Богдан посмотрел в коридор. Там снова возникли трое крепких мужчин в полицейской форме.

– Это не обительские… – пробормотал Богдан.

– Так-так. Вечер перестал быть томным. Я в этом участвовать не желаю. Мне не с руки.

Двойник встал и просочился в коридор, аккуратно обойдя полицейских.

В комнату «Толкающихся уродцев» зашел человек в штатском, высокий и смуглый. Показал корочку – с цифровизации прошло десять лет, все документы и пропуски хранились в чипе, но без ксивы правоохранительные органы не ходили.

– Старший следователь Лавров Эдуард Антонович. Вы Карпов Матвей Максимович?

Матвей робко кивнул. Глаза его расширились в изумлении, он слегка привстал со своего стула.

– Вы подозреваетесь по статье сто тридцать первой в совершении насильственных действий сексуального характера с потерпевшей Карповой Анастасией Максимовной.

– Я никого не насиловал! Настя – моя невеста!

– От нее в систему поступило заявление с цифровой подписью. Она проходит медицинское освидетельствование. Пока Каиссе недоступны записи с домашнего Наблюдения, поэтому приговор еще не сгенерирован. Мы заключим вас под стражу на время следственных мероприятий. Задержите товарища Карпова!

Из коридора, из-за спин полицейских внезапно вынырнули три омоновца в бронежилетах и шлемах, с автоматами наперевес. Матвей свалился со стула и начал отползать. Один из омоновцев схватил его за руки и попытался перевернуть на живот. Карпов в панике оттолкнул его ногой, и тот упал, а сам Матвей вскочил и застыл в ужасе.

Абсолютно непрофессиональное задержание – у Богдана он уже лежал бы лицом в линолеум.

Второй омоновец выхватил резиновую дубинку и сильно ударил Матвея по голове. Карпов рухнул, как тюфяк, плашмя, задев головой стол. Но быстро поднялся и зарычал. Его глаза стали абсолютно белыми! Он ринулся на омоновца, вырвал дубинку и ударил по голове с такой силой, что шлем треснул пополам.

Лицо Богдана вытянулось. Жаль, что двойник опять пропускает все доказательства правоты Владыки. Вот что значило – Демон! Как его теперь вообще доставить в Обитель?

Третий омоновец вытащил какой-то электрошокер – Богдан не разобрал модель: стреляющий, по типу тазера, но не тазер – и отправил в спину Карпова два маленьких зонда. Электроды загудели, тело Матвея задрожало. Но Карпов и не думал сдаваться: он через плечо посмотрел на омоновца – и электрошокер с глухим хлопком взорвался прямо у того в руке. Помещение начало наполняться дымом от горящего пластика. Следователь мышью юркнул обратно в коридор, а из коридора выбежали еще три омоновца.

Между тем Матвей занимался вторым бойцом, совсем пацаном, который остался с неприкрытой головой: половинки шлема болтались на лямках на шее. Одним ударом Карпов вырубил молодого полицейского. Кровь хлынула из разбитой головы парня, и он осел на пол.

Один из свежеприбывших омоновцев передернул затвор калашникова и вскинул его, прицеливаясь.

Богдан, стоящий рядом, быстро сообразил и блокировал автомат, ловко перещелкнув предохранитель. Омоновец попробовал ударить Морозова прикладом, но Богдан ушел с траектории и дернул бойца на себя за лямку бронежилета. И тот завалился вперед, стукнувшись шлемом об пол. Стоящие рядом омоновцы начали паниковать – победившая криминал система совсем отучила их от чужого сопротивления. Они отступили к стенам и лихорадочно зашарили по своей экипировке в поисках хоть чего-то, что могло бы их защитить.

– Идиоты! Не стрелять! Будет рикошет! Газ не распылять! Перед вами полковник полиции Морозов Богдан Андреевич! Это прямой приказ!

– Ты нам тут не указывай, однорукий, – донесся глухой бас из-под одного из шлемов, – из тебя полковник как из козьей задницы труба. Мордой в пол лег!

Послышался гул пролетающего самолета.

В помещении опять началось маленькое землетрясение.

