Заключённые на протяжении столетий не оставляли попыток вырваться за пределы тюрьмы. Однако её основатели всё просчитали наперёд. Ни один поднятый мятеж успехом не увенчивался, оставляя после себя горы трупов арестантов. И это лишь верхушка тюремного айсберга.

Разумеется, пенитенциарий находился на территории Города, однако в то же время — и вне Саргуз. Изолированность обеспечивали бурные воды Ло, подчас оказывающиеся надёжнее высоких стен.

Река, огибая остров Наяд, отделяла тюрьму от суши на полверсты в обе стороны. Причём соединение с побережьем обеспечивали два затопляемых моста, которыми управляли из самого «Железного Савана». По Ло суда тоже продвигались, так что это было единственное логистическое решение.

Телеги с припасами приезжали и уезжали в строго отведенные часы — конечно же, после детального осмотра на каждом этапе. Лодки же здесь, как правило, не причаливали. Разве что шлюпы, на которых конвоиры перевозили свежую партию осужденных.

Хотя некоторым удавалось вырваться из тюрьмы и нырнуть в воду, надзиратели сохраняли постоянную бдительность. Вслед беглецам летели пули. Сильное течение уносило убитых в залив, где теми занимались уже рыбы. Переплыть Ло в районе Саргуз — не из простых задача. Никто так и не добрался до берега живым. Река поглощала их всех.

Кроме того, житья здешним узникам никогда не давали. Строение тюрьмы складывалось так, что каждый заключенный находился под постоянным надзором. Буквально каждый шаг осужденного контролировался. Им никак не уединиться.

Если же верить статистическим данным, на трёх таких приходился один тюремщик, имеющий полное право переломать нарушителю все кости.

«Железный Саван» получил своё название не просто так. В Ларданском Герцогстве числилось порядка двадцати исправительных колоний. Но только эта подразумевалась для самых отъявленных преступников — для тех, у кого нет и шанса вернуться на волю.

Попав сюда однажды, правонарушитель мог надеяться только на смерть. Здесь же их тела и сжигали. А происходило это с завидной регулярностью. Всегда нет-нет да находилась казённая квартирка для очередного счастливчика.

Здесь их ждала погибель практически от чего угодно.

Местных заключенных не баловали едой, которая бы обеспечивала здоровое существование. Каждый второй так или иначе страдал от хронической цинги. В холодные месяцы воздух становился влажным и студёным, давая всласть разгуляться чахотке.

На острове не было столько воды, чтобы вымыть весь контингент из пятисот человек. Их загрызали блохи, прячущиеся в одежде, — хоть брейся, хоть зарастай.

Подённые работы на каменоломне также не обходились без травм, зачастую не совместимых с жизнью. Многие оставались без рук, ног, пальцев, а другие — оказывались раздавлены под обвалом песчаника.

Люди падали замертво знойным летом, словив солнечный удар. Небесное светило прожигало неподготовленную кожу, обрекая самых прожжённых заключенных на рак.

Иной раз узники и между собой разобраться не могли. Они не могли не разыгрывать общество в рамках цугундера. Постоянно кто-то кого-то забьёт насмерть, проткнёт заточкой. Одиночество низводило их до животных, готовых выискать мальчика для битья, над которым они бы потешались, как хотели. На каждую камеру приходилась одна «любовница», терпящая издевательства более сильных соседей.

Всё это надзиратели наблюдали со спокойной душой, никак не вмешиваясь в брачные игры между заключёнными. Они смотрели на них свысока, как на свиней, валяющихся в грязи. Приходили тюремщики только тогда, когда очередная «маргаритка» уйдёт из мира добровольно. Вешались тут редко, зато резались осколками штукатурки регулярно. Хотя далеко не каждая жертва издевательств убивала себя сама: подчас любовные инфекции забирали их жизни гораздо быстрее. А мучители шли мерно следом.

Если и существовал дельмейский Эреб на земле, искать его стоило в тюрьме.

Так оно происходило в прошлом, о чём Альдред слышал в бытность куратором. Сейчас, подозревал он, всё совсем иначе. «Железный Саван» больше не работал так, как прежде. Возможно, и вовсе оказался заброшен живыми людьми. Окромя Руджеро Форленцы, который мог хозяйничать здесь, как душе угодно.

