– Прости, что не приехала на похороны вчера. Я хотела. Веришь, я ведь прямо чувствовала что-то в пятницу. Ночью сон приснился странный. Страшный. Всю пятницу сама не своя была, даже к священнику пошла. Первый раз в жизни! Вот какая тоска накатила. А вечером служка пришел и сказал, что тебя не стало…

Клара смахнула слезы. Облаченная в черное платье-майку до колен, кутаясь в легкую черную кофточку, связанную крючком, она присела на свежевкопанную скамейку, еще не покрашенную, пахнущую деревом. Поправила черную бандану над солнцезащитными очками. Бандана на послеобеденном солнце нагрелась и пекла голову.

– Никак не могла вчера из общины уехать. Только в полдень увязалась с личным водителем батюшки. Он в город нашего новенького подвозил, однорукого. Странный он, этот новенький. И неотесанный: я три часа почти ехала с ними, а он ни одним словом не перекинулся со мной. А я ведь его выхаживала в госпитале! Тут у меня еще от батюшки есть с собой… в дорогу дал. Сказал, что первое дело…

Клара вынула из сумки металлическую тяжелую флягу с коньяком. Сделала глоток, а потом еще семь. Или восемь. Горло обожгло, в глазах появилось легкое убаюкивающее покачивание. Пришло четкое осознание, что она, Клара, стоит сейчас на пороге жизни и смерти, обозначенном кусочком взрыхленной земли под ногами полтора на два метра размером. И за порогом остался ее лучший друг…

– Ну вот. А в городе я поймала попутку – молодой человек на беспилотнике ехал в твою сторону. Но автомобиль не остановился вовремя. Проехал мимо. Завис и просто ехал и ехал. Мы с этим парнем возились с настройками, щелкали все на приборной панели. Возились, возились… В общем, вышла я где-то в чистом поле уже вечером. И только коровы вокруг. И стога сена. Я у тебя всегда была недотепой. Только ближе к ночи поймала вторую попутку. Обратную. И уснула в ней. Почти до Москвы доехала. И потом вот снова обратно добиралась. Голодная, уставшая. Слава Богу, что я наконец до тебя доехала, пусть и поздно.

Еще глоток. Несмотря на будний день, на кладбище было много народа. Все сновали, то и дело проходили мимо, смотрели с интересом на фигуристую девушку на лавочке с флягой в руке.

– Ты бы посмеялся, наверное, сейчас. У тебя такое чувство юмора. Было. Помнишь, как мы с тобой ходили покупать для меня ошейник? Я тогда еще встречалась с тем любителем садомазо-приколов. Не вспомню уже его имени. Мы тогда зашли в секс-шоп, а ты: «Что-то тут дорого все, давай в зоомагазин?» А в зоомагазине нам говорят, типа: «У вас крупная собака?» – а ты такой посмотрел на меня оценивающе и отвечаешь: «Килограммов восемьдесят, крупная сука». Ха-ха-ха. А продавец такой еще спрашивает: «Кавказская овчарка, что ли?» А ты: «Немецкая!»

Клара горько улыбнулась, и то ли прямой луч солнца, то ли скорбь выжали из ее глаз ручеек слез, выбежавший из-под темных стекол очков.

– Я ведь как чувствовала, что тебя скоро не станет. Еще тогда, когда ты мне сделал татушку с полозом. Еще сказал мне, что я пойму когда-нибудь – у меня сразу какой-то холодок по телу пробежал. Не так много времени прошло. И вот я здесь.

Медленно пролетели клином семь дронов, распугав местное воронье.

– Я знаю, что нравилась тебе. Ты мне тоже нравился. Да что там – я безумно любила тебя! Как друга. Даже как брата. Жила у тебя, ты заботился обо мне. А я встречалась с какими-то уродами. С одним, вторым, третьим. Не сосчитать, сколько их было. Извращенцев, маменькиных сынков, неудачников, озлобленных абьюзеров. И вроде ты и был тем самым, идеальным. И рядом всегда. Но не разгоралось пламя. Зато всегда потрескивали угольки уютного камина в моем сердце, обогревая меня, когда мне было горько и плохо. Таким ты был для меня. Таким я тебя и запомню, Женек. Ich liebe dich![38]

Она послала надгробию воздушный поцелуй и сделала еще один глоток дурманящей маслянистой жидкости с дубовым вкусом и запахом ванили, орехов и дождя цветущей весны.