Матвей ринулся на омоновцев и начал их кошмарить, обрушивая ливень ударов в открытые части тела, как будто бойцом спецназа тут был именно он. Состояние аффекта не мешало ему методично разрывать на омоновцах лямки бронежилетов и шлемов с ловкостью ловеласа, расстегивающего лифчик красавицы. Матвей, сверкая белизной глаз, деловито сдирал броню с полицейских и одной затрещиной отправлял их спать. Одному бойцу Карпов умудрился развернуть шлем задом наперед прямо на голове.

Весь линолеум уже был залит кровью. Настоящая расправа.

Промедление могло обернуться трагедией.

Богдан заметил, что бойцы все прибывали и прибывали в помещение. И что на разбушевавшегося дьявола не действовали ни шокеры, ни удары любой силы.

Внезапное озарение пришло в голову Морозова: демон пробудился, когда Карпова вырубили. Поэтому бесполезно было вырубать его еще раз – зато можно попробовать вернуть самого Матвея, чем бы он там ни был, в сознание.

Богдан рванул к висящему в коридоре шкафчику с аптечкой, оттолкнул полицейского в обычной форме, опешившего от всего происходящего, и нашарил на полке нашатырь. Аккуратно двигаясь к Матвею, заходя ему за спину, Богдан зубами открыл пахнущую аммиаком бутылочку. И вылил весь пузырек на свою футболку. В лицо ударила едкая вонь. Богдан подхватил футболку за нижний край, подбежал сзади и нацепил ее, как мешок, на голову Карпова. Футболка затрещала, Карпов заревел. Он развел руки в стороны и, пятясь, впечатал Богдана в стену, царапая свое лицо через ткань, задыхаясь и хрипя. Затем начал приседать, подныривать под Морозова, пытаясь освободить голову от сочащейся нашатырем ловушки.

Богдан резко взял шею парня в захват и запрыгнул ему на бедра, сцепив ноги на его животе. Матвей с повисшим на нем Богданом заметался по помещению. Омоновец, которому до этого Карпов развернул шлем задом наперед, вслепую маша палкой во все стороны, огрел вцепившегося Богдана по голове. В глазах потемнело, висок защекотала теплая струйка. Держать удушающий одной рукой было невыносимо тяжело. Рука ныла, и Богдан понял, что сползает с Демона.

Но тут Матвей стал обмякать и наконец рухнул на спину, придавив всем своим весом Морозова. И начал… плакать. Хныкать. Вяло шевелиться.

Его боевой запал иссяк.

Богдан снял футболку с лица Матвея. И отметил, что глаза его перестали быть белыми, как тогда, сразу после пожара. Они подернулись краснотой воспаления от нашатыря, зато теперь в них снова вплыли янтарные радужки с расширенными и подергивающимися от шока зрачками.

Дальше все было непонятно. Бойцы медленно вставали с пола и, шатаясь, уходили в коридор. Полицейские, обычные, не омоновцы, заполонили всю комнату. Они выводили в наручниках Платонов, одного и второго, которые прятались под столом всю разборку. Матвея тоже скрутили. Он что-то кричал, по лицу размазались сопли. Его били ногами, просто от злости, и заламывали руки. В итоге его, взявши за все конечности, просто вынесли четверо полицейских.

Наконец кто-то грубо схватил Богдана за ворот и прижал лицом к полу. На спине он ощутил тяжесть чьего-то колена. Руку начали заводить за спину, на запястье лег холод железа…

Дышать стало тяжело, голова болела и сочилась красным.

Последним, что увидел Богдан, прежде чем его закинули в клетку автозака, стала бесконечная череда встревоженных, улыбающихся, смеющихся, удивленных, пьяных лиц мужчин, плачущих и прячущихся за их спинами девушек в откровенных нарядах и двойника с грустным лицом, стоящего в толпе. Где-то снаружи огни мигалок судорожными вспышками освещали кроны деревьев и неубранные спиленные ветки, валяющиеся под мерзко моросящим дождем. И не добивали до стоящего в глубине рощи «гелика», будочники из которого так и не успели.

– Я обительский, обительский, обительский… – в полубреду твердил Богдан, пока его сознание подергивалось инеем.

– Так непривычно – вновь видеть кресты на кладбищах, Жень.

Клара стояла у свежей могилы в Лебедево, в десяти километрах от центра Твери. С прикрепленной к широкой дощечке фотографии на нее смотрел молодой парень, щерился крупными белыми зубами, словно был рад ее приходу. Ниже на дощечке была надпись: