— А Марью Николаевну они, проклятые, у ручья подкараулили. Знали, верно, что пойдёт сестрицу к ручью искать, тут её и сцапали! — вскричала, рыдая, Варька.

— Батюшки родимые! Мать, Царица Небесная, горе-то какое! — подхватили в один голос подруги Марины, и в келье поднялся такой вой, что весь монастырь сюда сбежался и наконец сама игуменья явилась.

Дочка Егора Севастьяновича совсем обезумела от страха за подруг. Она была в таком отчаянии, что даже мать Агния переставала временами сокрушаться о племянницах, чтоб успокаивать её и утешать.

И каждую минуту то игуменья, то которая-нибудь из стариц вспоминали про Гагина.

Был бы здесь Егор Севастьянович, не случилось бы беды, а и случилась бы, так он уж сумел бы присоветовать. Эдакое горе, что такой нужный человек уехал.

Марина предложила послать за отцом. Недалече, чай, он отъехал.

Но на вопрос, известно ли ей, какой путь он избрал, она не знала, что ответить. И в Харьков хотел завернуть, у него там приятель живёт, и про Варшаву поминал.

— Может, Акулине Ивановне известно?

— Вряд ли, а, впрочем, если ещё на богомолье не ушла, можно узнать.

Послали в Чирки просить Акулину Ивановну поспешить в монастырь, но не застали уж её, ушла на богомолье, проводивши дочку, а гнаться за нею в Киев игуменья не сочла нужным.

На неё стали находить сомнения. Порасспросивши обстоятельно Варьку и других белиц, что ближе прочих стояли к курлятьевским боярышням, да заставив мать Меропею припомнить досконально всё, что произошло в келье матери Агнии до той минуты, как открылось исчезновение Катерины из каморки тётки, настоятельница обители, сопоставив эти рассказы с другими обстоятельствами, вывела заключение, далеко не согласующееся с тем, что родилось у неё в уме при первом известии о случившемся.

Да и сама катастрофа, после зрелого размышления, не казалась ей уже такой ужасной, какой могла бы быть при других обстоятельствах.

— Прискорбно, конечно, что племянницы ваши сделались жертвами злодеев, — говорила она, с глазу на глаз, матери Агнии, запершись с нею в отдалённой от любопытных ушей келье, — но ведь могло и хуже случиться. Разбойники могли напасть на обитель целой шайкой, ограбить церковь, надругаться над монахинями, пытками заставить стариц выдать монастырскую казну и поджечь с четырёх сторон обитель. А строение-то у нас всё деревянное да ветхое — как сухая солома, запылало бы. И не от кого помощи ждать. До ближайшего хутора версты три, да если бы и ближе было, никто бы на помощь не двинулся. Значит, если так рассудить, разбойники ещё милостиво с нами поступили, удовлетворившись похищением двух девиц, которые к обители даже не принадлежат. Не накликать бы нам, мать Агния, ещё большей беды жалобами, — прибавила игуменья в заключение своей речи, устремляя на свою собеседницу пытливый взгляд, под которым эта последняя не могла не опустить глаз.

Однако после небольшого молчания мать Агния объявила, что ей надо ехать в город, чтобы сообщить родственникам о постигшей их беде. Нельзя же не попытаться вырвать девиц из рук злодеев.

— А известно ли вам, кто тот молодец, что атаманом у них считается? — спросила игуменья, не переставая пронизывать её испытующим взглядом. — До меня дошли слухи, — продолжала она, не дожидаясь ответа на свой вопрос, — будто этого человека ваша старшая племянница знала, когда он был ещё крепостным её родителей... Будто она любила его... Уверены ли вы, мать Агния, что чувство это совсем умерло в её сердце? Ведь враг-то силён, видали мы с вами и не такие примеры, поддавались козням поганого старицы святой жизни такие, которых все праведницами считали, — что ж мудрёного, если молодые девицы... Сколько ей лет, вашей старшей племяннице, мать Агния?

— Двадцать второй пошёл с Благовещения, — чуть слышно, упавшим голосом отвечала Агния.

— Лета ещё юные, — вздохнула игуменья. — Вспомним самих себя в эти года, мать Агния, и будем молить Создателя, чтобы не дал погибнуть вконец душе христианской, возбудил бы в ней раскаяние, вернул бы её в лоно православной церкви...