– Хотя иногда ты меня пугал, конечно. Особенно когда надевал эти белые склеры и становился какой-то… диковатый, сам не свой. А меня ведь отчитывал всегда, что склеры вредны для глаз… Или когда оживленно рассказывал в сотый раз ту историю про Демонов и Ангелов. Ты это так убедительно делал, что я верила. В эти моменты ты, обычно серьезный и флегматичный, превращался в оратора или даже оракула. Волосы твои взъерошивались, взгляд становился чужим, в глазах появлялся блеск. Ты говорил про Апокалипсис… А я представляла набрякшие фиолетовым тучи. Молнии, растущие на небе варикозными венами. Яркие шары, с жутким треском летающие повсюду. Гром, заставляющий завывать сигнализации всех машин в городе. И боялась. Я не говорила тебе, но меня от этой легенды почему-то пронзал какой-то первобытный ужас. И каждый раз во время ненастья я подбегала к окнам и всматривалась в небо. Оно всегда-всегда было серым… Но я продолжала подбегать. И сейчас тоже делаю это каждый раз при первых раскатах грома.

Неподалеку послышался гул двигателя. Возле Friedhofstor[39] остановился КамАЗ, похожий на гигантского броненосца, если бы на броненосцах писали «УФСИН». От машины отделился высокий смуглый мужчина с папочкой в руке и подошел к сторожке у входа. Вдалеке, возле съезда с шоссе, из-за деревьев высунул черную морду затонированный гелик без номеров, с погашенными фарами. Через пару минут к нему подъехал мотоцикл с коляской, на котором восседала высоченная и тощая, будто Слендермен, фигура в сером комбинезоне и желтоватом шлеме.

– Только перед моим отъездом в Обитель ты признался, что это был лишь рекламный ход, чтобы клиентов привлекать этой легендой и бить им татуировки с этой символикой. И работало же ведь! Четверть города ходит с предплечьями в фиолетовых грозовых тучах, с демонами, ангелами, блудницами, змеями, Церберами твоими. Мне кажется, в наше время технологий и логики не осталось в жизни места даже мыслям о чем-то… волшебном, сказочном, паранормальном. И людям этого так не хватает. Поэтому твоя идея и выстрелила! Подумать только, ты так искал ее все время! Долгие годы. А осенило тебя после байки, рассказанной каким-то зэком в Сети. Бывает же. Наверное, круто быть творческим человеком – в любой момент тебя может посетить что-то неожиданное вот так.

– Готтгебен Клара Олеговна?

Клара обернулась: возле ограды стоял тот мужчина с папочкой, из автозака. В руке у него была корочка следователя.

– Я вынужден вас задержать, – сказал он спокойным тоном.

– Но я ни в чем не виновата. И вообще – я проживаю в Первой Обители. Просто доставьте меня туда.

– Вы обвиняетесь в том, что нарушили устав взаимодействия с Обителями. Вы превысили время нахождения вне общин. Дается не более суток…

– Я же на три часа всего задержалась! Просто такое дело… – Клара показала на могилу. – Сами понимаете. Я немедленно возвращаюсь в общину и больше не буду нарушать. Простите!

– Не в моей компетенции. Пройдемте.

Клара вылила остатки коньяка на могилу Ульского.

– Sei mir nicht böse[40], Женек. За все прости!

В автозаке уже были люди. Неопрятный мужчина лет сорока в коричневом свитере и потертых джинсах. Худенький паренек с очаровательными усиками, этакий «юноша бледный со взором горящим». Однорукий – в нем Клара узнала своего вчерашнего попутчика, того новенького, вроде бывшего полицейского, – что-то бормочущий себе под нос и напряженно всматривающийся в бронированный бок автозака то с вопросительным выражением лица, то с каким-то… осуждающим, что ли. И полноватый парень с петушиным хохолком из свалявшихся пшеничных волос, одетый по-спортивному и в облегающее, что делало его похожим на жирного ниндзя. Смутно знакомый, но точно не обительский.

Ее новых попутчиков разместили в трех из четырех клеток внутри автозака. Следователь приложил палец к сканеру клетки, находящейся между «ниндзя» и одноруким. Решетчатая дверь отъехала, и следователь вежливым, наполненным почти рыцарским пиететом жестом пригласил ее зайти в комнатушку.