— Родина — это, разумеется, Россия?

— Нет! Латвия!

Услышав последнее слово, Локкарт мгновенно сообразил: Сидней заручился поддержкой какого-то командира крупного латышского соединения и готовит его к роли, которую так бездарно сыграл Попов. А может быть… Нет! Локкарт чувствовал, как от мелькнувшей мысли лоб покрылся холодной испариной. Не может быть, чтобы Сидней, при всех его исключительных способностях разведчика, мог завербовать себе агента в латышских частях, охраняющих Кремль. Это была бы просто невероятная удача!

— Весьма интересно, — рассеянно пробормотал Локкарт, делая вид, что не очень внимательно слушает Рейли.

— Мои люди установили, что командир легкого артиллерийского дивизиона…

— Артиллерийского дивизиона? — Локкарт не скрыл ноток разочарования в голосе.

— Да, дивизиона. Вы ожидали, что он командует охраной Кремля?

— Ничего я не ожидал. Продолжайте!

— Могу вас порадовать: дивизион имеет непосредственное касательство к охране большевистского правительства. Так вот, его командир весьма тяготится службой, скучает по Риге, где оставил невесту…

— Все эти психологические нюансы не так уж важны. Меня интересуют два вопроса: первый — в какой стадии находится вербовка этого латыша в наши ряды? Второй — пользуется ли он доверием большевиков?

— Отвечу сначала на второй вопрос. — Рейли поднял с пола брошенную Локкартом газету, на первой странице которой было опубликовано правительственное сообщение о ликвидации левоэсеровского мятежа. — Это сообщение вас огорчило, Брюс. Смею вас заверить, что и мне оно не 90

доставило радости. Меня утешает сейчас только то, что в подавлении мятежа самое активное участие принимал…

— Ваш латыш?

— Да, его орудия вели огонь прямой наводкой по особняку левых эсеров.

— Хорошенькое утешение!

— Что поделаешь, Брюс. Такова жизнь! Не помню, какой-то древний полководец сказал, что в каждом поражении скрывается частичка грядущих побед.

— Вот откуда взялось ваше: «Король умер! Да здравствует король!» Под умершим вы подразумевали, очевидно, Попова. А здравствующий…

— Берзин. Эдуард Петрович Берзин. Что касается вашего первого вопроса о стадии вербовки, то позвольте самому Эдуарду Берзину ответить на него.

Рейли был человеком действия. Но он был и актером. И сейчас, выдавая желаемое за действительное, он играл перед Локкартом придуманную, для себя роль — роль всезнающего агента, которому подвластны и сами люди-человеки, и их характеры, и даже само будущее.

Темной ноябрьской ночью семнадцатого года на вокзале в Валке появился высокий, сухопарый человек. Несмотря на гражданское пальто, черную с узкой тульей шляпу и серые в крупную клетку брюки, в нем без труда можно было угадать военного. Стараясь остаться незамеченным, человек скромно уселся в полутемном углу зала для пассажиров. Прикрыв ладонью плохо выбритое лицо, он задремал под неумолчный говор вокзального люда.

Вот так прозаически кончилась военная карьера человека, чье имя было широко известно на германском фронте в латышских соединениях, о ком с восторгом писали репортеры, кто олицетворял собой «латышский дух», «латышское мужество» и «латышскую преданность матери Латвии». Точнее сказать, конец этой карьере наступил еще четыре месяца назад, когда стрелки 1-го Даугавгривского стрелкового полка наотрез отказались выполнить приказ своего командира и не вышли на позиции, дабы лечь костьми во имя призрачной идеи «спасения матери Латвии». Идею эту усиленно пропагандировали офицеры, оставившие по ту сторону фронта свои имения, свои фабрики и своих любовниц, или питавшие надежду обзавестись ими после войны. К последним принадлежал командир Даугавгривского полка.

Очевидцы рассказывают, что, когда делегаты стрелков сообщили полковнику решение солдат, их «любимый» командир заплакал. Злые солдатские языки уверяли, что в тот момент плакал не он сам, а звездочки на полковничьих погонах. Власть его с тех пор стала такой же призрачной, как и отстаиваемая им идея «войны до победного-конца». Большевики стали хозяевами положения!

