Ну, а теперь чем заняться в смысле куска хлеба? Это лишь на военной службе государство само тебя поит-кормит.

Всесторонне обсудив с женой столь серьезный вопрос, решил Иван Васильевич поступить в инженерный колледж в Филадельфии, благо что на возраст студента внимания там не обращалось. В канун войны Америка переживала пору бурного строительства железных дорог, и не было никакого сомнения, что, когда наступит мир, большой появится спрос на инженеров-железнодорожников. Иван Васильевич был принят в колледж, и Турчаниновы поселились в тихой Филадельфии, где некогда училась и Надин. На пятом десятке лет — ничего не поделаешь! — пришлось вновь усесться за учебники, тряхнуть стариной. Но право же, когда, вызванный преподавателем к кафедре, отвечал он урок или, бойко постукивая мелом, выводил на доске математические формулы, молодел душой Иван Васильевич и чувствовал себя так, будто скинул с плеч лет, примерно, тридцать.

Война тем временем не утихала, мало того — принимала совсем иной характер. С жадностью набрасываясь утром и вечером на газеты, понимал Турчанинов, что наступил наконец долгожданный перелом и федеральная армия теперь начинает брать верх. Геттисберг — видел он — был поворотным пунктом всей кампании. После этого сражения южане ни разу уже не вторглись на территорию северных штатов и только защищались от ударов, которые им наносил генерал Грант, один крепче другого.

— Ай да Грант! Ай да молодцы! — возбужденно бормотал Турчанинов, сидя с развернутой в руках газетой. — Наденька, ты послушай, какая победа!

И оглашал публикацию о новых успехах на фронте, а потом — военная косточка! — принимался сетовать на судьбу:

— Такое творится, а ты, как байбак, дома панталоны просиживай... Ведь по-настоящему война только-только начинает разворачиваться.

Особенно взбудоражили Ивана Васильевича газетные телеграммы об опустошительном зимнем рейде армии Шермана по вражеским тылам, благодаря чему надвое оказалась разрезанной территория южных штатов.

— Шерман-то, Шерман каков! Что разделывает! Лихач!

С сердцем швырнул скомканную газету на стол, вскочил, принялся шагать.

— Только подумать, что и я мог проделать весь этот славный поход! О ч‑черт!..

Спокойный голос Надин несколько охладил его пыл старого вояки:

— А я, Жан, очень довольна, что ты дома и со мной. Навоевался, милый, хватит. Достаточно уж я извелась за эти годы. Господи, каждый бой, каждое сраженье!..

Какая бездонная раскрылась внезапно перед ним в этих словах глубина и преданность беззаветной женской любви! Любви самоотверженной, стойкой и мужественной, безропотно делившей с ним все жизненные невзгоды... Растроганный Турчанинов привлек жену к себе на грудь и тихо поцеловал.

Затянувшаяся междоусобная война постепенно завершалась. Боевая инициатива давно уже была в руках Гранта. 3 апреля пал последний оплот мятежников — Ричмонд, по опустелым улицам, дымящимся догорающими пожарами, медленно проехал Линкольн, за которым следовал небольшой эскорт. Несколько дней спустя, 9 апреля тысяча восемьсот шестьдесят пятого года, в маленьком фермерском домике недалеко от Ричмонда, был подписан акт о капитуляции. Генерал Роберт Ли, армия которого после битвы оказалась окруженной федеральными войсками, по всем правилам военной учтивости сдался генералу Улиссу Гранту.

Благодарение богу, война кончилась — вся громадная страна вздохнула с облегчением. По улицам городов маршировали колонны демонстрантов, крики: «Ура Линкольну! Ура Гранту!» — мешались с музыкой духовых оркестров и с салютующими орудийными залпами, а женщины, сидя у себя дома и вспоминая погибших мужей и сыновей, исходили горючими слезами.

— Посмотри, кто у нас в гостях! — сказала Надин, встречая на пороге вернувшегося домой Турчанинова.

Благонравно сдвинув ноги в тяжелых сапогах, с помятым кепи на коленях, сидел в комнате молодой офицер. Это открытое, опушенное жиденькой светлой бородкой, застенчиво улыбающееся лицо, эти белые коровьи ресницы...

— Майкл! — Турчанинов широко распахнул руки, идя навстречу гостю, который поднялся со стула.

