– Карпов… – едва слышно сказала она. – Ты урод, я тебя ненавижу. Считай, это твой утешительный приз за арахис и мой прощальный подарок.

Он даже не смотрел на нее.

– Я… Стыдно сказать, я почти финишировала.

Молчание.

Она медленно и несмело протянула руку и начала водить по его груди.

– Такого Матвея я бы могла полюбить. Животного… Первобытного.

Она медленно поднялась и села на краешек кровати, скрючившись и закрывая себя одеялом.

– Но это ничего не меняет. Даже если ты будешь таким чаще… Даже если ты действительно станешь таким, а не будешь играть того, кем не являешься. Мужчиной. Все равно… У меня есть планы на жизнь. И ты их перечеркнул. Я молодая, мне нужно развиваться, заниматься творчеством…

Она легла рядом и положила голову ему на грудь.

– Это все было здорово. Но сейчас тебе нужно уйти. Я хочу прийти в себя. Все обдумать. Наша помолвка разорвана. Этого не вернуть… Не поправить… Матвей? Карпов, я с тобой разговариваю!

На ее шею легла рука, чуть сжала, поползла вверх к волосам и резко схватила!

Рывком он встал с кровати, увлекая ее за собой. По пути подхватил какое-то платье с концертной вешалки. Протащив через прихожую, открыл входную дверь и грубо вытолкал, со спущенными до колена штанами, обнаженную по пояс, в подъезд. Швырнул в лицо платье и прорычал громко:

– Тебя больше нет! Придешь – убью. Я тебя насквозь вижу, ты его недостойна. И завтра мы найдем ту, которая нам нужна!

– Кому «вам»? Матвей!

Он захлопнул дверь с такой силой, что металлические наличники задрожали.

– Я тебе так скажу, неолиберальные ценности – зло, – сказал Платон Александрович, сплевывая кусочки йербы, просочившиеся через бомбилью[37]. – Отломи еще шоколадки, пожалуйста.

Платон передал шоколад.

Он уже не помнил, когда в последний раз у него был такой загруженный и неприятный понедельник. Еще в пятницу вечером он понял, что не разберется с чипом самостоятельно. Поэтому обратился в местное управление ФСБ и попросил отсрочки на несколько дней. Сотрудники управления соединили Платона с Бюро, и он получил мощный втык лично от Резника, потому что допускать в таком программном обеспечении, как Каисса, критические уязвимости – недопустимо! Как следует прокричавшись в трубку, Роман Владимирович написал какое-то секретное заявление, чтобы Платон до среды мог походить с поломанным чипом без последствий. Также приказал явиться в начале недели на Котлин, в лабораторию, чтобы хирург извлек чип из руки и подключил схему к отладочному кластеру.

– И незнакомца своего приведи. Скажи, если не приедет, то за госизмену посадим! Я пропуск закажу. Как звать?

– Платон Девонский…

– Да не тебя! Его!

– Говорит, что это его так зовут. Сам ничего не понимаю, – смущенно пробормотал Платон в трубку.

– Идиотизм. Ладно, выпишу универсальный пропуск, на месте разберемся.

И бросил трубку.

«Платон Александрович», пришелец из будущего, коротал вместе с Платоном все выходные. Субботу они провели на его съемной квартире. Но вечером пришла хозяйка, дама бальзаковского возраста, с которой Платона связывали договор аренды и редкие половые акты «для здоровья». Она выгнала их со скандалом, потому что в договоре явно было указано, что гостей приводить запрещено.

– Чего вы смеетесь? – спросил тогда Платон своего спутника.

– Да просто: если с женщиной свяжешься, то она не даст тебе побыть наедине с самим собой. В нашем случае это имеет самый прямой смысл.

