— А если начнут проверять? — засомневался кто-то.

— Проверять не будут. Кроме меня — некому. Но, чтобы не было путаницы в должностях и фамилиях, договоритесь между собой заранее, кто будет кто.

— Само собой…

Встреча Рейли с командирами происходила в большой гостиной. Дорогая салонная мебель, плохенькие копии Шишкина и Левитана, огромный концертный рояль— все это Эдуард Петрович окинул небрежным взглядом. Елена Николаевна показала ему и «его» комнату — такую же неуютную, нежилую.

— Нравится? — спросила она, закуривая длинную папиросу.

Берзин пожал плечами.

— Жить можно.

Елена Николаевна сделала вид, что огорчена:

— Вам, солдатам, не угодишь. То вы как животные спите где попало и с кем попало и мечтаете о комфорте, то… А когда попадаете в приличный дом: «жить можно».

— Я не хотел вас обидеть, Елена Николаевна, — улыбнулся Берзин. — Просто… Как это вам объяснить?.. Мы все немного очерствели. Время…

— Ах, не говорите мне о времени! Я как щепка плыву по течению. Как щепка…

Их разговор прервала высокая сухопарая женщина с окаменевшим лицом. Одетая в длинное фиолетовое платье, в вырезе которого на золотой цепочке поблескивал маленький крестик, она показалась Берзину не то монахиней, не то вдовой какого-нибудь крупного чиновника. Но Эдуард Петрович ошибся: Мария Фриде была сестрой царских офицеров, которые служили в одном из штабов Красной Армии и были агентами Рейли. Мария Фриде исполняла обязанности связной. Исполняла весьма успешно и весьма давно. Еще перед войной она через братьев узнавала данные о передислокации русских войск на западной границе «империи» и передавала их «милому Сиднею», получая от него в благодарность мелкие золотые побрякушки и частичку его ирландского сердца… Сейчас она служила ему вполне бескорыстно. Должно быть, по старой памяти…

— Пришел Сидней и еще два господина, — сказала она, слегка кивнув на поклон Берзина.

— Проси! — обронила Елена Николаевна.

— А нас не надо просить — раздался в дверях голос Рейли. — Мы сами, без спросу…

Рейли представил Берзину своих спутников — Вертамона и Коломатиано и, усевшись в кресло, спросил:

— Где же ваши люди? Всех оповестили?

— Да, всех. Обещали быть.

Коломатиано достал из кармана длинную сигару, откусил конец, выплюнул его на пол, отчего Вертамон брезгливо поморщился.

— Меня интересуют некоторые детали, полковник, — сказал Коломатиано, глядя, как кольца дыма медленно рассеиваются у потолка. — Во-первых, уверены ли вы, что среди этих командиров нет чекистов?

— Абсолютно! Большинство из них я давно знаю по фронту…

— Это не доказательство!

— А какие доказательства вам нужны? — Берзин почувствовал, как в нем закипает ярость к этому господину с его замусоленным, в перхоти костюмом, с его жестами коммивояжера, привыкшего считать всех дураками. — Я верю этим людям. Так же, как верите вы мне.

— Значит, вы их не проверяли?

— Каким образом? На словах? Согласитесь, лучшая проверка — проверка в деле…

— Полковник прав, — вмешался Рейли. — На днях мы и проверим их в деле. — Он прошелся по комнате. — Я возлагаю большие надежды на операцию в Большом театре. Посудите сами, господа: если лейтенант артиллерии мог растоптать костер французской революции и стать императором, то почему бы агенту Интеллидженс сервис не сделаться повелителем Москвы? — Он рассмеялся деланным смехом и продолжил: — Вы видите, я откровенен. Это бывает со мной в кругу самых близких друзей. Так что не будем, господин Коломатиано, испытывать друг друга каверзными вопросами.

Вертамон не сводил глаз с улицы.

— Ваши люди начинают подходить, полковник, — заметил он, глядя в окно из-за портьеры. — Держатся они «совсем неплохо. Как опытные конспираторы.

— Я дал им соответствующие инструкции.

Вскоре один за другим в гостиную входили «подкупленные командиры». На пороге они останавливались, представлялись. Рейли подходил к каждому командиру, пожимал руку, пытливо всматривался в лицо. Изредка задавал вопрос. Стоявший тут же Берзин переводил. Вопреки его беспокойству, процедура представления прошла гладко.

Когда все уселись, Рейли обратился к командирам с краткой речью. Он говорил о том, что союзники возлагают большие надежды на «верных сынов Латвии, которые готовы во имя спасения России от большевистского кошмара» порвать с диктаторским режимом и восстановить в стране законную власть. Какую он не сказал. Понимал, что слово «монархия» не очень-то популярно даже в офицерской среде.

— Мы верим вам, господа офицеры, как самим себе, — сказал он в заключение. — Будем же верны нашему долгу!

Попросив командиров подчиняться Берзину во всем и сказав, что дальнейшие указания они получат от него, Рейли величественным жестом отпустил их.

Когда гостиная опустела, Берзин не без тревоги спросил Рейли о его впечатлениях.

— Самые лучшие! — ответил разведчик. — Я увидел в этих людях не деградированное офицерье, которому плевать на высокие идеалы, лишь бы казна исправно платила жалованье и были девки, с которыми можно переспать. В ваших людях, Эдуард Петрович, чувствуется внутреннее достоинство и…

— Неужели никто из них не говорит по-русски? — как бы между прочим спросил Коломатиано. — Мне эта комедия с переводами не понравилась.

— Почему комедия? — обозлился Берзин. — Даже если некоторые из командиров говорят по-русски, мы обязаны разговаривать с ними на их родном языке.

— Вы правы, полковник, — поддержал его Рейли. — Смею вас уверить, господа: если бы мои земляки разговаривали, скажем, в Африке на языке племен, с которыми они вступили в деловые отношения, мы бы гораздо быстрее и без лишних жертв с нашей стороны подчинили их себе.

Когда Коломатиано и Вертамон ушли, Рейли попросил Елену Николаевну принести вина и доверительно сказал Берзину:

— Сегодня я уезжаю в Петроград. Надо проследить, чтобы операции и здесь и там прошли одновременно. Условимся так: пока я буду в Петрограде, вы составите подробный план ареста большевистских главарей в Большом театре.

— Какого числа вы думаете вернуться?

— Хочу тридцатого. Но не уверен, что это мне удастся. На худой конец приеду первого или второго сентября… Впрочем приеду ли я или нет — тридцатого августа вы доложите о своих соображениях Локкарту. Тридцатого, в пять вечера…

— Хорошо! Должен ли я говорить подробно или, так сказать, в общих чертах?

— Это как вам будет угодно. Главное, чтобы план выглядел убедительно. И еще вот что, — он на несколько минут вышел из комнаты, а вернувшись, положил на рояль большой сверток. — Чуть не забыл! Здесь деньги. Двести тысяч. Простите, что мелкими купюрами.

Потом они расстались.

Расстались, чтобы никогда не встретиться.