Французы заметили адмиральские золотые эполеты: чаще, бойчей захлопали ружейные выстрелы из неприятельской траншеи, над головой защебетали штуцерные пули. Нахимов словно бы не замечал, не отрывался от медной трубы, раздвигая и сдвигая ее по глазам. Турчанинову, стоявшему среди офицеров, был виден его профиль: зачесанные вперед виски, нос с легкой горбинкой, маленькие, подстриженные усы. «Ну зачем, зачем эта бравада?» — думал Иван Васильевич, томясь, и чувствовал, что и все вокруг с таким же беспокойством следят за высокой сутулой фигурой с приставленной к глазу подзорной трубой и что у всех вырвался вздох облегчения, когда она наконец сошла с банкетки.

— Роют апроши, — сказал Нахимов Завадовскому, отдавая подзорную трубу. — Обратите внимание, капитан-лейтенант.

Роя апроши — зигзагообразные ходы в земле, а затем перпендикулярные им линии траншей — первую, вторую, третью, — осаждающие постепенно приближались к укреплениям на такое расстояние, откуда можно броситься на приступ, не опасаясь больших потерь.

Нахимов обошел бастион, проверяя все самолично и дотошно расспрашивая Завадовского о положении, о запасах снарядов и пороха, о том, что нужно, чего не хватает. Затем вновь забрался в седло, подстегнул нагайкой лошадку и неловко затрусил дальше — моряк-кавалерист — со своим адъютантом и ординарцем казаком. Каждое утро объезжал вице-адмирал всю оборонительную линию, знакомясь с положением, а потом направлялся в госпитали проведать раненых.

Спустя неделю Турчанинов настолько обвык на бастионе, будто век тут служил. Он познакомился с офицерским составом и с солдатами, обслуживающими десятиорудийную батарею, следил, метко ли стреляют пушки, заботился о боеприпасах, о ремонте вышедших из строя орудий, о горячей пище для артиллеристов и сене для батарейных лошадей. Забот и хлопот было предостаточно, особенно на первых порах.

Ночевать почти всегда приходилось тут же, на батарее, в офицерском блиндаже, где от убитого турчаниновского предшественника сохранились железная койка с погнутыми ножками и повешенное на стене зеркало, перечеркнутое трещиной. Орудийная прислуга жила в землянках, над которыми по ночам, точно рой красных мух, вились вылетавшие из железных труб искры. Случалось, прямое попадание французского снаряда превращало такую землянку в могилу для ее обитателей.

Несколько раз при встрече с командиром бастиона Турчанинов заговаривал с ним насчет необходимости устройства на батареях укрытий от огня противника. Завадовский слушал рассеянно, с нетерпеливым видом, показывающим, что ему докучают пустяками, и отвечал неопределенно.

— A la guerre comme a la guerre, — сказал он резко, когда Турчанинов стал было настаивать.

На войне как на войне! Так и подмывало Ивана Васильевича сказать, что хорошо так говорить, когда сам сидишь в прочном блиндаже, под надежным укрытием. На войне как на войне! А как же тогда в рассуждении мягких постелей под атласными одеялами, золотых икон и китайских ширмочек с златоткаными драконами?..

Не сказал. Но удержался с трудом...

Зато при первом же после того появлении Нахимова на бастионе Иван Васильевич, собравшись с духом и взяв под козырек, по всей форме обратился к вице-адмиралу:

— Ваше превосходительство, разрешите доложить. Личный состав бастиона несет большие потери от неприятельского огня. Необходимо укрытие для орудийной прислуги.

— Совершенно верно‑с! — оживился вице-адмирал. — Я уже отдал такое распоряжение‑с на пятом бастионе. И здесь, — повернулся к Завадовскому, — и здесь тоже нужно‑с построить несколько блиндажей. В срочном‑с порядке‑с. Имейте в виду, противник ведет главную атаку‑с именно здесь. Ни на один бастион не падает столько снарядов, сколько на ваш‑с.

— Леса нет, ваше превосходительство, — скучно ответил командир бастиона. «Будет «приятный» разговор, — подумал Турчанинов, когда по нему мимолетно прошелся косой взгляд начальства. — Не простит, что обратился через его голову... А, плевать!»

— Как‑с это нет леса? — вскинулся Нахимов. — А корабельный лес в порту, на складах?

