На следующий день группа новобранцев с чемоданами, узлами и хурджинами двинулась к вокзалу. Провожающих было больше, чем уходивших. Я с тремя Мкртычами был в толпе провожавших.

— Мкртыч Дживанян, запевай! — скомандовал военный, заглянув в список, который держал в руке.

Я сначала удивился, потом засмеялся. Более нелепого приказа я себе не представлял. Где уж этому военному знать, что Мко за день едва ли произносит одну фразу, а песню поет только одну — о «лубимой» — и то мурлычет себе под нос.

Мко растерянно посмотрел на Любу. Люба что-то говорила ему, убеждала… И когда вторично прозвучало: «Дживанян, запевай», — из группы новобранцев послышался женский срывающийся голос. Я покраснел и готов был от стыда провалиться сквозь землю.

К этому голосу присоединился Васо. Потом и отец, Я еще больше съежился. Послышался смех. Но постепенно, сначала вразнобой, потом все лучше новобранцы подхватили песню и допели ее.

Они не были еще солдатами. Они только становились ими.

Отец шагал так, словно он уже был солдатом. Широко, с высоко поднятой головой, гордый.

Поезд отошел, затем стал уменьшаться, наконец превратился в точку и исчез. В поезде было много молодых. В поезде были Мко и Люба.

Как я ни старался не заплакать, ничего не вышло. Предательские слезы текли по моим щекам, хотя я и кривил рот, изображая улыбку, и время от времени глотал соленые капельки. Краешком глаза я посмотрел — я увидел: у троих Мкртычей были влажные глаза и на щеках размазана Любима губная помада.

Угол в «треугольнике», где помещались Мко с Любой, опустел.

В «треугольнике» осталось всего три Мкртыча, а работы прибавилось. Поступали уже и заказы для фронта. Вместо доски с надписью «Ударники» повесили доску «Тысячники». На ней были все три фамилии. Заказы для фронта поступали от кавалерийской части, стоявшей в городке. Для них делали подковы. Мкртычи очень гордились этим, и в нашем «треугольнике» часто повторялась фраза — «заказ для фронта».

После уроков я помогал Мкртычам: раздувал мехи. Особенно хорошо было работать в холодные зимние дни. Лицо у меня становилось багровым, и я уже смотрел на Мкртычей иначе, их глазами.

Из кавалерийской части приходил к нам старший сержант Петр Перекопский. Это он приносил и оформлял заказы для фронта. Фамилию его знал только я. Мкртычи звали его просто Петя.

Вместе с острым запахом Петиных кирзовых сапог в кузницу входило оживление. Все становилось для меня простым и ясным: жизнь, мир, война, смерть… И мне казалось, Мкртычам тоже.

Каждую субботу Петя водил свой взвод мимо кузницы в баню. Заслышав еще издали дружную солдатскую песню, Мкртычи радовались. Взвод приближался к нам. Петя командовал: «Вольно. Разойдись» — и ребята бежали в кузницу. Грелись у горна, курили, наполняя кузницу запахами махорки и сапожной ваксы.

С особой почтительностью Петя изучал длинные усы дяди Васо. Вскоре выяснилась и причина — оказывается, Петя тоже начал отпускать усы. Но почему-то были они у него редкие, волосы торчали, как иглы у ежа. Петя ужасно был огорчен. И часто с мечтательной завистью смотрел на усы Васо.

— Дядя Вася, разреши потрогать твои усы, — попросил как-то Петя.

— Пожалуйста, — согласился Васо и, покрутив ус, вытянул вперед шею, демонстрируя свою красу.

Петя осторожно погладил роскошные дяди Васины усы и удовлетворенно сказал:

— Спасибо.

Потом сел и еще полюбовался на них издали.

Не знаю, что было тому причиной — усы или что-то другое, но Петя еще больше подружился с Васо. Теперь Васо навещал кавалеристов, помогал Пете носить подковы и ковать лошадей.

Постепенно Васо стал появляться у нас сначала в сапогах, потом в галифе, фуражке и вскоре работал в кузнице над заказами для фронта в полной воинской форме.

Мы получили письмо от Мко и Любы. Письмо Мко читал я. Мкртычи, торжественно приостановив работу, окружили меня и внимательно слушали.

