Принц Леонард опомнился наконец от своего забытья и поняв, что гнев супруги обращён преимущественно на него, поспешил её успокоить предложением привезти к ней русскую княгиню, когда только она пожелает.

— Я с нею хорошо знаком, она очень умная и прекрасно воспитанная женщина, мы очень часто виделись в Париже, — объявил он.

— И правда это, что она делает чудеса? — полюбопытствовала принцесса Оттилия.

На вопрос этот взялся ответить Лилье, осторожно молчавший до тех пор, пока вопрос о допущении иностранки в замок не выяснится в благоприятном смысле.

Оказывалось, что он знал как нельзя лучше эту русскую княгиню и много раз был свидетелем исцелений вследствие её молитв и советов.

— Кроме удивительной силы в глазах, которую можно объяснить магнетизмом, она, должно быть, очень сведуща и в медицине.

— Не в чёрной ли магии скорее, — ехидно подсказал капеллан.

Но на инсинуацию эту никто не обратил внимания, всем теперь хотелось познакомиться с новой интересной личностью. Жизнь в замке была так монотонна и скучна, что каждому развлечению были рады. Даже герцог, поддаваясь всеобщему оживлению, с любопытством стал расспрашивать аббата про иностранку, для которой приходилось нарушать правила этикета, господствовавшего в замке с тех самых пор, как ещё прадед сделался его владельцем.

Один только принц Леонард не принимал участия в разговоре и со сдержанным раздражением, ожидая минуты избавления, сидел молча и насупившись.

О как медленно тянулось для него время! С каким восторгом сорвался бы он с места, не дождавшись конца ужина, и побежал бы туда, куда влекло его сердце.

Но это было невозможно, приходилось волей-неволей ждать, чтобы все поднялись из-за стола, прослушали бы вечернюю молитву, которую произносил капеллан не для одних только господ, а также и для слуг, толпившихся в дверях, а затем надо было подойти к главе семьи, поцеловать его руку и принять его благословение, пожелать спокойной ночи остальным членам семьи, а также и аббату с капелланом, и обеим фрейлинам, проводить супругу до её апартаментов, покорно выслушать её упрёки в холодности и недостатке внимания, успокоить её заранее приготовленной фразой, сдерживая отвращение, ответить на её поцелуй и уж тогда только мог он считать себя свободным.

Исполнив все требуемые от него формальности, вбежал он, перескакивая через две, три ступеньки, в свою комнату наверху высокой круглой башни, из которой открывался чудный вид на окрестности. Там, переждав ещё с час времени, пока все огни в замке не погасли и все шумы не стихли, осторожно, крадучись потайными ходами, выбрался он на широкий двор, а оттуда через калитку, проделанную в каменной стене, без сомнения, таким же охотником до таинственных прогулок, как и он сам, принц Леонард очутился в поле.

Тут, прежде чем идти дальше, он остановился, чтоб оправиться от испытанных волнений и радостно вдохнуть в себя полной грудью ароматный воздух — ночь принадлежала ему.

В замке Ротапфель, расположенном близ городских ворот, принца уже давно ждали.

Немногочисленное общество, собравшееся у русской княгини, отказывалось сесть за стол до его появления.

Впрочем, благодаря блестящему, оживлённому разговору и новостям, сообщаемым новыми эмигрантами из Франции (семьи, состоящей из знатной дамы с двумя сыновьями), время летело незаметно в уютной гостиной с высоким потолком, у пылающего камина таких огромных размеров, что в нём мог гореть целый дуб.

Хозяйка, смуглая средних лет женщина, с энергичным лицом и умными, пронзительными глазами, в каком-то странном, полумужском, полумонашеском костюме тёмного цвета, без всяких украшений, представляла интересный контраст с жеманной парижанкой, разодетой по последней моде, в фижмах, напудренном парике, нарумяненной, с мушками и прочими атрибутами щеголихи тогдашнего времени, с живой, экзальтированной речью, испещрённой чисто парижскими выражениями, резкими переходами от ужаса к иронии, от отчаяния к изумлению.

