Он оглянулся, отыскивая Леба. Но он уже давно исчез, и это обстоятельство возбудило в нём надежду, что обе уриптины, а может, и Оливье были в приготовленном для них убежище на улице Мартруа.

«Мне надо лично убедиться, всё ли обстоит благополучно, — подумал он, — нельзя терять ни минуты».

И, выйдя из конвента, он поспешно направился к парижской ратуше.

В это самое время Леба подъезжал с другой стороны к ратуше вместе с Клариссой и Терезой. Оставляя тюрьму Ла-Бурб, он дал ложный адрес вознице того экипажа, в котором находились освобождённые узницы. Сам же он следовал сзади в другом экипаже с одним из сторожей ратуши, пламенным сторонником Робеспьера, по имени Урбен. По дороге он догнал первый экипаж и крикнул вознице:

— На улицу Мартруа, № 13!

Когда экипажи остановились перед указанным домом и Леба почтительно пропустил вперёд на лестнице Клариссу и Терезу, то последние находились в таком волнении, что не знали, живы ли они или мертвы.

Выходя из тюрьмы, Кларисса спросила, куда их везут, но Леба отвечал:

— Ради себя и своей племянницы не спрашивайте меня ни о чём, пока мы не достигнем места вашего назначения!

Обе женщины молча последовали за Леба и Урбеном, который нёс их вещи. На третьем этаже они остановились перед дверью, отворив которую Леба сказал:

— Пожалуйте!

Кларисса и Тереза вошли в простенькую гостиную, очень скромно меблированную, а Урбен отнёс вещи в соседнюю комнату, которая была спальней.

— Вы здесь дома, — сказал Леба, — вы совершенно свободны, но из благоразумия тот, кто вас спас и по поручению которого я вас привёз сюда, желает, чтобы вы не выходили из этой квартиры, пока не уничтожится всякая опасность.

Кларисса и Тереза не могли прийти в себя от изумления и умоляли Леба сказать им имя их избавителя.

— Я не могу вам этого сказать, так как не получил разрешения, — отвечал Леба, — но будьте уверены, что он всемогущ в Парижской коммуне; ваша квартира вот через эту дверь сообщается с ратушей, так что вы состоите под его прямым наблюдением.

Кларисса вздрогнула. Она теперь поняла, что их спас Робеспьер. Письмо, которое она писала ему месяц тому назад, попало ему в руки, и она получила через два дня ответ: «Не бойтесь ничего, ваш сын вне опасности».

Леба ещё объяснил успокоившимся женщинам, что Урбен и его жена будут находиться в квартире для их услуг и что их свобода была только ограничена условием не выходить из квартиры и даже не приближаться к окнам, в особенности от четырёх до шести, когда мимо провозят приговорённых к гильотине.

Обе женщины вздрогнули.

— По несчастью, — прибавил Леба, — мы не могли вам найти другой квартиры, а по этой улице самая близкая дорога к Тронной заставе, куда теперь переведена гильотина. Но вас предупредят крики, и вы можете удалиться в столовую, которая выходит во двор.

Но Кларисса не обращала внимания на его слова. Мысль уведомить Оливье об их спасении всецело овладела ей.

— Могу я написать несколько строк дорогому мне существу? — спросила она.

Леба отвечал утвердительно и прибавил, что он зайдёт за её письмом через некоторое время, так как теперь ему необходимо исполнить ещё одно важное поручение.

Он быстро удалился, а Урбен стал приводить в порядок мебель в гостиной.

Тереза сияла счастьем, громко благодарила Бога за их спасение и выражала надежду, что они вскоре увидят Оливье.

— Но кому мы обязаны всем этим? — спросила она у тётки.

— Я думаю, что бывшему секретарю твоего деда, — отвечала Кларисса, — он теперь всемогущ, и я ему писала из тюрьмы. Если же я тебе об этом раньше не говорила, то не хотела тешить тебя надеждами, быть может, несбыточными.

Молодая девушка взглянула в отверстие ставней, которые были немного приотворены Урбеном, и воскликнула:

— Тут церковь!

