Люди в пестрых рясах смотрели в сторону Мартироса.

— Гретхен… — повернувшись к дереву, позвал давешний знакомец.

Мартирос не понял, как это произошло, но он мог поклясться, что одно из деревьев посмотрело в его сторону.

«У них что, имена есть?» — хотел спросить Мартирос, но, пока собирался это сделать, человек в пестрой рясе снова позвал:

— Тереза…

Мартирос оглянулся, и его взгляд встретился с ее взглядом — то была стройная тоненькая яблонька.

— Она еще очень молоденькая… — сказал человек, — наивная и неопытная… — Потом погладил рукой соседний ствол. — А ему вот двести лет, это Иоганн… Это они здесь хозяева… мы только прислуживаем им.

Мартирос был потрясен всем увиденным, но голод по-прежнему давал знать о себе и беспокоил. И человек словно почувствовал это.

— Сейчас они очень щедры… убивать их не нужно, убивать нельзя… — сказал он и нагнулся, поднял с земли несколько больших яблок и протянул их Мартиросу. — Сейчас они живут для нас…

Мартирос, с жадностью откусывая от яблока большие куски, вошел с человеком в хижину. На стенах висели картины в золоченых рамках — на всех картинах были изображены деревья. Стол ломился от фруктов. В хижину, улыбаясь, вошли остальные люди в пестрых веселых балахонах, и началось удивительное застолье, и неизвестно, чего здесь было больше — фруктов или же улыбок.

Утром Мартирос проснулся от сильного, резкого фруктового аромата. И Мартирос впервые серьезно подумал о том, что у земли есть свой, совсем свой запах, свое благоухание, и это благоухание нельзя создать искусственно, потому что оно как солнце. И если, скажем, человек, глядя на солнце, может ослепнуть, то, вдохнув одновременно все благоухание земли… Ну да, если он вдохнет полной грудью — у него могут лопнуть легкие… Мартирос почувствовал себя счастливым оттого, что может дышать, видеть, думать, связывать явления… Он вспомнил благоухания своего Норагехукского края и яркий солнечный свет, который его омывает, и с особой остротой подумал о том, что как хорошо, что есть на земле такой клочок земли, рядом с другими странами и садами. Мартиросу захотелось кричать от радости, но он увидел рядом с собой людей в пестрых рясах и тихонечко, про себя, сказал: «Ах, молодец ты, жизнь…»

Люди в пестрых рясах — члены этого удивительного фруктового ордена — подобрали Мартиросу одежду — золотистая блуза, красные узкие панталоны и длинные желтые шерстяные носки.

Они наполнили хурджин Мартироса фруктами и проводили его за свои владения.

Дорога словно освещалась от одежды Мартироса и от его счастливой, лучезарной улыбки. И Мартирос стал думать о гармоничности. Он даже не огорчался, вспоминая недавние неудачи. Потому что и неудачи эти тоже удивительным образом гармонировали со всем его состоянием духа. И все ему казалось сейчас легкой шуткой, игрой, удовольствием… По дороге ему встречались крестьяне, ремесленники, женщины, дети, и все они умиляли Мартироса своею гармоничностью. Мартирос отождествлял в уме птиц с небом, насекомых с росой, испражнения животных с цветами, потому что не было, не существовало грязного и чистого, красивого и безобразного, грубого и нежного, твердого и мягкого, черного и белого, все являло собой единый мир и все пребывало в гармонии. И все подчинялось разуму прежде всего. Мартирос размышлял и все более убеждался, что разум могуществен, он может все расставить по своим местам и всех сделать счастливыми. Он все может объяснить и все сделать понятным. А у кого нет разума? И Мартирос стал жалеть квохчущих перед воротами кур, прыгающих в луже лягушек, муравьев в земле… Он даже стал иначе переставлять ноги, походка его изменилась, сделалась осторожной, как вдруг нос и рот его залепило грязью и он услышал громкое «дурак», обращенное не иначе как к нему. Мартирос остановился, посмотрел перед собой и убедился, что и «дурак» и ком грязи действительно относились к нему. Он стер с лица грязь, прочистил глаза, чтобы все обрело прежнюю гармонию, и увидел карету, мчавшуюся прямо на него. Он отскочил в сторону, перевел дух и огляделся по сторонам.

Он увидел маленькое миниатюрное селение — небольшую корчму у дороги, маленькие мастерские, несколько лавок, пекарню, собаку, крутившуюся перед пекарней, и несколько карет: все это умещалось под одной готической крышей. У Мартироса мысль работала воспаленно, он подумал: «А что, если целый город разместить под одной крышей?» Он представил себе, как это будет выглядеть, и развеселился.

