Выслушав всех, Манус согласился съездить в Летичев.

— Ах, Летичев, Летичев! Какое это было еврейское местечко когда-то! Настоящий город, можно сказать, — вздохнул Шая. — А теперь там евреев даже меньше, чем здесь. Ох уж это еврейское упование на промысел божий! — Шая замолчал.

— Что вы хотите сказать этим? — спросил его Манус.

— Ничего. Хочу только сказать, что если б не уповали на провидение, то не было бы столько жертв.

— Кто мог знать, что они окажутся такими извергами? — отозвался Гилел. — И кто мог подумать, что у такого порядочного, почтенного человека, как Петр Денисович, вырастет сын-полицай Алешка, чтоб его земля поглотила, если он еще жив!

— Значит, в Летичеве, который, по вашим словам, был когда-то чуть ли не городом, теперь живет еще меньше евреев, чем тут? — опять спросил Манус Шаю. — Что же, по-вашему, получается, конец еврейскому местечку — было и нет его?

— Почему же конец ему? Кто знает, что время еще покажет. Запомните мои слова: в местечках еще будут справлять свадьбы, и много свадеб.

— Откуда, например, Шая, посыплются свадьбы? — спросил кто-то.

— От пятилеток. Да-да, от пятилеток! Надо чаще заглядывать в газеты. Там точно указано, сколько заводов и фабрик будет построено в ближайшие пятилетки. А раз будут заводы и фабрики, то непременно будут и женихи и невесты. А раз будут женихи и невесты, то будут и свадьбы. Да и само местечко станет совсем другим. Это ведь ясная «диалема».

В эту минуту Ита увидала возвращающуюся Ципу и бросилась к ней:

— Ципа, я послала туда моего Боруха.

— Ой, дорогая, боюсь, как бы не было уже поздно.

— Чтоб вы были здоровы! Вы же слыхали, что мой Борух говорит: связанного волка нечего бояться. Давидка, пойди сюда! Полезай на стену и, как только увидишь дядю Йону или дедушку Боруха, немедленно дай нам знать, но так, чтобы никто не заметил. Понял?

Давидка мигом взобрался на стену и зашагал по ней, старательно вглядываясь в окрестность.

Наконец двери гаража распахнулись и показалось несколько пожарников в брезентовых робах, медных касках и при полной амуниции. Они толкали перед собой красную пожарную машину. Впереди, трубя в горн, выступал «алхимик» Кива.

— Хватит тебе дуть в рог, Кива, пора взяться за работу! — крикнул Шая.

— Сто-ро-нись!

— Ша, не шуми! — отозвалась Ита. — Люди уже посторонились без твоей команды. Ой, он мне еще опрокинет мою «зенитку»! — вскрикнула она. — Помогите кто-нибудь перенести фотоаппарат!

— Что это у вас случилось? — подозвал Гилел Киву. — Что было бы, если б, не дай бог, на самом деле случился пожар? Вы же опоздали на целый час.

— На то они пожарники, чтобы опаздывать. К себе в алхимическую лабораторию он не опоздает, — съязвил Шая.

— Еще неизвестно, кто из нас алхимик, — отпарировал Кива.

— Только не ссорьтесь, прошу вас. Пусть будет мир, — попросил Гилел.

— Ну, слава богу, Кива вытащил наконец секундомер. Шая, вы не помните, сколько времени это у него продолжалось прошлый раз?

— Ровно три с половиной минуты. Он тогда занял второе место.

— Третье место! — крикнул со своего наблюдательного пункта Давидка. — Второе место занял мой папа.

— Может, дедушка? Ита, куда делся Борух? Он, кажется, собирался сфотографировать пожарников.

— Он скоро вернется.

— Давидка!

— Нет, тетя Ципа, никого еще не видно.

— Горе мне!

— Что с вами, Ципа? У вас, упаси боже, что-то случилось? — снова спросил Гилел.

— Ничего не случилось, — ответила за нее Ита. — Ой, кажется, начинают! Ну да...

Над машиной поднялась длиннющая лестница. Высокий пожарник в очках вытащил из гаража длинный шланг и начал быстро разматывать его. Прикрепив один конец шланга к насосу, он с другим концом в руке проворно взобрался на самый верх лестницы.

Кива, глядя на секундомер, произнес, точно приговор объявил:

— Четыре минуты девятнадцать секунд. Много!