Перед нею молодой, красивый аббат рассыпался в комплиментах и сочувственных фразах; позади её кресла двое юношей, её сыновья, с любопытством поглядывая по сторонам, обменивались замечаниями шёпотом, когда им казалось, что никто на них не обращает внимания, а немного поодаль двое стариков, маркиз Дьедоне де Ранфор и брат его, маркиз Мари де Ранфор, высохшие, как мумии, с породистыми, крупными носами и надменным, ястребиным взглядом, вставляли по временам в беседу на современные темы воспоминания из далёкой старины, когда они были ещё пажами при Людовике Возлюбленном. Были тут ещё какие-то две молчаливые и бесцветные дамы, одна молодая, другая старая, скромно одетые и болезненного вида, любовно-восторженным взглядом следившие за каждым движением хозяйки; но не для этого общества спешил сюда с таким трепетным нетерпением и волнением принц Леонард.

Когда он вошёл, княгиня оглянулась на крайнее окно, со спущенной перед ним драпировкой, и по губам её проскользнула усмешка, когда она заметила, что драпировка эта заколыхалась. Отвечая на поклон принца, она едва заметным кивком указала ему на эту трепетавшую, как живая, ткань. Лицо его мгновенно прояснилось, и он с удвоенной любезностью стал отвечать на приветствия.

— Как прост и как мил, не правда ли? — сказала хозяйка приезжей даме.

— Прелесть, совсем не похож на немца. Напоминает наших принцев, ты не находишь, Гектор?

Старший сын, к которому она обращалась, высокий хрупкий юноша лет восемнадцати, почтительно к ней нагнулся:

— Да, матушка, это настоящий принц.

— Настоящий принц, — повторила мать, не спуская улыбающегося взгляда с Леонарда.

У неё были виды на супруга принцессы Терезы. Если он примет участие в её сыновьях, их не сунут в какой-нибудь завалящий полк союзной армии, а поместят туда, где они будут на виду, чтоб драться с честью за короля и попранные права французского дворянства. Недаром воспитала она их в традициях старины; ни за что не изменят они долгу чести, а храбрость их фамилии — наследственное достояние, но всё же несравненно лучше проливать кровь и рисковать жизнью в порядочном обществе, чем где-нибудь во тьме, за кулисами, со всяким сбродом.

— Я вас с ним познакомлю поближе, — предложила хозяйка.

Как опытная женщина, она угадывала замыслы своей гостьи.

— Пожалуйста, вы меня этим очень обяжете, — отвечала с достоинством эта последняя.

Княгиня подошла к принцу, терпеливо выслушивавшему рассуждения одного из длинноносых старцев, и, выждав, пока старец кончил объяснять, как, по его мнению, должен был бы поступить король, чтоб усмирить разбунтовавшуюся чернь, она заметила, что мадам де Сиври лучше, чем кто-либо, может судить о том, что происходит в настоящее время в их несчастном отечестве.

— Она с сыновьями всего только с неделю как выехала из Парижа, и там они были свидетелями таких ужасных сцен, что волосы дыбом становятся от её рассказов!

Разумеется, Леонард с радостью покинул старика и поспешил к мадам де Сиври.

Но как ни старался он заинтересоваться разговором с нею, как ни заставлял себя выражать сочувствие к её печали и разделять её негодование, душой он был далеко. Беспрестанно озирался он по сторонам, точно поджидая кого-то; рассеянность его с минуты на минуту усиливалась, и с тоской во взгляде следил он за хозяйкой, когда она подошла к окну в отдалённом углу и скрылась за спущенной перед ним драпировкой.

Наконец он не вытерпел.

— Скажите, пожалуйста, — обратился он к аббату, который присоединился к группе у камина, — графа Казимира ждут сюда сегодня?

— Как же, ваша светлость, граф непременно будет. Супруга его здесь и, как всегда, он за нею придёт со слугами и носилками, чтоб отнести её домой. Его, вероятно, задержал курьер, которого он сегодня ждал из Петербурга с депешами.

В эту минуту появился в дверях лакей и объявил, что кушанье на столе, а из-за густых бархатных складок у окна вышла хозяйка с молодой особой такой поразительной красоты, что на всех лицах выразилось восхищение.