Вот и сейчас толпа обительских, в которую он затесался – в белой одежде среди белых одежд, – текла себе куда-то. По ней разносились то молитвы, то брань. Пару раз звенело, тут же убегая от Матвея, слово «Клара». Он проталкивался-проталкивался – и вдруг его вынесло на Леху.

Лучший друг лежал под ногами, на земле, подведенные глаза бездвижно смотрели в небо. Рот приоткрылся, из него текла тончайшая струйка крови. Худи был разорван в клочья, грудь сплющена. Люди переступали через тело и шли дальше.

Матвей не почувствовал ничего, даже удивления. Может, лишь немного досаду.

– Что, брат, устал? – Он присел на корточки рядом с другом. – Лицо-то как обгорело… Сколько там у тебя отпуска набралось? Двести тридцать четыре дня. Я помню. Эх. Теперь пропадут.

Матвей опустил Лехе веки, чтобы тот не таращился, и оттащил его на ближайшее крыльцо. Прислонил тело к перилам и присел рядом, приобнял.

– Зацени, Лех, какие я очки пригрел. Не поверишь – под ними у меня прям свет из глаз, как у Циклопа из «Людей Икс»! Я бы показал тебе, да толпа вокруг. Сожгут еще. Как демона.

Дальше по улице раздались аплодисменты и улюлюкание. Дети и взрослые, как на День города, стягивались куда-то вниз.

– Клару-то не видел? – спросил Матвей. – Пойду поищу. Никуда не уходи, Лех.

Из-за слез вся толпа перед ней слепилась в одну большую белую массу, как снежный наст, протянувшийся от площади на сотни метров.

Пришли все ее друзья. Все братья. Все сестры. Почтили своим присутствием, несмотря на поздний час.

Интересно: гореть – больно?

Клара проморгалась. На секунду ее взгляд выхватил из белоснежной толпы маленькую точку – странного худощавого парня. Он был как соринка в своей черной толстовке. Кричал что-то. Проталкивался к ней. Звал по имени.

Толпа съела его. Раскусила с отвращением, как раскусываешь горошину перца, случайно попавшуюся в супе. Раскусила – и выплюнула.

Конечно, надежда получить прощение была бы слишком наивной. Но если бы ей дали последнее желание, то Клара, пожалуй, почесала бы нос. Она и так мотала головой из стороны в сторону, пытаясь дотянуться до плеча или до столба, к которому была привязана. Но тщетно – гибкости не хватало. Она попробовала достать кончиками языка до кончика носа. И смогла! Но зря – она лишь пощекотала и стало еще хуже. От этого на глаза опять навернулись слезы.

Когда она выбралась из библиотеки, подумала, что ей сегодня повезло хоть в чем-то. Взрыв этого заведения она наблюдала из толпы, юркнув в нее сзади. Хочешь что-то спрятать – прячь на самом видном месте. Вряд ли кто-то уже знал, что она напала на Владыку. Но для верности Клара накинула на голову белую простыню, стащенную с чьей-то веревки.

Закутавшись в нее по самый нос, она аккуратно покидала толпу, после того как шепот, прокатившийся по губам окружающих от крыльца госпиталя и вновь вышедшего на него Иванова, возвестил о кончине Владыки. У народа началась истерика. Женщины падали и выли. Одни мужчины, брызжа слюной, грозились убить Клару – некоторые проклятия сыпались в считанных метрах от нее, – другие говорили, что она наверняка уже бежала за стены общины. Смотря строго вниз, Клара брела в сторону северного КПП, изо всех сил стараясь не перейти на бег и вообще не выдавать спешности. Но плотность толпы лишь увеличивалась. Люди стали толкаться. Сквозь них стало невозможно пройти.

Тогда Клара развернулась и позволила потокам встревоженных и разъяренных жителей донести ее до часовни. Она скрылась в ней. И услышала, как наверху начали бить в колокола – медленный погребальный звон.

