— Ты хочешь сказать, что они сообщники? Я в этом уверен. — Берзин подошел к Петерсу. — Уверен! Не может человек вот так, за здорово живешь, пристрелить другого. Должна быть цель, которая…

— Все это так. И я не сомневаюсь, что они пришли в зал, чтобы отвлечь нас от того, что творилось за кулисами. — Петерс коротенько рассказал о том, что произошло в отдельном кабинете. — Собеседника Локкарта нам предстоит найти. Но для начала надо твердо знать, кто прикрывал их встречу в общем зале.

Яков Христофорович снова прошелся по кабинету и, как бы раздумывая вслух, продолжал:

— Пока нам удалось установить, что Алеха-матрос — бывший ростовский «медвежатник» — специалист по взлому несгораемых шкафов. До революции действовал преимущественно на юге России. Не раз сидел в тюрьме. Кличка — «Голавль». Вот и все. С кем орудовал в Петрограде — неизвестно.

— А дружки? Неужели по архивам нельзя установить?..

— Трудно. Архивы достались нам куцые. Делаем все возможное. Вчера натолкнулись на двух типов. Один — профессиональный домушник, сидел в ростовской тюрьме вместе с Алехой. Фамилия Стадник или Стаднюк. Но, кажется, убит на войне. Второй — одесский налетчик и громила— Аркашка Голубая Кровь. Проходил вместе с Алехой по одному делу…

— Голубая Кровь? — удивился Берзин. — Интересная кличка.

— Многозначительная. Так он, говорят, еще до войны ушел в Иран, к англичанам.

— К англичанам? — задумчиво переспросил Эдуард Петрович. — А не мог он снова…

— Догадываюсь, о чем ты думаешь. Локкарт не станет встречаться с бывшим уголовником. Это сделают за него другие.

— Пожалуй, ты прав. Скажи мне: почему вы отпустили того рыжего парня? Ведь он ни с того ни с сего застрелил матроса…

— А откуда ты знаешь, что мы его отпустили? — удивился Петерс.

— Странный вопрос! Я его сегодня встретил.

Петерс внимательно посмотрел на Берзина.

— Ты уверен, что это был именно рыжий?

— Еще бы! Как-никак, он спас меня от удара графином.

И Берзин сообщил, что утром, когда он с товарищами только приступил к разгрузке вагонов, на железнодорожных путях появился рыжий парень.

— Здорово, говорит, земляки! — рассказывал Эдуард Петрович. — Угольком промышляете? Мы, говорим, не промышляем, а разгружаем уголь для рабочего Петрограда. Он усмехается и просит закурить. Дали ему стрелки на закрутку, а он увидел меня и спрашивает: кулак, мол, цел остался, товарищ Берзин? И хохочет! Вот ведь бестия! Фамилию узнал…

— Любопытно! А что ему надо было возле вагонов? — спросил Петерс.

— А черт его поймет! Все спрашивал стрелков, кто откуда и чем занимался в мирное время. И меня, конечно. Хвалил очень нашу Ригу. Говорил, приходилось бывать. Вот, собственно, и все.

Петерс прошелся по кабинету. Потом сел рядом с Берзиным.

— Попрошу тебя вот о чем. Увидишь рыжего — прикажи кому-нибудь из стрелков — верных ребят, понимаешь? — следить за ним. И сразу же дай знать мне. Позвони и скажи: Клявинь, мол, из госпиталя выписался. Запомни телефон: 41–47.

За окном светало. Все явственней вырисовывались контуры домов. Медленно и устало падал снег. После отъезда Берзина в казарму Яков Христофорович еще долго размышлял, прохаживаясь по кабинету.

Резкий телефонный звонок прервал его мысли. Говорил Дзержинский. Ровным, как всегда спокойным голосом он сообщил, что в Петрограде появился Сидней Рейли. Прошлой ночью он встретился на конспиративной квартире с английским военно-морским атташе капитаном Кроми.

В ту ночь, расставаясь с Рейли, капитан Кроми и не подозревал, что несколько месяцев спустя его жизнь оборвет револьверный выстрел. Оборвет на пороге его же собственной официальной резиденции. Да и рыжий парень никак не мог знать, что красноармейская пуля положит его — бывшего налетчика, человека без рода и племени— рядом с именитым английским моряком…

Но человеку не дано предвидеть собственную судьбу, заглянуть даже в самое близкое будущее. И поэтому капитан Кроми — молодой, красивый, храбрый, любимый женщинами — после встречи с Рейли продолжал также безропотно нести тяготы службы военно-морского атташе.

