— Ну, Ангел Хранитель над вами, почивайте с Богом. Облачение-то хорошо было бы к Рождеству Христову кончить. Тятенька тебе говорил? Митрополиту мы хотим подношение от наших трудов сделать.

— Будет готово, матушка, не беспокойтесь. Я подруг привезла, чтобы подсобили нам, впятером-то живо кончим, — возразила Марина.

Мать Агния глянула на девушек, про которых она упомянула, с тем чтоб и им что-то сказать, но они уже заснули, одна даже слегка всхрапывала. Стоит ли их будить? Да и Катеньку-то, пожалуй, только напрасно потревожишь; тихо за дверью, не стонет, не движется, тоже заснула, верно.

И мать Агния вышла, не взглянувши на старшую племянницу.

Ночь наступала тёмная и бурная. Сухие листья, усыпавшие тропинку между садиком и коноплянником, размётываясь вихрем во все стороны, кружились в сыром воздухе в неистовой пляске. Дождя не было, но тучи, тёмные, чернее ночи, так низко нависли над землёй, что казалось — из них каплет холодная влага.

Матери Агнии становилось жутко. Ей чудились сквозь вой ветра зловещие звуки издалека, со стороны леса, то гиканье и свист, то стук копыт, то шелест под чьими-то ногами, как будто невидимая рать какая-то несётся по лесу, с треском ломая деревья. Ей хотелось бежать, но невидимые руки хватали её за ноги и таинственный голос шептал ей на ухо: «Останься... Беда на тебя летит... Останься... Ещё минута и поздно будет...»

Но едва только останавливалась она, чтобы прислушаться, как всё смолкало, а когда она нагибалась, чтоб освободить рясу из цепких когтей, впивавшихся в неё, то когти эти оказывались репейником или сухой веткой и, осенив себя крестным знамением, она шла дальше, досадуя на себя за малодушие.

Однако у поворота от плетня к пустому пространству, заваленному брёвнами и щебнем, оставшимся от постройки новых келий, она так ясно услышала за плетнём шорох и вздох, что опять, как вкопанная, остановилась и стала всматриваться в огонёк от лампады, теплившейся перед образами в её келье.

Это в их садике кто-то вздыхает. Неужели она уйдёт, не удостоверившись, что ей померещилось и что ни племянницам её, ни гостьям их не грозит никакой опасности?

Но как это сделать, не обеспокоивши их, не нарушив их сна?

Долго стояла она в нерешительности. А погода между тем стихала. Унялся ветер, и смолкли вместе с ним все остальные таинственные звуки; как сквозь землю провалилась нечистая сила, смущавшая её душу несколько минут перед тем. И точно для того, чтоб окончательно её успокоить, тучи раздвинулись, выглянула из них луна, озаряя своим мирным блеском плетень со свесившимися через него ветвями и лес, неподвижно черневший вдалеке за ним, и стали ей смешны только что испытанные страхи.

Чего ей бояться? Девицы спят при свете лампадки, яркой звёздочкой сверкавшей сквозь ветви густого садика; на них милостиво взирают лики святых угодников из киота да Ангел, хранитель невинности и девической чистоты. Они так мало подозревают зла, что забыли даже завесить окна, укладываясь спать. Да ведь и то сказать: от кого им таиться? Келья стоит особняком; не только ночью, но и днём никто мимо не проходит, разве только послушница пробежит здесь из огорода, чтобы ближайшим путём вернуться к старице, пославшей её из кухни за горстью гороха или кочном капусты.

Таким миром веяло из садика с этой звёздочкой в конце его, что мать Агния окончательно успокоилась и, мысленно сотворив молитву, пошла дальше.

А в садике, от которого она удалялась поспешными шагами и с лёгким сердцем, вот что происходило. Раздался лёгкий свист, зашелестели листья, захрустели ветки, и стройная фигура, давно уж в трепетном ожидании прижимавшаяся к высокому клёну, боязливо поглядывая то на плетень, то на келью с теплившимся огоньком перед образами, пустилась бежать на зов, прямо к тому месту, где другая фигура в монашеской рясе, с капюшоном, надетым на голову, протягивала ей руки между ветвями, что перевешивались через изгородь.

