущенным в котелок с душистым кипятком.

Сверху откуда-то бил белый и холодный, ослепляющий свет. Он стекал водопадом с лампы, закрепленной чуть сбоку — и в то же время прямо над ним. Мерцание раздражало и ощутимо отдавало в мозг, навевая приступ тошноты. Да только исторгнуть из себя нечего. Желчь — и та не могла покинуть желудок. Не хватало мышечной упругости для довершения спазма.

Настолько паршиво, как сейчас, Флэй давно себя не ощущал. Закричав, уже не мог остановиться. Совсем не соображал, что происходит. Раздражители пересилили его самообладание. Какой бы путь ни избрал ренегат, всё равно не останется без мучений.

Увы и ах, такова данность его бытия. Кончится ли это хоть когда-нибудь? И как?

Взгляд судорожно метался из стороны в сторону. Из-за света вездесущего он мало что мог разглядеть. Тем не менее, общие представления о своём местонахождении заимел.

Помещение с деревянным интерьером и тележками медицинских инструментов, пузырьков и прочей докторской утвари. Не слишком большое, но и не слишком мелкое. Больше походило на операционную. А это значит, в госпитале Сестёр Милосердия он был не один. Кто-то его обнаружил. И кто же? Тот самый доктор? Но…