И, постепенно одушевляясь, она прибавила:

— Не у князей и сильных мира сего нам искать опоры, а у Царя нашего Небесного, Он, Господь Милосердный, знает, как вернуть заблудшую овцу на путь спасения! Вернётся к нам Катерина, мать Агния, вот помяните моё слово, что вернётся. Пусть только знает, что мы её во всякое время с распростёртыми объятиями готовы принять.

Мать Агния молчала. Отлично понимала она смысл этих слов и скрытый под ними намёк. Не хотелось игуменье ссориться с разбойниками и накликать на обитель месть их из-за курлятьевских боярышень, это было ясно, как день.

Переждав немного, матушка заговорила про Марью и доказала при этом, что знает про племянниц Агнии гораздо больше самой Агнии. Марью она подозревала в сношениях со скитницами и усматривала прямую связь между этими отношениями и её исчезновением из монастыря.

— Да неужто ж у вас никогда не было подозрений на её счёт? — спросила игуменья.

— Какие подозрения? Насчёт чего? — дрожащими от волнения губами вымолвила мать Агния.

У игуменьи лукавым блеском загорелись глаза.

— Да насчёт её заблуждения в вере. Мне кое-что об этом известно. К ней тут скитница одна ходит, и разговоры она с ней имеет самые соблазнительные. Сдаётся мне, мать Агния, что мы, может, на разбойников-то понапрасну только клевещем и что девицы ваши совсем к другим злодеям попали. Ведь Шафровский скит от нас недалеко, а Симионий-то из ваших девиц бесов изгонял. Не подождать ли шум-то да огласку поднимать до поры до времени, доколь не обнаружится, где именно они обретаются, и силой ли их увлекли, по рукам, по ногам связавши, или сами они своей волей, прельстившись дьявольским соблазном, святую обитель на вертеп бесовский променяли?

Мать Агния всё ниже и ниже склоняла голову под этими жестокими словами. Не могла она не сознавать их справедливости. Действительно, трудно было допустить, чтобы племянниц её похитили против их воли. Как же так, без борьбы, без крика?

А вздох, так явственно слышанный ею в саду, что он до сих пор звучит у неё в ушах?

О, зачем не заглянула она в светёлку перед тем, как выйти из домика! Зачем не удостоверилась собственными глазами, что Катерина там, а не в саду, у плетня под клёном, в ожидании своего похитителя!

Теперь и поведение Марьи казалось ей крайне подозрительным. Ну, как это заснуть так крепко, чтоб даже не проснуться, когда тётка вошла в комнату и заговорила с её подругами? И для чего отправилась она одна искать сестру?

Припоминались и другие подробности. Множество мелочей, казавшихся ей до сих пор не стоящими внимания пустяками, поражали её теперь своим значением, подтверждая, как нельзя лучше, подозрения, высказанные игуменьей.

А матушка ещё всего не знает, ей неизвестна домашняя обстановка курлятьевских боярышень, она понятия не имеет об их жизни с властолюбивой, жестокой матерью и помешавшимся на религиозных вопросах отцом; ей неизвестны все подробности ужасного романа, разыгравшегося между Катериной и Алёшкой; если б она всё это знала, у неё не осталось бы никаких сомнений насчёт причин, побудивших Катерину с Марьей бежать из монастыря.

Да, это было бегство, а не похищение; игуменья права, утверждая, что дело это до поры до времени предавать огласке не следует.

Вот что-то Егор Севастьянович скажет, когда вернётся?

Впрочем, игуменья разрешила Агнии съездить в город и посоветоваться с родителями беглянок относительно этого печального события, и вместе с тем она обещала принять всё зависящие от неё меры и здесь исподволь разузнать про них. Ведь Шафровский-то скит недалеко, а там уж, наверное, всё известно.

А в семье похищенных девиц имели ещё больше причин относиться к этому событию так, как будто оно и не происходило вовсе.

Впрочем, надо и то сказать, что г-же Курлятьевой было в то время не до дочерей. В её доме всё было вверх дном по случаю письма, полученного из Петербурга, с уведомлением о том, что Федюша её принят в корпус для дворянских детей, которым и сама царица, и вся царская фамилия так интересуется, что каждый считает за счастье туда попасть.