Однажды Коломатиано потребовал, чтобы его немедленно освободили. Следователь, дескать, никаких конкретных обвинений ему не предъявляет, а у него семья — ее надо кормить. Не предполагал Серповский-Коломатиано, что Кингисепп накануне виделся с Эдуардом Петровичем Берзиным и узнал от него все подробности некоего «чаепития на английский лад», в котором участвовал и Коломатиано.
— Ну и что? — ответил грек, когда Кингисепп сказал ему об этом. — Да, я был на этой встрече. Как коммерсант, я заинтересован в расширении своего дела, в торговле с заграницей. К тому же, это была чисто частная встреча…
— Частная встреча, во время которой было решено свергнуть Советскую власть?
— Я уже не помню, о чем мы говорили, гражданин следователь.
— Могу вам напомнить.
— Что ж, я с удовольствием выслушаю ваш рассказ.
И он слушал. С живым участием. Задавал вопросы, переспрашивал. И все время нагло улыбался.
— А улик нет! Нет и не будет! А без них нельзя, гражданин следователь.
Кингисепп и сам понимал, что следствие явно заходит в тупик. Вот если бы устроить этому американскому шпиону очную ставку с Берзиным! Хотя… Что бы это дало? Коломатиано не из тех людей, которых сам вид свидетеля обвинения повергает в страх и заставляет признаться. Прав, конечно, Петерс, когда говорил, что раскрывать сейчас главный козырь — Берзина — значит дать понять заговорщикам, что нити их деятельности в наших руках.
Надо, чтобы они сами разоблачили и себя, и своих сообщников. Трудное это дело. Но что поделаешь — надо искать улики.
— А улик нет! — повторил Коломатиано с издевкой. — Нет и не будет! А без улик — суд не суд. Верно?
— Согласен: без улик судить нельзя… Что ж, идите в камеру. Подождем, отыщутся и улики.
— Я буду жаловаться! — Прихрамывая, Коломатиано направился к двери. — У вас будут неприятности.
— Вы забыли свою трость!
И тут при слове «трость» Кингисепп внезапно увидел, как еле заметно дрогнул, метнулся взгляд Коломатиано. Он тут же деланно рассмеялся.
— Спасибо! Я стал очень рассеян…
Что-то тут не так, подумал Кингисепп. Почему он испугался, когда я напомнил ему о трости? Берзин говорил, что у Коломатиано должны быть и списки агентуры, и адреса, и пароли, и шифры. Обыск на квартире ничего не дал. Уж не таскает ли он с собой… В трости?.. А почему бы нет?..
— Минуточку, гражданин Коломатиано. Задержитесь.
Коломатиано обернулся, и Кингисепп понял, нет — скорее почувствовал каким-то подсознательным чутьем опытного конспиратора, что Коломатиано догадался о его подозрении.
— У меня плоскостопие. Мне тяжело стоять.
— Так садитесь! Прошу! — Теперь уже Кингисепп знал, что находится на верном пути. — Садитесь, садитесь… Любопытная у вас трость. Можно посмотреть?
— Зачем она вам? — Коломатиано растерялся, съежился. — Это подарок моей тетушки. Он мне очень дорог. К тому же у меня…
— Плоскостопие. Вы об этом говорили. — Кингисепп взял трость, сделал вид, что рассматривает узоры. — Покажите, как она открывается.
— Открывается? Что вы! — все еще упорствовал Коломатиано. — Это обычная трость…
Он с ужасом наблюдал, как следователь принялся медленно отвинчивать костяной набалдашник. И вот уже на стол из трости посыпались скрученные в тугие свитки бумаги. Невидящим, тупым взглядом Коломатиано смотрел перед собой.
Эдуард Петрович ждал. Надеялся: не сегодня-завтра чекисты схватят Рейли. Тогда они снова встретятся: матерый авантюрист — шпион и он — начинающий чекист…
Хотя почему начинающий? Нет! Теперь он чувствовал себя настоящим солдатом. Солдатом Дзержинского!
Как складывается иногда судьба человека: хотел стать художником, а стал контрразведчиком. Случайность? Обстоятельства? Нет — закономерность. Да, для тех, кто всего себя отдает революции, — закономерность.
