Робеспьер улыбнулся. Между выражением Руссо и его фразой существовала только аналогия мысли. То, на что только намекнул великий учитель, он подробно развил.

И он снова вернулся к своей работе.

Робеспьер не ошибся, что слышанный им голос и распеваемая этим голосом мелодия ему известны. То и другое ему могло напомнить Клариссу, которая не раз в эпоху их любви пела эту мелодию. Судьбе было угодно свести его в жилище философа, под влиянием которого разыгрался первый и единственный роман его жизни, с сыном Клариссы. Но сердце не подсказало ему, что молодой слесарь, открывший замок в шкафу, был его сыном, который вырос и возмужал вдали от своего отца, который не имел понятия, где он и что с ним.

Выйдя из Эрмитажа, юноша пошёл по тропинке, которая вела в лес. Это был красивый, здоровенный, мощный молодой человек, но его приличные манеры и светское воспитание невольно проглядывали сквозь рабочую одежду. Волосы его были тёмно-каштановые; голубые глаза мягко, нежно освещали загорелое, смуглое лицо, а на тонких губах, едва покрытых усами, играла весёлая улыбка. Он шёл быстро, держа в руках большую палку. Но по временам он останавливался и отирал платком пот, выступавший у него на лбу от нестерпимой жары. Наконец он нетерпеливо скинул сюртук и, повесив его на палку, продолжал свой путь, держа палку с сюртуком на правом плече.

Вскоре он повернул на зелёную поляну, которая расстилалась среди леса, и ускорил шаги, так как вдали показалась какая-то фигура.

— Тереза! — кликнул он.

— Здравствуйте, Оливье, — отвечал чистый, мелодичный голос, и к нему подбежала молодая девушка, протянув руки.

Она была высокого роста, с тонкой талией, розовым цветом лица, и на ней было старое, полинявшее платье.

— Нехороший мальчик, — продолжала она, — мы с тётей так беспокоились о вас. Куда вы пропали?

Юноша ничего не отвечал, а молча поцеловал её в лоб, пока она так же молча брала у него палку с сюртуком.

— Где мама? — спросил он наконец.

— Конечно, здесь, — отвечал другой голос, также женский и столь же радостный, но более нежный.

Голова Клариссы показалась над высокой травой, и через минуту юноша был в объятиях матери. Они уселись на валявшемся на земле срубленном дереве, на берегу весело журчавшего ручейка, через который был перекинут сельский мостик.

— Мой бедный Оливье, — произнесла мать, — как мы беспокоились о тебе. Отчего ты поздно пришёл? Да ещё после того, что не спал дома?

— Разве вы не знали, что я не должен был ночевать дома?

— Знала, но думала, что ты поэтому раньше придёшь сегодня.

— Это всё устроилось неожиданно, — сказал юноша и объяснил, что он всю ночь работал в Сен-При, маленьком селении, отстоявшем на милю от Монморанси, где готовился праздник, а поэтому было необходимо скрепить железными скобами большую эстраду. — Возвращаясь же домой, — продолжал он, — я встретил здешнего садовника, который просил зайти в Эрмитаж и отпереть замок в книжном шкафу для жильца.

— А какой там жилец? — спросила Кларисса, испуганная мыслью, что её сын ходил в дом неизвестного человека.

— Не знаю, но только он сидел за работой и даже не поднял головы, чтобы поблагодарить меня. Нечего сказать, странные манеры у этих республиканцев. По крайней мере прежние аристократы были вежливее.

— Тише, тише, тебя могут подслушать, — промолвила мать со страхом и обняла сына, как бы желая его защитить. — Лучше скажи, что ты слышал нового в своей мастерской.

— В Париже продолжаются всё те же ужасы, и число жертв всё увеличивается.

Пока он продолжал свой печальный рассказ о парижских ужасах, Тереза, сев на траву, старалась разгладить руками его измятый сюртук, а мать с любовью смотрела на его лицо.

От шестнадцатилетней Клариссы теперь ничего не осталось, кроме бархатных голубых глаз и нежной прелести их выражения, которое отражало по-прежнему чистую, непорочную душу. Бледное её лицо было испещрено глубокими морщинами, а белокурые волосы поседели. Хотя она была одета, как поселянка, но опытный наблюдатель мог бы тотчас угадать аристократку по её белым рукам, тонким пальцам и грациозным манерам.

