Ефимовна со слезами кинулась её успокаивать.
— Барыня, голубушка, не извольте так убиваться, — говорила она, подавая ей воды и целуя её руки, — барышня сейчас вернутся, вот увидите, что вернутся, не в первый раз. Они в старый дом, верно, пошли. Часто они туда ходят, вот так, как теперь, никому не сказавшись. И подолгу там сидят, когда час, когда два.
Но слова эти подливали только масло в огонь.
— Что ж ты молчала до сих пор? — вскричала Бахтерина, в отчаянии своём забывая, что сама же раньше ни от кого не принимала доносов на дочь. — И не грешно тебе, старая, меня обманывать?! Кого она там видит?
— Да никого там, окромя старика Андреича с Варварой, нет, — вымолвила, запинаясь, Ефимовна.
— Неправда! Она бы не скрывала от меня, что туда ходит, если б ни с кем там не встречалась!
Старуха, насупившись, молчала.
— Ты знаешь! Говори сейчас! — вспылила барыня.
— Да что говорить-то, сударыня? Вы лучше у них у самих спросите, — прошептала Ефимовна, ещё ниже опуская голову.
— Господи! Да что ж это такое? Сговорились вы, что ли, меня насмерть замучить? Все знают и молчат!
— Ничего мы не знаем, сударыня, болтают людишки... Да нешто можно всякую брехню до господ доводить?
— К кому она ходит? Господи! Господи! Что же мне всю дворню, что ли, к допросу призывать, чтоб про родную дочь узнать? Говори всё! И что сама видела и что от других слышала, всё, всё! — прибавила Бахтерина, гневно топая ногой.
— Скитницы там, — проронила нехотя Ефимовна, которую гнев барыни не столько пугал, сколько печалил.
— Скитницы? Это что ж такое?
— Из раскольничьей обители в лесу, где настоятелем отец Симионий, — пояснила старуха.
У Бахтериной ум помутился от недоумения и испуга.
— Зачем они ей? — с трудом вымолвила она.
— Да что ж мы можем, сударыня, знать? Нешто они нам скажут? Вы лучше сами с ними поговорите, может, вашей милости и откроются, а мы что, мы только молиться Господу Богу можем, чтоб успокоил он вас за все ваши добродетели... Таких-то господ, как ваша милость...
Оборвав речь на полуслове, старуха всхлипнула и отёрла катившиеся по морщинистым щекам слёзы концом шейного платка.
— Молитесь, молитесь! Кроме как на Бога, надеяться нам не на кого! — тоже со слезами вскричала Софья Фёдоровна.
И махнув рукой Ефимовне, чтоб вышла, она опустилась на колени перед киотом с теплившейся перед образами лампадой и до тех пор взывала к Богу о помощи, пока не подуспокоилась.
Поднявшись с колен, она могла лучше обсудить дело. Вторжение раскольников в их семью было дня неё не новостью. Разве они не погубили её зятя, Николая Семёновича и его несчастных дочерей? Говорили тогда, что и из дворни курлятьевской только те и спаслись от заразы, которые при барыне состояли, остальные все к отцу Симионию бегали за благословением и за советом. Наверное, и старик Андреич раскольник, и внучка его. У них, без сомнения, Магдалина и встретилась с скитницами из монастыря Симиония, а может, и с ним самим? А Симионий человек не обыденный. Недаром даже и покойный Иван Васильевич был высокого мнения о его уме, начитанности и красноречии. Что же мудрёного, если он повлиял на Магдалину, поразил её воображение... Зерно упало на подготовленную почву. С детства Магдалина слышала разговоры об учении сектантов, масонов, мартинистах и т. п. Приёмный отец её страстно всем этим интересовался, был близок с Новиковым и со многими из его последователей. Сочинения мистического содержания сделались под конец жизни его любимым чтением. Магдалина читала ему вслух жизнеописание M-me Guyon и других ей подобных... Софья Фёдоровна не раз слышала от мужа, что между нашими искателями духа Истины и заграничными много общего если не в форме, то в принципе... Вот и разгадка недоумения, мучившего её насчёт дочери уже давно, но в особенности последние два дня. Такая девушка без борьбы убеждениями своими не поступится, нелегко ей было терять веру, в которой её воспитывали с младенчества. А отказаться от счастья соединиться с любимым человеком?.. Ну, за последнее — спасибо Симионию. Он раньше всех разгадал Курлятьева. Должно быть, действительно у него дар предвидения, и он умеет читать в сердцах людей. Откуда этот дар, от Бога или от дьявола, это уж другой вопрос, но так или иначе, а на этот раз нельзя не сознаться, что он спас Магдалину от страшной беды, потребовав от неё, чтоб она отказала Курлятьеву. Надо за это благодарить Бога, Он, всемогущий и всемилостивый, знает, каким путём проявить Свою волю на пользу избранных Своих чад.