Крепко обнялись бывший генерал и бывший его адъютант.

На плечах Майкла Мак-Грэгора были погончики лейтенанта.

— Вот и дождались конца войны. Можно вернуться к мирному труду, — говорил Турчанинов, усевшись с гостем, в то время как жена принялась накрывать на стол. — Ты, наверное, проездом?

— Да, мистер Турчин. Я узнал, что вы живете здесь, и решил навестить.

— И очень хорошо сделал. Домой едешь? К матери?

— К матери, мистер Турчин. Четыре года не видел ее.

Надин поставила на стол сковородку, где шипела наскоро изжаренная яичница с беконом, пригласила мужчин и принялась заваривать на плитке кофе.

— Надюша, а как насчет винца ради такого случая? — заискивающе поглядел на нее Турчанинов. — Хотя, — вспомнил он тут же с досадой, — хотя ты великий трезвенник, я и забыл.

— Нет, мистер Турчин, я не столь великий трезвенник, как вы думаете, — улыбнулся Майкл.

— Вот как? Ну, тем лучше.

Надин принесла бутылку вина, Турчанинов налил ей, гостю и себе — выпили за встречу и принялись есть. Про себя отметил Иван Васильевич, что, садясь за стол, Майкл не сложил благочестиво ладони и не пробормотал краткую молитву, как это в обычае у квакеров. Что-то новое появилось в повадке парня.

Они поглощали яичницу и вели дружескую беседу. Время от времени на улице с грохотом проезжала мимо дома конка, стоящая в буфете посуда отзывалась на нее легким тревожным дребезжаньем. По стеклам сползали оловянные капли дождя.

— Скажи, Майкл, ты принимал участие в рейде генерала Шермана? — спросил, жуя, Турчанинов.

— Да.

— Весь поход проделал?

— До самой Саванны.

— Какие у вас были силы?

— Наша армия, мистер Турчин, насчитывала двести восемнадцать полков, — сказал Майкл с вилкой в руке, перестав жевать.

— Ого!

— Мы продвигались четырьмя параллельными колоннами, захватывая полосу шириной от двадцати до сорока миль, а то и больше, и позади нас оставались только дымящиеся развалины. Мы пронеслись по Джорджии, как проносится ураган торнадо. Генерал Шерман приказал ломать и жечь все, что нельзя съесть или увезти с собой. На своем пути мы уничтожили все железные дороги на протяжении двухсот шестидесяти пяти миль. — Майкл любил цифры.

— Каким же это образом?

— Разрушали пути, взрывали мосты, рельсы раскаляли доскрасна и закручивали вокруг деревьев, а телеграфные столбы рубили под корень. Встречая фабрики, разрушали фабричные трубы, машины разбивали на куски, в паровых котлах делали дыры, факелами поджигали кипы хлопка, — перечислял Майкл ровным голосом, с бесстрастием истинно библейским. — Мы сжигали на своем пути все, что можно было сжечь. Горящие плантации освещали нам дорогу своим заревом. Город Атланта пылал, когда мы его оставили. В Милледжвилле, главном городе штата, мы варили завтрак на кострах из банкнотов, которые выпустили конфедераты. А как мы питались! Жареные цыплята, бифштексы, ветчина с яйцами, сироп, бататы в кукурузной муке...

— Сладкоежки! — засмеялась Надин. — То‑то, я вижу, вы так плохо кушаете, Майкл! Наверно, еще с тех пор сыты... Но тем не менее, пожалуйста, кушайте, прошу вас.

— Благодарю вас, миссис Турчин... Да, ни одна армия за все время войны так не питалась, — серьезно продолжал Майкл. — Так мы шли к Атлантическому побережью и оставляли за собой хаос и пустыню, дым и развалины.

— Правильная тактика! — одобрительно кивнул Турчанинов. — Джорджия была житницей конфедератов. Молодец Шерман, знал, куда ударить! Если бы мы воевали так с самого начала, давным-давно закончили бы войну.

— К Рождеству, — продолжал Майкл свой рассказ, — мы заняли Саванну и увидели перед собой океан. Говорят, генерал Шерман отправил президенту такое донесенье: «Разрешите предложить вам рождественский подарок — город Саванну со ста пятьюдесятью пушками, а также около двухсот пятидесяти тысяч кип хлопка».