Именно он являлся для Флэя тюремщиком. Главным препятствием на пути к свободе. Впрочем, от большой земли ренегата отделял не только сам остров Наяд — река Ло легко могла вобрать его в себя, отправив на тот свет. Этот исход был бы вполне прозаичен под стать незначительности человека. Даже того, кто был Киафом и мог однажды вобрать в себя божественную сущность.

— Надо оно тебе было — тащить меня сюда, — фыркнул Альдред.

Как бы ни поломало его разум чумой, он был и оставался выпускником кураторской учебки. Мастером общения, который направлял собеседника ровно туда, куда ему, взращенному манипулятору, потребовалось.

— Почему нет? — не понимал патологоанатом, хихикая. — Если я задался целью разделаться с тобой, я это сделаю на своих условиях. Так мне удобнее. Здесь все мои инструменты. Должная обстановка. Всё, как нравится.

— Резать меня на куски собираешься?

Очкарик зевнул томно.

— Скучно это. Наигрался уже. Да и не интересно с тобой было бы — ты болезненно худ, почти дистрофик. Резать особо нечего. А вот милая мордашка твоя мне пришлась по вкусу, знаешь ли.

Дезертир сглотнул непроизвольно. Живое воображение сыграло против него. Он видел, как скальпелем Форленца вскрывает ему лицо. Неторопливо, мучительно, глумливо. И что самое отвратительное, Флэй никак не сумел бы его остановить. Просто последняя кровь, наполнявшая его жилы, вытекла бы. За криками и воплями последовала бы не больше, чем замогильная тишина.

— Как мне к тебе обращаться, любезный? — задался вопросом Руджеро.

— Зови меня Альдред Флэй.

Тот рассмеялся, но едва ли искренне. Просто дым дурмана затуманил ему мозги, преобразуя всё происходящее в комедию.

— Хах. Ещё один понаехавший.

«Я не выбирал Саргузы. Саргузы выбрали меня. А этот проклятый городишко в гробу я видал, и пусть горит синем пламенем!» — сказал сам себе Альдред. И действительно, ничего хорошего особо в Городе с ним не приключилось.

Впрочем, даже мимолётные эпизоды счастья так или иначе со временем оборачивались для него горькой трагедией. Словно ему на крови было написано страдать и лишаться, мучиться и задыхаться от тесноты телесной тюрьмы его кровоточащей души.

— Чем славишься, Альдред? — осведомился Форленца, вытряхнув из трубки остатки пепла в темноте.

— Абсолютно ничем, — сказал тот правду. — Я обыкновенный персекутор.

О его подвигах в уничтожении чудовищ никто толком не знал, да и смысл рассказывать был невелик. Во всяком случае, он жив. А в герои из мифов Древней Дельмеи не метил, знать не зная тщеславия.

«Паучиха. Слон. Минотавр. Грендель. Четыре моих самых ярких победы. Кому не плевать? Ведь я спасал в первую очередь себя, а не мир. Я не герой».

Руджеро прыснул смехом. Дезертир все меньше и меньше верил, что это дурман задавал ему веселое, шаловливое настроение. В полумраке огонь снова натолкнулся на очки, прокатившись параллельными линиями света по линзам.

— У меня другое мнение на этот счёт. Сдаётся мне, ты, по крайней мере, не обыкновенный инквизитор, коли уж тебя записали в персекуторы, — заявил Форленца.

— Всё одно, — буркнул ренегат. — И всё равно.

— Давно живёшь в Саргузах?

— Несколько лет, — нехотя ответил Альдред.

Болтовня ни о чём начинала его напрягать.

— Этого достаточно, — отметил очкарик. — Тогда ты наверняка знаешь меня. Лучше, чем можешь себе представить.

Флэй осёкся, не понимая, о чём тот вообще толкует.

Похититель убрал курительные принадлежности, встал из-за стола и направился в сторону пленника. Всякий неспешный шаг его отдавался эхом, больно бив по голове Альдреда. Руджеро Форленца выплыл из мрака, будто чудовище. Он наклонился к дезертиру, оскалившись, как хищник, и пояснил.