Мысленно она обещала себе при первой возможности пойти в церковь и помолиться за их покровителя, который должен был много грешить, так как, если он был всемогущ, то он не мог не принадлежать к правительству террора.

Между тем Урбен принёс чернила и поставил на стол.

— Наконец-то я могу написать Оливье! — воскликнула радостно Кларисса.

Она присела к столу и начала писать, а Тереза начала внимательно осматривать комнату. Неожиданно её глаза остановились на иллюстрированной газете. Она была старая, но её сохранили, потому что в ней было подробное описание с картинками праздника в честь Верховного Существа.

Это заинтересовало молодую девушку, потому что Оливье во время его посещения тюрьмы Ла-Бурб горячо протестовал против этого торжества. Она стала читать прежде всего содержание газеты, напечатанное крупными буквами:

«Описание шествия. — Пиротехнические фигуры. — Типические группы. — Арест шуана. — Народное негодование».

— Я видел, как его арестовали! — заметил Урбен.

— А за что его арестовали? — спросила Тереза.

— За то, что он закричал: «Долой гильотину!»

Услыхав эти слова, Кларисса подняла голову. Она вспомнила, что Оливье накануне праздника упрекал французский народ за то, что никто не решился публично произнести эту фразу. Она и Тереза в один голос воскликнули:

— А что это был за человек?

— Насколько мне помнится, — отвечал Урбен, — это был юноша лет двадцати. Его арестовали немедленно, чтобы спасти от толпы, которая хотела его растерзать на куски.

— А как его зовут? — снова в один голос воскликнули обе женщины.

Урбен отвечал, что он не знает. Кларисса с материнским инстинктом стала доказывать Терезе, что они напрасно беспокоились, так как Оливье не мог быть этим юношей. Если бы он осуществил такую скандальную выходку, то их бы давно разыскали и привлекли к делу. А, напротив, в последнее время с ними обращались в тюрьме очень почтительно.

— Это правда, — отвечала Тереза и быстро успокоилась.

Кларисса взяла из её рук газету и бросила её.

— Лучше, чем читать всякий вздор, ты бы убрала нашу комнату. Ты даже ещё не посмотрела на неё.

Она нежно повела её в спальню и поспешно закрыла дверь.

Оставшись наедине с Урбеном, Кларисса тревожно спросила вполголоса:

— Вы видели этого молодого человека? Какие у него глаза? Как он был одет?

— Глаз его я не помню, — отвечал Урбен, — но на нём была рабочая одежда: серая куртка, такие же брюки и полосатый черно-серый жилет.

— Это он! Это он! — промолвила Кларисса, вспоминая обычный костюм Оливье, и упала в кресло, едва не потеряв сознания.

В эту минуту отворилась дверь из передней, и кто-то помахал оттуда рукой Урбену, который вышел и, немедленно вернувшись, сказал:

— Гражданин Робеспьер желает говорить с вами.

— Где он? Где он? — воскликнула Кларисса, заливаясь слезами.

Как только в дверях показался Робеспьер, Кларисса поспешила к нему навстречу и, не дав времени поздороваться с нею, воскликнула:

— Где мой сын? Где мой сын?

— Успокойтесь: ваш сын здрав и невредим!

Она взглянула на него пристально и, заметив его смущение, продолжала с ожесточением:

— Значит, арестованный молодой человек — Оливье? Значит, вы приказали его арестовать? Нечего сказать, хорошо! Вы сделались тюремщиком своего сына.

Робеспьер сначала опустил глаза в смущении, потом оправился и объяснил в нескольких словах всё, что случилось. Если он запер Оливье в тюрьму, то лишь для того, чтобы его спасти, иначе Комитет общественной безопасности мог его схватить и возвести на эшафот в доказательство того, что Робеспьер не имел права помилования. Напротив, теперь Леба повёз его в тюрьму Ла-Форс и тотчас привезёт его сюда. Здесь Оливье проживёт с матерью и Терезой до того дня, как они все трое уедут в провинцию.

Кларисса, видимо, успокоилась и доверчиво слушала Робеспьера.

— Но как вы его узнали?

— Благодаря случайности и найденным письмам в его дорожном мешке, он же сам упорно отказывался назвать себя по имени.