После того как еще несколько пожарников повторили это упражнение, Кива обратился к Гилелу:

— Реб Гилел, вот вам секундомер, и, когда я крикну вам: «Есть!», вы, пожалуйста, скажите, сколько это у меня продолжалось. Раз, два, три... Начали!

— Ровно пять минут! — крикнул Шая.

— Шая, не забивай мне голову! Из-за тебя я забыл остановить секундомер. Мне кажется, что прошло ровно четыре минуты.

— Я же должен точно знать, — сказал Кива.

— Ну и что же, еще раз полезешь на небо. Скажи лучше, что ты там видишь. Ты ведь торчишь в самом космосе.

— Твой базар я вижу, Шая. Боже, как красив наш Меджибож! Во всем мире нет ничего красивее. Шая, заберись ко мне на лестницу, увидишь хотя бы мир, в котором живешь.

— Я уже достаточно нагляделся на мир, дошел почти до Берлина.

— Какой там Берлин! Где ты в Берлине увидишь такое небо, такие луга, такой Буг!

— Смотрите, алхимик, как бы вы наш Буг не превратили в золото! — крикнула Ита.

— Объясните, пожалуйста, зачем нужна такая длинная лестница, если самый высокий дом у вас здесь — полтора этажа? — спросил Манус.

— Не беспокойтесь, товарищ Манус, у нас будут также и пятиэтажные дома, да еще с лоджиями. Кива, вы еще не видите там бульдозеров и экскаваторов? Попомните мои слова...

— Бабушка, вон дедушка идет! Тетя Ципа!..

Все уставились на Йону и Боруха, показавшихся в воротах. Гилел поднялся и сказал жене:

— Шифра, от нас что-то скрывают...

— Ой, горе мне! — заломила Шифра руки. — С детьми, должно быть, случилось несчастье.

— Шифра-сердце, не волнуйтесь, — успокоила ее Ита, — ничего с вашими детьми не случилось.

— А что же?

Гилел шагнул к Йоне:

— Йона...

— Не спрашивайте, реб Гилел.

— Скажи ты ему, Борух, — шепнула Ита мужу.

— Вернулся злодей Алешка.

Гилел будто окаменел:

— Алешка?!

Кива спрыгнул с лестницы, отозвал Йону в сторону:

— Что он ответил?

— «Я, — сказал он, — свое отсидел и теперь могу жить где хочу. Тут, — сказал он, — я родился и тут буду жить!» Чтоб он провалился!..

— Даже на эти несколько дней, на время свадьбы, он не хочет уехать?

— Нет!

Гилел резко выпрямился:

— Алешка?

— Успокойся, прошу тебя!

— Идем, Шифра!

Борух загородил Гилелу дорогу:

— Вы не пойдете к нему. Этот злодей...

— Идем, Шифра!

Никто больше не задерживал Гилела.

Окно закрыто, но опущенная занавеска колышется, словно дрожит от гневных слов Наталии Петровны. Алексей молчит. Он лежит на кушетке в углу комнаты, курит папиросу за папиросой и следит за сестрой, шагающей по комнате и ежеминутно готовой броситься на него с кулаками.

— Господи боже, за что такое наказание? Почему гром не разразил тебя прежде, чем ты вырос? Боже праведный, прибрал бы он тебя!

— Ругай, ругай, сестрица, ты еще доругаешься у меня.

Наталия кинулась к нему:

— Сестрицей он меня зовет! Какая я тебе сестрица? Знал бы батька, что станешь прислужником фашистов, он бы тебя еще маленьким задушил собственными руками. Из-за тебя, пес, маманя сошла в могилу раньше времени.

Господи, как только носит тебя земля! Откуда ты взялся на нашу голову? Я думала, давно уж подох как собака...

— Говори, говори, ты у меня сегодня договоришься.

— Ты, может, и меня тоже, как внука Гиляровича... Как ты смел вернуться сюда?

— А куда я мог вернуться?

— Тебе уже мир тесен? Не мог осесть где-нибудь в другом месте, где никто тебя не знает, и гнить там, пока не сдохнешь. И надо же до такого додуматься — вернуться сюда!

Алексей вытащил из бокового кармана свой новенький паспорт и помахал им:

— У меня такой же паспорт, как у тебя, как у Йоны, который пришел меня стращать, грозить мне, напоминать о том, что было двадцать лет тому назад. Я за все расплатился, честно отсидел, как говорят у нас, от звонка до звонка. Так чего хотят от меня? Никуда отсюда я не уеду. Тут мой дом, тут я родился, тут...