Она была теперь известна под именем Дюран, и то же имя носила её племянница Тереза. Хотя она выдавала эту молодую девушку за дочь своего деверя, но в сущности она была дочерью её брата, студента Наварской коллегии, который был убит год тому назад в рядах шуанов вместе с её мужем, так как Кларисса была замужем и овдовела.

История её была немногосложна, и она могла её изложить в нескольких строчках, хотя, конечно, рука её дрожала на каждом слове. Брошенная своим обольстителем и не получив ответа на свои письма, она вполне разочаровалась в нём, хотя, по несчастью, слишком поздно. Она родила ребёнка в маленьком отдалённом селении Дофинэ, куда её отвёз отец и где она посещала потом своего сына раз в две недели по секрету ото всех. Она же сама продолжала жить с гордым, суровым отцом, который требовал, чтобы она по временам показывалась с ним в обществе. Несмотря на её печальный вид, она сохранила свою очаровательную грацию; в неё влюбился молодой гвардейский офицер де Молюссон, который и просил её руки у Понтиви.

— Ваше предложение делает нам большую честь, но, прежде чем дать вам окончательный ответ, я желал бы, чтобы вы сами переговорили с моей дочерью.

В тот же вечер Понтиви объявил об этом своей дочери в следующих словах:

— Господин де Молюссон, по-видимому, влюблён в тебя и сделал мне честь просить твою руку, но я объяснил ему, что ты сама ею распоряжаешься. Он завтра приедет, чтобы сделать тебе предложение. Я не знаю, нравится ли он тебе, но если ты намерена быть его женой, то ты должна прежде сознаться ему во всём. Мне нечего тебе прибавлять, что если он после этого всё-таки захочет жениться на тебе, то я с удовольствием дам своё согласие.

— Быть по-вашему, отец, — отвечала Кларисса.

Тяжело было молодой девушке поведать свою тайну незнакомому человеку, но она в этом видела искупление своей вины и мужественно исполнила свой долг, так как она и без приказаний отца никогда не решилась бы обмануть своего будущего мужа. В немногих словах она поведала ему о своём прошлом, а он оказался столь глубоко влюблённым и столь благородным человеком, что после этого рассказа молча почтительно поцеловал её руку.

— А ребёнок, — промолвил он после минутного молчания, — чьё имя он носит?

— Моего отца, его зовут Оливье.

— Нет, я говорю о фамилии. Мы ему дадим нашу фамилию. Ведь Молюссон не хуже Понтиви.

— Как! — воскликнула Кларисса, точно она была во сне. — Вы хотите его усыновить?

Молюссон молча прижал её к своему сердцу, и по щекам Клариссы потекли слёзы не от горя, а от неожиданного счастья. Ребёнку было тогда два года. Молодая чета много путешествовала вместе с маленьким Оливье, а затем поселилась в Понтиви близ замка старика, который мало-помалу стал нежнее обращаться с дочерью из любви к внуку. Молюссон, вышедший в отставку и всецело посвятивший себя семье, исключительно занимался воспитанием Оливье, который стал красивым, блестящим, умным мальчиком. Кроме Понтиви и брата Клариссы Жака, никто не знал о настоящем его происхождении. Жак де Понтиви был женат и потерял свою жену, спустя несколько месяцев после рождения дочери, которую Кларисса любила не меньше Оливье.

Жизнь, по-видимому, улыбнулась бедной женщине, но революция снова омрачила её существование. Жак де Понтиви вступил в армию, куда вернулся и Молюссон, как только опасность стала грозить королю. Они оба сопровождали короля и Марию Антуанетту в их бегстве в Варен, а в следующем году эмигрировали в Англию, а Кларисса с обоими детьми удалилась к отцу в замок Понтиви, где старик печально доживал свой век, утверждая, что ввиду тогдашних событий ему оставалось только умереть.

Однако узнав, что муж и брат отправляются в королевскую армию в Ванде, Кларисса оставила временно отца и детей и поехала повидаться с ними в Лондон, где они жили у англичанина Вогана, с которым они подружились в американском посольстве. Ей не удалось пожить с ними даже до их отъезда, так как известие о том, что отец её умирает, заставило её поспешно вернуться во Францию.