Погруженная в размышления, она не замечала, как летело время, и сделалось совсем темно, когда раздались шаги и на пороге соседней, освещённой комнаты появился дворецкий Лукьяныч с докладом о дорожной карете, что её привезли от слесаря исправленную. Тут только вспомнила Бахтерина про своё решение непременно сегодня уехать в деревню. Давно ли, узнав о страшной катастрофе, обрушившейся на племянника, она в душевном смятении цеплялась за отъезд отсюда, как за якорь спасения, но теперь после того, что она узнала про Магдалину, она даже и представить себе не могла, что будет, когда дочь её вернётся. Ждала она этой минуты с нетерпением, и вместе с тем ей было жутко, и сердце раздиралось сомнениями. «Как начать с нею разговор? Ждать ли её излияний или, объявив про то, что ей известно, умолять довериться ей вполне?» — спрашивала себя Софья Фёдоровна в тоскливом своём недоумении, забывая про дворецкого, ожидавшего приказаний у дверей.
— Прикажите укладываться, сударыня? — спросил этот последний, переждав в молчании с минуту.
— Не знаю ещё, Лукьяныч. Мы, может быть, сегодня не поедем. Как барышня вернётся, тогда и решим, — отвечала Софья Фёдоровна.
Старик, понурив голову, вышел. Его давно уж дожидались в коридоре.
— Что ты там как долго, дедушка? — начала шёпотом молодая румяная девушка Глаша, выдвигаясь из тёмного углубления между стеной и шкафом и загораживая ему дорогу.
— Тише ты, услышат! — проворчал он, торопливо направляясь к буфетной.
Она поспешила за ним.
— Ну, говори, что там ещё случилось? — спросил он отрывисто, после того как, оглянувшись по сторонам, убедился, что некому их подслушать. Пользуясь расстройством барыни, вся дворня скучилась в людской, один только дежурный казачок дремал на конике в прихожей, да две девчонки, забившись в уголок девичьей, хихикали между собой в ожидании барыниного звонка.
— Ефимовна в старый дом за барышней собралась, — объявила взволнованной скороговоркой Глашка.
— Ну, это она так, ночь ведь уж, побоится пойтить.
— Нет, деинька, она беспременно пойдёт. Если, говорит, до чаю барышня не вернётся, я, говорит, знаю, где её найтить.
— Это она кому же?
— Илюшке. А он говорит: я вас, крёсненька, провожу. А она ему: не надо, говорит, я, говорит, и одна дорогу найду.
Старик озабоченно сдвинул брови и зашамкал беззубым ртом.
— Ну-ка, сбегай, посмотри, где она теперь, — приказал он, помолчав немного, — да скажи ей: дедка Лукьяныч тебя ищет. У барыни сейчас, скажи, был, спрашивал, едут, что ли, в деревню-то нонче ночью, как хотели.
— Сейчас!
Она побежала к лестнице наверх, где в мезонине с окнами на чёрный двор жили белошвейки под присмотром старой няни, а Лукьяныч стал ходить взад и вперёд по коридору, ломая себе голову над мудрёным вопросом: как сделать, чтоб Ефимовна вернулась из старого дома с носом и никого бы там не нашла. Кого бы повернее послать предупредить барышню? Кроме форейтора Стёпки некого, а пойти теперь в конюшню без благовидного предлога опасно, непременно навлечёшь на себя подозрение. Дорожный экипаж он уже осматривал, как шёл сюда с докладом о нём барыне, и с кучерами обо всём перетолковал, всем покажется странным его появление, пожалуй, со Стёпкой не удастся и словом перекинуться.
Но долго размышлять ему не дали, Глашка прибежала назад с известием, что Ефимовна уже ушла.
— Пока вы у барыни были, а я вас тут поджидала, она, не одевшись, вздёрнула только платок с шеи на голову, да и побежала. Теперь уж не догнать, поди, чай.