Письмо было написано на наречии Мкртычей, но я во время чтения редактировал его как мог.

«Мои дорогие и незабываемые Уста Мукуч-джан, Васо-джан, Гаспар-джан, Овик-джан. Первым долгом поклон вам и вашим семьям от меня и Лубы. Если вы спросите о нас, то мы живы-здоровы, чего и вам желаем.

Луба со мной. Она санитарка. От меня никуда не отходит, где бы я ни был — под огнем, под пулями. Скоро в наступление. Я не посрамлю своей чести. Сделаю все, что могу. Только вот за Лубу не спокоен».

И вся оставшаяся страница письма посвящена была Любе.

В конверте было и второе письмо, написанное Любой. Хотя Мкртычи ценили мои познания в русском языке, однако читать письмо отдали Пете.

Любино письмо начиналось все теми же пожеланиями и приветами, а остальное было о Мко.

Петя кончил читать и загрустил. Даже чужие письма всегда напоминают о своих, о близких людях.

— Что за девушка Люба! — мечтательно сказал отец.

Больше от Мко и Любы писем мы не получали.

Всему приходит конец. Пришло время, когда кавалерийская часть, а вместе с ней и Петя отправлялась на фронт. Накануне их ухода мы издалека услышали солдатскую песню.

Мкртычи выбежали из кузницы.

Петин взвод подошел к «треугольнику», и, когда строй поравнялся с нами, Петя скомандовал:

— Взво-од!

Солдаты — руки по швам — четко отбивали шаг.

— Равнение на… кузницу! — скомандовал Петя, и лица кавалеристов обратились к «треугольнику». Словно на параде, Петя поднес руку к козырьку, отдавая честь Мкртычам.

Васо тоже поднес руку к фуражке. Губы у отца дрожали от гордости и, наверное, от каких-то других чувств, нежных и красивых…

Фронт. Служба в оккупационных войсках в Германии. И после долгого отсутствия я вернулся наконец домой.

В «треугольнике» оставался только мой отец.

Кузнец Гаспар, шагая по улице, вдруг упал и умер.

Васо уехал в Кахетию, и от него больше не было вестей.

— Видно, скончался, сынок, — сказал отец. — А то без кузни не смог бы жить.

Отец работал больше для видимости. Просто он не находил себе места без «треугольника».

Отец постарел. Постарел и «треугольник», как-то полинял и съежился. Даже огонь в горне был уже не тот. А мехи стонали изношенной кожей, дышали едва-едва, с чахоточным хрипом.

И мне почудилось, что из древних закопченных стен, из груды железа донеслось пиликанье скрипки и протяжная, успокаивающая душу человека музыка дудука. «Треугольник» словно осветился, и мне послышался говор Мкртычей. Я живо представил моего любимого Мко с его ясными глазами и Любу — они держались за руки, словно дети, переходящие улицу. Мне даже почудился запах Любиного дешевого одеколона. Этот запах, как и она сама, был наивен и прост. Я представил себе Варпета Мкртыча в его котелке, пиджаке и галстуке бабочкой.

Многое изменилось в городе, и многим казалось чудом, что «треугольник» еще цел.

— Пока не снесут, буду ходить сюда; не сидеть же мне сложа руки… — говорил отец. — А то кому они нужны — эти печные ножки да пара подков, сынок. На днях Карлен взял меня с собой на их завод… Помнишь ты Карлена?.. Нажмет пальцем на кнопку — двухтонный молот так ударит, что…

Но до того как снесли «треугольник», произошло еще одно чудо.

Шел дождь, мы с отцом сидели в кузнице — и в проеме двери выросла фигура Варпета Мкртыча.

Котелка, красовавшегося на голове, было достаточно, чтобы сразу узнать его даже после стольких лет разлуки.

Вместо пиджака на нем был ватник. Держался Варпет Мкртыч все так же прямо, но волосы его поседели.

Картины, мысли, люди, затянутые дымкой времени, пока они совсем не исчезли, несут с собой неповторимые жесты, цвета, запахи. Варпет Мкртыч был осязаемо реален сейчас в своем засаленном котелке, даже каждая дырочка в ватнике, даже запах тела — все было его, Варпета Мкртыча.