Ну а после 7 ноября полковой командир утратил даже иллюзию власти. Полковник Фридрих Андреевич Бриедис стал просто гражданином Бриедисом.

И вот жалкий Валкский вокзал. Грязь, мешочники, сутолока. Нелепая черная шляпа, пальто с чужого плеча…

Он вздрогнул от чьего-то осторожного прикосновения. Услышал свистящий шепот:

— Вы из Себежа?

— Нет, я из Пскова.

— Будьте осторожны. Вот документы и деньги.

Почувствовал — в правый карман пальто втиснулась-тугая пачка бумаг.

— Спасибо!

— Счастливого пути!

Полковник Бриедис — краса и гордость «латышского воинства», кавалер Георгиевских крестов, опора «истинных латышей» — стал человеком без прошлого и настоящего.

Той же ночью бывший командир Даугавгривского полка бежал от своих солдат на Даугавпилсском поезде.

Некоторое время таинственные глубины явочных квартир, дешевых номеров провинциальных гостиниц и любвеобильные объятия проституток скрывали бывшего латышского полковника. Он отдохнул душой и телом и решил, что настала пора браться за дело. А то ведь — не дай бог! — кто-нибудь опередит его и тогда — поминай как звали и карьеру, и…

Зимой 1918 года полковник Фридрих Бриедис появился в Москве.

Почти одновременно с ним в Москве оказался другой полковник — Карл Гоппер.

Он всегда считал себя немного фаталистом. Однако вера в судьбу, а точнее сказать — в свою счастливую звезду— не мешала ему самому энергично пробиваться по служебной лестнице, пробиваться, расталкивая локтями и плечами своих незадачливых коллег. И поэтому, когда Карл Гоппер стал командиром первой латышской бригады, сослуживцы ничуть не удивились — он прямиком шел к намеченной цели. И ничего, что во имя этой цели Карл Гоппер положил под Ригой не одну сотню латышских стрелков, бросив их в атаку на немецкие окопы без предварительной артиллерийской подготовки. Ведь цель, как давно известно, оправдывает средства. Тем более такая заманчивая, как генеральский чин.

Кто знает, может быть, Карлу Гопперу так бы и шагать по солдатским трупам от чина к чину. Но в один не совсем прекрасный для него день его солдатушки попросту выгнали своего командира из бригады. В начале сентября семнадцатого года полковой комитет 1-го Даугавгривского полка пришел к заключению, что полковник «является корниловцем и подлежит аресту». По иронии судьбы эта резолюция была принята в том самом полку, который когда-то командовал ближний друг Гоппера — полковник Бриедис.

Не дождавшись генеральского чина, Гоппер, подобна Бриедису, бежал от возмездия солдат.

Через несколько лет он опубликует свои воспоминания, озаглавив их несколько претенциозно: «Четыре катастрофы». Как ни странно, в число катастроф своей генеральской карьеры он не включил самую первую — бегства с фронта под напором своих же солдат…

Прибыв в революционный Петроград, Гоппер рьяно принялся за сколачивание офицерских отрядов, предполагая бросить их в бой против большевиков. Но, увы! Имя Гоппера было слишком хорошо известно в офицерских кругах. И даже лютые враги молодой республики отказывались стать под команду полководца-карьериста. Собрав около 120 человек, Гоппер вскоре вынужден был их распустить, а сам поспешно уехал из Петрограда в Москву, надеясь скрыться здесь от чекистов, а если удастся — вновь попытаться создать контрреволюционные офицерские отряды.

Вот тут-то, в Москве, и довелось встретиться двум полковникам-беглецам — Гопперу и Бриедису. Вот что писал в своих мемуарах Гоппер: «Как оказалось, полковник Бриедис был уже более месяца в курсе московской обстановки и высказал надежду, что в Москве удастся создать крепкую офицерскую организацию, способную очистить древнюю столицу от большевиков и протянуть руку генералу Алексееву. Такое положение соответствовало нашим

стремлениям… Национально настроенная часть стрелков и офицеры, оставившие свои полки после большевистского переворота, готовы были на всякую жертву, чтобы вырвать победу у немцев, а своей ближайшей задачей считали борьбу с большевизмом, как пособником немцев. Я… решил остаться в Москве для совместной работы с полковником Бриедисом.