И в таком радостном, веселом расположении духа Мартирос приблизился к корчме — у дверей сидел нищий в непривычной для этих мест одежде. Он был похож на индуса. Его восточный облик до того выделялся в этой стороне, что не мог не притягивать внимание. Мартирос приблизился, чтобы поближе разглядеть его, нищий был очень живописен с протянутой вперед рукой… Мартирос заглянул ему в лицо и оторопел: то был Бабишад — РАЗБОЙНИК БАБИШАД, ВАРВАР БАБИШАД….

Мартирос поверил своим глазам и не поверил. Он растерялся и не знал, как быть… Хотел было подойти, порасспросить, поговорить, но вдруг что-то перевернулось в нем и ему захотелось убежать, не видеть и не спрашивать… Может, это не он, может, это ошибка…

Мартирос опустил перед нищим свой хурджин и быстро зашагал прочь… Его мозг лихорадочно работал, что-то хотел уяснить для себя… Впервые Мартирос убегал от своего разума, от своих мыслей…

Он остановился, чтобы перевести дух, сердце его стучало прямо в горле. Холодный пот выступил на лице, руки тоже были влажные, липкие, и казалось даже — пот каплями скатывается по спине, по ногам, заливает башмаки.

Мартирос сел на землю, снял башмак и вытряхнул его, потом просунул внутрь руку, нет, башмак был сухой. Мартирос вдруг почувствовал смертельную усталость, он улегся прямо на земле и тут же уснул. А когда проснулся, было совсем темно. Мартирос решил шагать до рассвета. Он шел и повторял про себя как заклинание: «Утро, утро, утро, утро».

И с каждым «утром» становилось немного светлее и легче…

В полдень заморосил дождь, но такой незаметный, теплый и мягкий, что Мартиросу было даже приятно, ему показалось, лицо его окутывает влажный воздух, и только вечером он вдруг обнаружил, что с трудом вытаскивает ноги из грязи. И чем дальше, тем глубже уходили ноги Мартироса в грязь. У Мартироса на ногах уже целые пуды грязи были. Земля была жирная, густая, всюду, куда ни глянь, была одна голая земля, и спрятаться от дождя было решительно некуда. Мартирос стал думать о связи между землей и небом и как-то забыл про свое одиночество, пристроился среди этих своих теплых уютных размышлений.

Стало быстро темнеть, дорогу совсем развезло. Мартирос остановился, поглядел по сторонам, и на секунду ему стало жутко от своего одиночества.

Мартирос хотел повернуть обратно, вернуться, но куда?

Дождь все еще моросил, но небо вдруг прояснилось…

Вечер был как бездомное дитя-сирота — мягкий, покорный, с заплатами поблескивающих луж, с чистыми, прояснившимися от плача глазами. Сейчас Мартиросу одного только хотелось — отдохнуть. В Мартиросе отступили все последние страсти и желания. Сейчас он со всем был в мире и согласии.

Впереди выросла стена.

Мартирос, продвигаясь вперед ощупью, дошел до конца стены и очутился в старом дворце. Впрочем, что это был за дворец… От него оставались одни только колонны и вот эта полуразрушенная стена со следами былого величия и роскоши. Великолепные, прекрасные колонны ничего не поддерживали. Чистое небо было потолком этого дворца. Вдоль стены стояли статуи обнаженных женщин, Мартирос разглядел следы фресок. И повсюду росла высокая трава… Посреди дворца был бассейн без воды, с маленькими крылатыми амурами.

Мартирос окинул взглядом все это великолепие, потом нашел сухое местечко, опустился на землю, прислонился спиной к стене, спрятал руки под мышками и закрыл глаза. Он так устал и так продрог, что казалось, если он откроет глаза, что-то неприятное обязательно ворвется, просочится в него. Мартирос весь сжался, улыбнулся от удовольствия и про себя прошептал: «Я полюбил тебя, дворец, хорошее у тебя небо над головой», — потом все же не выдержал, посмотрел сквозь полузакрытые глаза: колонны поддерживали круг неба, на земле были рассыпаны жемчужины и топазы, все сверкало и переливалось, все было печальное и влажное, как глаза Мартироса. Как два черных глаза Мартироса, вобравших в себя настроение неба и несуществующего разрушенного замка… Мартирос скользнул взглядом по фрескам. Обнаженные девушки купаются в саду, чернокожие слуги подают им яства, краска местами осыпалась, лица полустерты, в одном месте не хватает руки, где-то сохранилась только половина торса… И вдруг Мартиросу послышался армянский напев — спокойный, бесхитростный… Это была песня прядильщицы, песня пахаря, духовная песня — шаракан… И Мартирос разглядел среди этих фресок невесту и жениха из той маленькой армянской деревушки. Два полудетских лица, которые смотрели на Мартироса и, казалось, ни о чем другом не думали. Постепенно очертания этих лиц расплылись и их место заняли совершенно новые лица: юное, с горестным выражением глаз, женское и бледное бесстрастное мужское.