Последние слова, пущенные ей вслед, Ефимовна услыхала уже в коридоре, из которого поспешила выбраться на чёрную лестницу, чуя на каждом шагу опасность и призывая мысленно всех святых и Ангела Хранителя, чтобы благополучно вынесли её из неприятельского лагеря.

И вдруг, на повороте в тёмную прихожую, заставленную шкафами, с лестницей наверх, ей загородила дорогу чёрная фигура.

У Ефимовны ёкнуло сердце, и душа в пятки ушла от страха, так похоже было это видение на черта: маленькая, тоненькая, с бесцветным лицом, белевшимся на чёрном фоне окаймлявшего его не то платка, не то скуфьи с ушами и со сверкающими любопытными глазками.

— С нами крестная сила! — пролепетала, крестясь и пятясь назад, бахтеринская нянька.

— Спаси тя, Христос! — услышала она в ответ на своё воззвание.

Это был не чёрт, а монашка. Из-за её спины выглядывала другая. Обе спускались из комнаты барышень. В той, что шла позади, Ефимовна узнала скитницу Фелицату, встреченную утром у Параньки.

«Эти как сюда попали?» — подумала она.

Но вступать в разговор тут было не место, и она, не останавливаясь, прошла в сени. Монашки последовали за нею, и вскоре все три очутились во дворе.

Тут Ефимовна почувствовала себя в безопасности, вздохнула свободнее и обратилась к своим спутницам с расспросами: к кому приходили они сюда? Уж не отчитывать ли барышень от беса их позвали?

— Мы за подаянием, — смиренно отвечала маленькая. — Скит наш бедный, даже и хлебушка прокормиться не хватает.

А Фелицата молчала, не поднимая глаз, скромно опущенных в землю.

— Что ж, подали вам тут? — продолжала свой допрос Ефимовна.

— Подали, матушка, подали. Девицы благочестивые, как голубицы чистые и непорочные, — отвечала нараспев гнусавым голосом маленькая.

— А в городе-то болтают, будто бесноватые они обе, — заметила Ефимовна.

— Божьи девственницы, Христовы невесты, — повторила своё заявление скитница.

Подруга же её продолжала молчать. Прежде чем продолжать свой допрос, Ефимовна оглянулась по сторонам широкого двора с низенькими службами, ютившимися в беспорядке вокруг барского дома, двухэтажного здания довольно затейливой архитектуры, с небольшим садом, спускавшимся к реке. Наступал вечер. Ворота заперли тотчас после первого удара колокола к вечерне. Челядь ужинала, кто в трапезной, а кто по своим клетям, и во дворе, кроме цепного пса, лежавшего перед конурой, сердито поглядывая на трёх женщин, направлявшихся к выходу, не видно было ни единого живого существа; однако Ефимовна сочла благоразумным прекратить разговор и возобновила его тогда только, когда они все три вышли через калитку на улицу.

Здесь, в грязном узком переулке между серыми заборами с перевешивающимися через них ветвями деревьев, покрытых едва заметными почками, она на минуту остановилась, чтобы спросить, большой ли у них скит.

— Большой. А землицы-то совсем почти нет. Огородишко малый, питаться нечем. Что добрые люди подадут, тем только и живы, — заканючила маленькая.

Ефимовна поняла намёк.

— Я вам подам, — заявила она.

И зашагала по переулку к площади, за которой был бахтеринский дом.

— Спаси тя, Христос, — в один голос ответили её спутницы, поспешая за нею.

А маленькая прибавила:

— Наставником у нас теперь авва Симионий, Божий молитвенник, старец святой... Симионий!

Точно завеса спала перед духовными очами Ефимовны при этом имени. Вот она разгадка мучившей её тайны! Авва Симионий, поп-расстрига, основатель новой секты, славился своим даром изгонять бесов из людей.

Ей теперь всё было ясно. Петрушку, без сомнения, сама Григорьевна командировала к Параньке в Принкулинскую усадьбу за сведениями о Симионие. Там не могли о нём не знать; это был притон всех личностей, скрывающихся от полиции и занимающихся тёмными делами. Одно время долго проживал там пресловутый Шайдюк, в течение многих лет нагонявший ужас своими разбоями на всю окрестную местность.