Почему-то вспомнился Тилтинь. Где он сейчас? Затаился в какой-нибудь норе и ждет своего часа? Или скитается по дорогам жизни, ищет себе новых хозяев-покровителей. Жалкий человечишка с куриными мозгами…
Рейли! Если бы ему встретиться с Рейли!.. Жаль, что наша схватка не окончилась. Обидно, что ее будут кончать другие…
Локкарт! Хитрый, умный, изворотливый. К тому же с дипломатическим паспортом. Знает, бестия: самое большее, что ему грозит, — высылка из России.
И вот настал день, когда они снова встретились. Берзин и Локкарт.
…Дзержинский некоторое время изучал бесстрастное, холеное лицо Локкарта. Потом жестом пригласил его сесть.
— Мы пригласили вас для неприятной беседы, господин Локкарт.
— Я весь к вашим услугам, — слегка наклонив, голову, ответил Локкарт, изобразив на лице стандартную улыбку.
— Скажите, на какие политические партии вы рассчитывали, возглавляя контрреволюционный переворот.
— Не понимаю вас, господин председатель, — с чувством оскорбленного достоинства начал Локкарт. — О каких партиях и каком перевороте вы говорите? Поверьте слову дипломата: ни к каким партиям и переворотам я не причастен.
— И вы, конечно, ничего не знаете о совещании в американском консульстве? — не скрывая иронии, спросил Дзержинский.
— Абсолютно!
— В таком случае я напомню вам содержание письма московского корреспондента французской газеты «Фигаро» Рене Маршана к президенту Франции Пуанкаре. Письмо написано под впечатлением этого секретного совещания. Маршан протестует против тайного вмешательства официальных представителей английского, американского и французского правительств во внутренние дела России.
— Не выношу журналистов, — безразлично заметил Локкарт. — Эти господа падки на сенсации. И я им не верю…
Дзержинский рассмеялся:
— Иного ответа я от вас не ждал. — Он взял со стола листок бумаги, протянул Локкарту. — Но самому-то себе вы верите? Своей подписи? Она стоит под этим документом.
— Что это такое? — Локкарт сделал вид, что не понимает смысла предложенного ему документа.
— Пропуск в Мурманск на имя Крыша Кранкола. Пропуск предназначался для человека, который доставит английскому командованию вот этот пакет с шифром.
Локкарт с деланным вниманием всматривался в подпись.
— А вы знаете? — весело произнес он. — Похоже! Здорово похоже! Даже я легко мог бы принять эту подпись за свою. — Локкарт внезапно встал, сухо произнес: — Это досье — фальшивка. Я категорически отрицаю свою причастность к каким бы то ни было заговорам или переворотам.
— Вы вручили все эти бумаги, — спокойно продолжал Дзержинский, — красному латышскому командиру Берзину. Вам знакома эта фамилия?
— Нет!.. Хотя, позвольте, позвольте… Я что-то припоминаю.
— Вы пытались подкупить его, и через своего агента Сиднея Рейли вручили ему девятьсот тысяч рублей. При последней встрече с Берзиным вы сами передали ему еще триста тысяч рублей.
— Это фантазия ваших недобросовестных чиновников, господин председатель. Даю вам слово дворянина, что…
Локкарт не договорил. В дверях стоял Берзин. Несколько секунд они пристально смотрели друг другу в глаза.
— Что вы теперь скажете, господин дипломат? — тихо спросил Дзержинский.
Локкарт демонстративно отвернулся от Берзина.
— Я больше ни о чем говорить не намерен. Положение аккредитованного дипломата дает мне право не отвечать.
Дзержинский встал, подошел к Берлину.
— Этим отказом, Эдуард Петрович, господин Локкарт пo существу ответил на все наши вопросы. Не так ли?
— Да, Феликс Эдмундович.
— Суд определит степень вашей виновности, господин Локкарт. Можете идти.
И снова схлестнулись взглядами Берзин и Локкарт.
Острыми.
Непримиримыми.
Когда Локкарт вышел, Дзержинский обнял Эдуарда Петровича за плечи.
— Вы молодец! И большое вам чекистское спасибо. За верность революции!..
Через некоторое время Эдуард Петрович узнал, что Советское правительство приняло решение обменять Локкарта на арестованных в Лондоне советских дипломатов, среди которых были Максим Максимович Литвинов и жена Петерса.