Именно в часовне ее и нашли. Не сразу. Может, через полчаса или час. Все это время она просто сидела на лавке и слушала колокола, опустошенная. Будочники просто зашли, схватили… И вот она стояла тут, примотанная к столбу на второй площади, которая называлась Обетованной. На Масленицу Клара была тут и смотрела, как раздетые по пояс мужчины штурмовали этот столб, намазанный маслом, в попытке добраться до подарков, висящих наверху. Они соскальзывали вниз, а Клара смеялась и улюлюкала вместе со всеми. Казалось, это было в другой жизни, когда-то очень-очень давно и даже, возможно, не с ней…

Но она стояла здесь. Вокруг лежали охапки дров, хворост и ветки сосен, спиленные для свободного пролета дронов по лесу. Полицейских не было ни одного. Если где в скоплении людей и мелькала форма – то были будочники. Все сотрудники официальных ведомств, как только увидели разъяренную толпу, скрылись в своих бронированных машинах, посадили вертолеты. Кое-где они скучковались небольшими группами-черепахами, отгородившись щитами ото всего происходящего. А толпа обтекала их, омывая, как морской прибой, весь в белых барашках пены, омывает черные прибрежные валуны.

Auf Wiedersehen![57]

Огонь занялся, вихрясь рудоватыми кудрями. Клара смотрела на него и только на него, завороженная. Огонь прогонял страх. Охватывал пучки хвороста вокруг нее. А вскоре начал щекотать горло едким хвойным дымом. Пламя обдавало жаром и, казалось, вот-вот проглотит целиком.

Уже ничего не было видно, когда из графитовой пелены выскочил Матвей.

Клара издала возглас. Не радостный, не испуганный. Никакой. Просто эмоции вырвались изо рта не то стоном, не то воем, не то криком. Матвей размахивал каким-то дрыном, отгоняя от себя будочников и нескольких мужчин в белом. Они быстро отняли у него этот дрын. И тогда Карпов шагнул в огонь, к ней. И обнял. Обительские остановились и смотрели, никто не решился последовать за ним.

– Я не оставлю тебя здесь, – крикнул он ей в ухо.

И впился в губы поцелуем. Клара ему даже не отвечала – просто ее челюсть от удивления отвисла, а Матвей воспринял это как призыв проникнуть в ее рот языком.

Громыхнул гром. Над головой сверкнуло ярко-фиолетовым. Тут же, как будто кто-то открыл душ, на землю полились потоки воды. Матвей отстранился. Клара засмеялась. Сплошное белое полотно из людей начало разрываться и расползаться под крыши. Самые отчаянные подбегали к Кларе и Матвею и брызгали на них из бутылочек со смешными этикетками со значками огня. Это не работало, ведь дождь был таким сильным!

Молнии сверкали, как огни дискотеки. Тут и там они врезались в крыши домов, оглушая щелчками, похожими на удары хлыста. Словно фиалковая луна, над общиной завис потрескивающий сгусток электричества. В толпе началась давка. Клара смеялась и смеялась, рассматривая тела затоптанных людей в белом, оставшиеся на земле.

Дождь усилился. Водная пелена словно вынырнула из-под земли, скрыв все вокруг, оставив лишь небольшой купол в пару метров, где было видно хоть что-то. Свет играл в нитях ливня, переливаясь лиловым, розовым, фиолетовым, сиреневым, аметистовым, баклажановым.

Клара посмотрела в глаза Матвея и ойкнула: они тоже светились этими цветами, ослепляя. Это был тот самый взгляд существа из ее детских снов.

Карпов улыбался торжествующе. Открыл рот, и изо рта тоже полилось фиолетовое свечение. Голова парня напоминала хэллоуинскую тыкву, в которую засунули фонарик цвета фуксии.

Клара почувствовала, что на ней больше нет пут. Теперь она и сама в каком-то восторге потянулась, чтобы поцеловать Матвея. Интуитивно она поняла, что он сейчас уйдет, как тогда, в ее сне. Как и тогда, она хотела уйти вместе с ним – где он там живет?

Но он нежно приобнял ее – и затем вытолкнул за водную завесу.

Все заволокло дождем, мокрые волосы залепили глаза. Клара осторожно, на ощупь, сделала несколько шагов и вдруг поняла, что стоит за стеной Обители, недалеко от северного пропускного пункта.

Дождь перемежился и через минуту совсем стих, оставив после себя лишь редкие капли с неба, пахнущие свежестью, и черные лужи, в которых отражалось звездное небо.

В недоумении Клара шла вдоль стены, пока не увидела белую ленту, развевающуюся на сосновой ветке. Присмотревшись, она разглядела тропинку, ведущую в лес. Как зазомбированная, девушка двинулась в чащу. Шла какое-то время, ориентируясь на белые тряпки, повязанные тут и там. Не помнила себя. Не помнила ничего.