— Так его же ценят на вес золота.

— А что же, — вице-адмирал повысил голос: пусть слышат не только окружившие его офицеры, — а что же, по-вашему‑с, вот эти молодцы, — повел рукой на стоящих поодаль матросов, — не золото‑с?.. Беречь их надобно‑с!

Офицеры молчали.

— Сегодня же распоряжусь, чтобы выделили вам‑с со складов порта‑с корабельный лес, — сказал Нахимов. — В достаточном количестве‑с... И парусину‑с. Мешки будете шить, землей набивать... Острено‑с, напомните.

— Неприятности могут быть, Павел Степанович, — осторожно сказал адъютант, бойкий краснощекий мичман, носивший фамилию Острено.

— Э-э, голубчик, семь бед, говорится, один ответ‑с. Все равно, — понизил громкий свой голос, — всякий день готовлю матерьял‑с для предания меня после войны строгому суду‑с.

— За что же, ваше превосходительство? — вырвалось невольно у Турчанинова.

— За превышение власти и отступление от формы-с. Главное — отступление от формы, да‑с! Форма, господа, великая вещь. — Ядовито-горькая усмешка мелькнула в прищуренных глазах Нахимова. — Я уж, ежели хотите знать, господа, все свое имущество‑с предоставил на съеденье будущим ревизионным комиссиям и контролям‑с! Так‑то‑с!..

Турчанинов понял, на что намекал вице-адмирал. Уже пришлось слышать Ивану Васильевичу о давнишних неладах Нахимова с начальником Севастопольского порта вице-адмиралом Станюковичем и даже с самим главнокомандующим князем Меншиковым. Говорили, светлейший как-то выразился о Нахимове: «Ему только канаты смолить».

Наверху длинно прошелестело. Бомба упала невдалеке, за землянкой, однако не разорвалась. Нахимов повел рукой, будто указывая ей дорогу, и вновь заговорил с Завадовским, уже с оттенком недовольства:

— И вообще, Александр Иванович, надобно привести бастион в порядок‑с. Поглядите: ямы, кучи земли, ядра всюду. Ходить невозможно‑с!

— Руки не доходят, ваше превосходительство, — хмуро сказал Завадовский. — Люди работают день и ночь. Едва успеваем чинить брустверы, менять подбитые орудия, станки.

— И все же надобно‑с сделать. Для черноморца, любезный друг, ничего невозможного нет‑с!

— Слушаюсь! — Тон у командира бастиона был ледяным, даже не донес руки до козырька. «Тоже, наверно, считает, что вице-адмиралу лишь канаты смолить», — подумал, глядя на него, Турчанинов.

Однако ожидаемого неприятного разговора после не произошло. Командир бастиона обошел случившееся забвеньем, будто и не было ничего, лишь тон его во время служебных разговоров с Иваном Васильевичем стал более сухим.

На бастионе пошли работы. Завадовский стал отделять от орудийной прислуги по нескольку человек — они ровняли землю, засыпали ямы, собирали в кучи ядра и осколки. Со складов, по распоряжению Нахимова привезли могучие дубовые бревна. Началось сооружение блиндажей под руководством военных инженеров. Не страшась обстрела, матросы и солдаты долбили схваченный ночным морозцем каменистый грунт — рыли котлованы. Нахимов, ежедневно объезжая оборонительную линию, подолгу задерживался на 4‑м бастионе и следил за работами. Смотрел, помогая указаньем, как накатывают бревна навеса, как насыпают аршинным слоем землю, как после того укладывают, пересыпая землей, в несколько рядов фашинник. Затем, взобравшись на лошадь, ехал смотреть, правильно ли устанавливают на каком-нибудь редуте новую батарею, либо, услышав вспыхнувшую где-то стрельбу, скакал туда.

Но всякий раз, будучи на бастионе, к великому беспокойству окружающих, разглядывал в подзорную трубу неприятельские позиции, высунувшись чуть ли не по пояс.

— Слушайте, Острено, — не выдержав, тихо сказал однажды Турчанинов адъютанту Нахимова, улучив момент, когда вице-адмирал был занят оживленной беседой с Завадовским, — вы бы хоть намекнули Павлу Степановичу, что не дело появляться у нас в адмиральских эполетах. Ведь разрешено же высшему начальству на оборонительной линии носить солдатские и матросские шинели.