Молча охватили эти руки тонкий стан беглянки, приподняли её и поставили на землю среди конопли, но на одно мгновение, для того только, чтобы крепко прижать её к своей груди, осыпать лицо её жаркими поцелуями и, снова взяв её, как ребёнка, на руки, унести дальше к дереву, у которого привязана была лошадь.

Всё так же быстро и молча посадил монах похищенную девушку в седло, сам сел позади не, обняв одной рукой свою подругу, взял другой поводья, ударил коня и стрелой помчался к лесу.

Про исчезновение племянниц мать Агния узнала только после ранней обедни, когда улучила минутку прибежать к себе в келью.

Девиц она нашла в большом переполохе.

— Катерина Николаевна вышла погулять рано утром да заблудилась, верно, в лесу, до сих пор её нет, — объявила Марина, поднимаясь к ней навстречу.

— А Маша где?

— Марья Николаевна пошла её отыскивать.

— Одна?

— Одна; мы собрались было с нею идти, она не пожелала, говорит, что одна скорее найдёт сестрицу, и вот до сих пор её нет. Уж мы Варьку послали к ручью, может, там они обе.

Томимая тяжёлым предчувствием, мать Агния прошла в светёлку, где провела ночь её старшая племянница, и как переступила порог, так и поняла, в чём дело: Катерина в ту ночь совсем не ложилась, до кровати никто не притрагивался. Чётки, забытые Агнией на подушке, лежали на том же месте. Где провела Катерина ночь?

Окно было настежь растворено. Машинально подошла к нему старица и, заглянув в садик, увидала, что плетень напротив окна поломан. Вспомнился ей вздох, слышанный вечером за этим плетнём, а также странный шум, что нёсся из леса под свист ветра и вой бури. Кто-то мчался как будто верхом, топтал землю, шурша сухими листьями и ломая ветви.

О недаром захотелось ей остановиться, прислушаться, подождать приближения таинственного всадника!

Катерина бежала. Куда? С кем?

Страшно было останавливаться на этих вопросах. А Марья? Неужели и она тоже?..

Рыдания из соседней комнаты заставили её туда кинуться.

Марина в отчаянии ломала себе руки. Подруги её голосили вокруг неё. В дверях стояла задыхавшаяся от беготни и красная, как мак, послушница, а из-за её спины выглядывала бледная, с искажённым от испуга лицом Варька.

— Что случилось? — спросила старица.

— Марья Николаевна тоже пропала, её тоже разбойники увезли...

У Агнии ноги подкосились, и, если бы не кинулись её поддержать, она упала бы на пол; но это длилось недолго, почти тотчас же оправилась она, оттолкнула окружавших её девушек и стала властным тоном допрашивать вестовщицу.

— Откуда знаешь? Кого видела? Кто сказал?

Дрожа от страха и в сбивчивых выражениях, стала передавать белица слышанные новости. Весь околоток одно и то же толкует: курлятьевских боярышень разбойники выкрали, из-за выкупа, разумеется. Как темнеть стало, Силантий, пасечник, встретил в лесу двух всадников; люди эти показались ему подозрительными. На них были монашеские рясы, а из-под ряс ножи сверкали. Тотчас же признал он в них разбойников и притаился за деревом, чтоб не увидели его. Они благополучно проехали мимо и свернули к монастырской полянке, а он смотрел им вслед, пока они не исчезли у него из виду, и, вернувшись домой, сказал своему внучку: «Не случилось бы нонешной ночью беды в монастыре, Васютка; недобрые люди туда пробираются, высмотреть, верно, хотят, с какой стороны удобнее напасть».

А Васютка ему на это:

— Ну, Бог даст, ничего не будет!

— Всё же не мешало бы предупредить, — заметил старик.

— Да туда теперь и не достучаться, все спят, — возразил мальчик и завалился спать.

А Силантий не мог заснуть и несколько раз выходил из хижины, чтоб послушать, не донесётся ли чего со стороны обители. И долго, кроме воя ветра, ничего оттуда не доходило, но после полуночи, когда ветер стих и луна выплыла из-за туч, опять раздался лошадиный топот неподалёку от хижины. На крыльцо бежать было уж поздно, старик высунулся в окно и увидел одного из тех самых монахов, что так напугали его несколько часов тому назад, монах этот держал перед собою женщину.