Возлюбили вольные люди Принкулинскую усадьбу, даром что она у того самого острога, где многие из их братии сидят. А может быть, именно поэтому они и ютятся здесь, кто их знает!

Вот и скиты раскольничьи, ведь только тем и держатся, что дружбу с злодеями водят. Да и про православные монастыри многое в том же роде болтают!..

— А далеко ваш скит-то отсюда? — спросила Ефимовна, стараясь говорить как можно равнодушнее, чтобы не возбудить подозрений.

— Далече. Три дня и три ночи без передышки идтить, и то не дойдёшь. А сквозь лес-то только пешком можно продраться, ни верхом, ни на колёсах проезду нету. Место у нас дикое, одним нашим только пути туды не заказаны, а чужому ни за что не пролезть. Зверья сколько рыщет, страсть! Гады всякие, змеи...

— Медведь попадается, — подсказала её подруга.

— Что медведь, медведь ещё не так страшен! Водится округ нашей обители зверь и лютее медведя, такой страшейный, что при одном взгляде помереть можно от перепугу. Аспид, змея, лев рыкающий, тигра свирепая, что всякий образ, даже младенческий на себя может принять, чтобы завлечь людей... Да, — прибавила она со вздохом, — ухищряется враг человеческий нам на погибель, соблазняет всячески. Не легка наша доля и кому свыше не дано, ни за что не снесёт. Ну а в ком вера да благодать, тот, известное дело...

— В писании сказано: «Даю вам власть над змиями и скорпионами», — подхватила другая скитница.

— А Симионий-то часто у вас бывает? — вернулась Ефимовна к занимавшему её предмету.

— Навещает, когда Господь прикажет.

— И тогда, чай, у вас от бесноватых проходу нет?

Скитницы промолчали на этот вопрос; почуяли, верно, к чему он ведёт. Но Ефимовна не теряла надежды добиться цели.

— Он, говорят, Симионий-то ваш, не так давно в Спасском монастыре, что под Киевом, из четырёх монахов беса выгнал, — заметила она.

— Благочестивый старец, — ответила уклончиво старшая скитница.

А Ефимовна продолжала:

— Издалека за ним, говорят, присылают...

И, переждав немного, она прибавила:

— Поговаривает народ, будто его здесь поблизости недавно видели.

Спутницы её опять тревожно переглянулись. Как нарочно выплыл в эту минуту месяц из-за крыш, и от Ефимовны не ускользнуло резкое движение, толкнувшее их друг к другу, причём Фелицата, шедшая сзади, очутилась рядом с нею.

— Хотелось бы очень и мне у него благословиться, — продолжала с усиливающимся апломбом Ефимовна. — Вам, чай, известно, где он здесь пристал?

На это обе монашки запротестовали. Откуда им знать про авву Симиония? Они только вчера вечером добрались сюда. Ночевали у слепого нищего и весь день с раннего утра от окошка к окошку ходили за милостыней. Ни с кем не говорили. А про авву Симиония они с тех пор ничего не слышали, как ещё в позапрошлом году он у них одну старицу, мать Анастасию, в смертный час напутствовал.

Но Ефимовна не верила им ни крошечки, и уж по одному тому, как они замитусились да застрекотали обе, как сороки, забыв обычную сдержанность и смирение, она догадалась, что попала в цель и что Симионий действительно здесь. И призван он сюда не для чего иного, как для того, чтобы барышень Курлятьевых отчитывать. Уж какое ещё нужно доказательство, что они кликушами сделались! А старая шкура Григорьевна ещё осмелилась на неё с кулаками лезть за один намёк на это обстоятельство! Ах она паскуда эдакая! Такая страшная напасть, сам Господь от них отвернулся, бесам их предал, а они всё ещё фордыбачатся да с почтенными людьми себя равняют, даже и словом не дозволяют себя обидеть. Вот наглость-то! Чем бы смириться да перед каждым заискивать, чтобы пожалели их, а они, на-ко, поди!

Торжествовала Ефимовна вовсю. От волнения и боль прошла. А порядком-таки оттрепала её старая подруга. Хороших три-четыре пучка волос осталось в цепких когтях старой карги с седой головы бахтеринской няньки. Но всё это вздор и пустяки по сравнению с новостями, которые она услышала; за такие новости можно и не то вытерпеть.