Мы не знаем, о чем беседовали два капитана армии его величества короля Англии. Но Рейли расстался с другом не без сожаления. Снова окунуться во мрак! Снова страхи, скитания по чужим квартирам чужих людей. Разговор с Кроми был таким… таким по-английски уютным, спокойным, хотя речь шла о делах отнюдь не спокойных… И сам Кроми — славный парень…

Нет, Рейли, конечно, не подозревал, что в середине лета того же восемнадцатого года он в последний раз увидит славного Кроми распростертым в луже собственной крови. При всей своей зоркости и дальновидности матерого разведчика Сидней Рейли не в силах был приподнять тяжелую завесу будущего.

Прошлого — да! Оно следовало по его пятам, кошмарами являлось во сне, тупыми револьверными рылами вгрызалось в биографию.

«Вторым Лоуренсом» называли Сиднея Джорджа Рейли в Великобритании. Слава его как разведчика обошла все континенты. Ему посвящали передовицы и стихи. Его автографы были так же драгоценны, как размашистые росписи знаменитых теноров и политических деятелей. О нем грезили девицы с Пикадили и юные потомки разорившихся лордов. Его имя стало синонимом «английского духа» и «английского мужества».

И лишь немногие посвященные знали…

что отцом его был ирландский моряк, но родила его в Одессе русская женщина…

что в юности он изведал муки творчества — писал плохенькие стихи…

что рано узнал всю подноготную пошлого мещанского мирка, в котором вращалась мать…

что он дал себе слово любыми способами вырваться из этой среды.

И уж, конечно, никто не знал, что молодого Рейли день ото дня грызло и томило честолюбие.

Только в конце жизни он признается в этом танцовщице Пеппите Бабадилла — одной из многих женщин, встреченных им на жизненном пути, волею случая ставшей его официальной женой.

От отца Сидней унаследовал непобедимую страсть к приключениям. Со временем эта страсть превратилась в авантюризм и стала частицей его характера, характера человека энергичного, твердого, смелого, но наделенного мелкими страстишками. Зависть и алчность, как тень, ходили по его пятам. До первой мировой войны они преследовали Сиднея в Петербурге — в крупном концерне по изготовлению морского оружия. Владельцы концерна — граф Шуберский и Мандрогович доверили ему святая святых — коммерческую и секретную связь с промышленными туза-

ми Германии, в том числе со знаменитыми гамбургскими судостроительными заводами Блюма и Фосса.

Но что значила для него второстепенная роль служащего? Он хотел играть первую скрипку! И Рейли идет на крупную авантюру, которая сделала его…

Однажды, приехав в Лондон, он явился в адмиралтейство и предложил его чопорным чиновникам ценнейшие сведения о немецкой судостроительной промышленности. Сведения были приняты сначала с недоверием, потом — с величайшей признательностью. А затем — буквально накануне войны — Сидней переправил в Лондон секретные данные о германском подводном флоте.

В четырнадцатом году он оказался в Японии — «доверенным представителем» Русско-Азиатского банка. Какие финансовые операции совершал он в Стране восходящего солнца — неизвестно. Впрочем, пробыл он там недолго и переправился за океан. Здесь он имел весьма интересные и весьма конфиденциальные беседы с американскими банкирами и владельцами военных заводов.

О! Америка с ее бешеным темпом жизни и бешеными деньгами произвела на Рейли огромное впечатление. Он собирался даже остаться здесь навсегда и, пользуясь высокими связями, заняться коммерческой деятельностью.

Но, увы! Сидней Рейли был не просто «свободным» гражданином «свободного» мира, а «Эсти-I». Английская разведка — Интеллидженс Сервис — не упускала из виду своего агента. Его спешно отозвали в Лондон.

В шестнадцатом году Рейли перешел швейцарскую границу и оказался в Германии. И здесь совершил то, чего не удавалось ни одному секретному и сверхсекретному агенту. Надев форму офицера немецкого военно-морского флота, он (не без помощи старых друзей, конечно) проник в германское адмиралтейство и выкрал официальный код немецкой военно-морской разведки.