В том, что молодой человек общался с «самим собой», оставалось все меньше и меньше сомнений. Конечно, Саныч, как его называл Платон, не располагал никакими неоспоримыми доказательствами своего перемещения во времени. Была робкая попытка сверить татуировки – у Платона недавно под правой ключицей появился Цербер размером с пачку сигарет. Двуглавый, потому что на третью голову не хватило денег и татуировщик Евгений не захотел утруждать себя бесплатно. У Саныча под ключицей был только перешитый лоскут кожи после аварии. С краешка которого выглядывал, впрочем, хвостик от Цербера. Что было очень слабым доказательством возможности путешествий во времени. В остальном все тоже было слабо – Саныч мало что помнил из подробностей «их» жизни, а также не мог назвать никаких событий из «прошлого» будущего:

– Саныч, ну раз вы из шестьдесят пятого, скажите: «Спартак» будет в этом сезоне чемпионом? Идут хорошо вроде. Я букмекеру зарядил бы ставку и с вами не забыл бы поделиться.

– Не помню я, Платон. Уж извини. Как там: в голове моей опилки, да-да-да…

И все равно после двухдневного общения Платон проникся каким-то ощущением чуда. Интуитивным, таким, которое бывает в детстве в преддверии Нового года. Все воскресенье, уже в квартире дяди Олега, они разбирали текущие проекты. Саныч охотно помогал, схватывал все на лету, демонстрируя удивительный интеллект и въедливость. За плотной работой они словно ловили связь, заканчивали друг за другом предложения. Иногда вообще говорили хором. Буквально читали мысли друг друга. Лишь проект Маркетингового Шлюза Данных Платон оставил в тени для подстраховки, чтобы Саныч точно добрался с ним до Бюро для отладки сбоя чипа.

Сегодня с утра, в понедельник, они одновременно потянулись за йербой. Их руки встретились, как в романтических фильмах, среди лабиринта баночек с кофе, чаем и цикорием. Сейчас оба Девонских сидели и завтракали, наслаждаясь мате с шоколадом вприкуску. И болтали, болтали, болтали…

– Чем вас не устраивают неолиберальные ценности? – спросил Платон. – Партия Равенства не просто так их продвигает. Это – свобода. Это – равенство. Торжество научной мысли и прогресса. Разве нет?

– Ну смотри, пример: у нас, в шестьдесят пятом, культура в упадок пришла. Живых концертов почти нет, везде выступают голограммы давно умерших артистов. А молодые совсем деградировали – нейросети работают за них, создают им лабиринты из штампов, соблюдая нормы закона. Ведь нельзя слова сказать, чтобы что-то не разжечь, кого-то не оскорбить. Почти все сюжеты песен и книг, музыкальные мелодии и изображения теперь в огромном банке авторских прав Каиссы. Для любого свежего произведения она тут же находит с десяток старых, плагиатом которых оно является. Да что культура… В обществе кризис даже в простом человеческом общении. Знаешь, какая самая популярная профессия? Друг! Собеседник, жена на час, муж на час, бабушка на час. Реально: люди общаются между собой, и один из них всегда платит сколько-то в час. По таксе. А ведь это даже не психотерапия.

– А институт семьи?

– А нет семьи. Семья – это то, что нужно хранить и оберегать. А ни у кого нет времени. В семье нужно уметь уступить. Но никто не желает. Зато есть клиники репродуктивные. Есть банки спермы. Женщины эмансипированы, мужчины – наоборот… Поэтому дети есть, а семей – нет.

– В смысле мужчины «наоборот»?

– Я говорю про мужественность – тут тоже кризис. У меня научный сотрудник открыл контору по ломанию ушей. Подумал бы о таком?

– А зачем?

– Чтобы клиент был похож на борца, выглядел брутальнее. Еще сечки ставят на переносице лазером, шрамы всякие.

Саныч отхлебнул мате и нахмурился:

– Я к тому, Платон, что должны быть традиции. Мораль какая-то. Порядок. Без этого и общество не общество.

– Саныч, вы не обижайтесь. Не обидитесь? Я до сих пор думаю, что вы какой-то шизофреник с богатым воображением, пересказывающий Замятина и Стругацких. То есть я слушаю вас… И вроде верю. А потом думаю: «Ну какой еще путешественник из будущего?!»

– Я не осуждаю. Я сам до сих пор не верю. А еще думаю вот о чем – как мне обратно вернуться? Ты же мне передашь проект Шлюза? Я и тебя с собой прихватил бы, чтобы доказать. Враз все поймешь!