Что ж, раз народ без конца напоминает... Исроэл снова потолковал с женой, и было решено, что свадьбу будут справлять на следующей неделе. Когда же стали прикидывать, кого пригласить, выяснилось: если бы в их доме было вдвое больше комнат, и то не хватило бы места, потому что, уж если приглашать, надо приглашать всю деревню.

— Знаешь что, — посоветовала мужу Хана, — сходи-ка к Бенциану... Что он скажет?

Дома Бенциана не оказалось.

— Скоро, вероятно, придет. — Фейга вынесла Исроэлу из дома стул: — Присядьте. Какие золотые стоят дни!

Исроэл подошел к стоявшей во дворе кроватке Давидки.

— Растем, не сглазить бы, а? Сколько же это нам исполнилось, парень? А? Хочешь спать? Ладно, спи, спи! — Исроэл снова уселся возле изгороди.

По дороге тащились подводы и мажары, доверху нагруженные тыквами, арбузами, ящиками винограда. Среди прогуливавшихся пар Исроэл увидел свою Тайбл с Залменкой, Двойрку с Мейлахом. Впервые видит он Мейлаха открыто разгуливающим по улице с Двойркой. Фейга тоже заметила их и как бы сказала про себя:

— Хороший парень Залменка. Мой Бенциан просто не может на него нахвалиться. Как же сердцу не радоваться, если дожили до такой отрады... Золотая пара...

— А вторая пара? Увидите, Фейга, мы с вами еще в этом году повеселимся у вашей Двойрки на...

— А когда мы повеселимся у вас? — перебила его Фейга, следя глазами за Двойркой с Мейлахом.

— Как раз таки об этом я пришел посоветоваться с вашим Бенцианом. Ша, вот он, кажется, идет.

В небе уже вспыхнули звезды, а Исроэл все еще сидел с Бенцианом Райнесом под молодой яблоней. Исроэл говорил, а Бенциан молчал. На столе перед ними лежал оставшийся нетронутым взрезанный арбуз.

— Все?

— Кажется, все, — ответил Исроэл, глядя на Бенциана, в раздумье расхаживавшего взад и вперед по двору. Бенциан уже несколько раз пригибал книзу одну и ту же ветку и следил за тем, как она распрямляется. Вернулся он к столу, держа во рту сорванный лист.

— Послушайте, товарищ Исроэл, — лист перекочевал из одного угла рта в другой, — время теперь у нас, сказали вы, после страды. После такой великой косовицы, о какой свет еще не слыхивал и вовеки не услышит. Так вот, дорогой реб Исроэл, раз мы дожили, что снова справляем свадьбы нашим детям, мы должны веселиться так, чтобы враги наши лопнули от злости. У нас теперь не могут быть и не должны быть тихие свадьбы!

— Так я же говорю.

— Если в доме тесно, есть у нас клуб. Если нет у нас серебряных чарок, серебряных ложек, будем пить из жестяных кружек, будем есть деревянными ложками. Не это главное. Но что же? Вам хочется, понимаю, чтоб стол ломился... А приготовить стол для такого множества людей, разумеется... Знаете, что я вам скажу? Вы готовьте на столько человек, на сколько можете, остальное предоставьте мне.

— Товарищ Бенциан, вы хотите меня осрамить. Я, упаси бог, не...

— Как вы могли подумать такое про меня, Исроэл? — остановил его Бенциан. — Дело совсем в другом. Вы же знаете, нам давно следовало собраться за одним столом, как делали это в прежние годы. Правда, мы хотели собраться после посева озимых, но, если повод подвернулся раньше, почему же откладывать? Свадьба ведь касается не одного вас! А какой сват, спрашивается, приходит на свадьбу с пустыми руками, тем более когда речь идет о таком почетном свате, как наш колхоз. Давайте не будем об этом говорить. Скажите лучше, когда свадьба?

Тут Исроэл развел руками:

— Моя Хана хочет, чтобы свадьба была в будущий вторник. Вторник, говорит она, легкий день. Наша свадьба, говорит она, тоже была во вторник. А я послушался бы Мейлаха — он говорит, что свадьба должна быть в воскресный день.

— Почему в воскресный?

— Потому что в воскресенье, говорит Мейлах, началась война, а те, что начали войну, считали — конец, никогда нам больше не справлять свадеб. Так вот им назло...

— Значит, говорите, в воскресенье? Ну что ж, в воскресенье так в воскресенье.

Свадьбу Тайбл с Залменкой справляли в воскресенье, но не в июне, а на исходе лета, в пору, когда на заре сочатся виноградины, а травы на лугах допоздна мокнут в холодной росе. И все же Исроэлу Ривкину небо в этот день казалось более голубым, чем всегда, солнце будто стояло выше, чем всегда, и никогда еще, кажется, так звонко не пели птицы. После целого дня суеты, беготни лицо Исроэла так раскраснелось, что седоватая борода казалась опаленной. Широкие кирзовые сапоги, сорочка с пристегнутым воротничком, накрахмаленные коленкоровые брюки еще задолго до полудня уже имели тот же неопределенный цвет, что проселочная дорога, — не то черный, не то серый, не то зеленоватый. И неудивительно — где он только не был сегодня! Даже Залмен-Иося, человек, знавший не только кто первым просыпается в деревне, но даже — чей петух кукарекает первым, и тот затруднился бы сказать, когда сегодня поднялся Исроэл, потому что застал его в конюшне, за подготовкой пойла, когда луне еще предстояло пройти немалую часть неба.

— Что вы так суетитесь? — спросил его Залмен-Иося. — Я тоже когда-то женил и замуж выдавал детей.

— Это нельзя сравнивать! Это несравнимо, реб Залмен-Иося. Шутка ли сказать — свадьба после страды, свадьба у наших детей после такой великой резни, не приведи господь...

За целый день Исроэлу ни разу не пришлось присесть передохнуть. Еще хорошо, что ему не нужно было вмешиваться в дела кухни — у Ханы достаточно помощниц и без него. Но на кого ему опереться, когда все мужчины на работе? И приходилось делать все самому: нанести курая, воды, и, хотя он когда-то поклялся не иметь дела с забоем скота, был все же вынужден нарушить клятву и прирезать пару овец. Кроме всего, предстояло привести в должный вид клуб — раздобыть скамьи, стулья, расставить их и лишь после этого пройти из дома в дом пригласить людей на торжество.

Не оставалась без дела и женихова родня, представленная одним-единственным человеком — самим женихом Залменкой. Раз оркестра не достать ни здесь, ни в ближайших деревнях, он решил установить в кинобудке радиолу. А где Залмен, там и Шоэлка. Мальчик собрал в деревне, где только удалось, пластинки, теперь он сидел на сцене и сортировал их — песни к песням, танцы к танцам, мелодии к мелодиям. Двери клуба открыты, женщины весь день тащат сюда посуду. Наталья Сергеевна и Фейга Райнес уже не одно ведро вылили на клубный пол и снова послали Исроэла к колодцу — пол должен блестеть как зеркало. Менаше Лойфер еще утром привез в клуб свадебный подарок колхоза — бочку прошлогоднего муската. Что еще привезли в ящиках, Исроэл не видел. Одно только давно заметил он и никак не мог понять, — почему в деревне из всех труб валит сегодня дым? Хотел спросить у Ханы и в дверях столкнулся с младшей невесткой Залмен-Иоси. Она бережно держала в руках большое блюдо, а на нем лежала прикрытая газетой румяная медовая коврига.

— Что это? — смущенно и растерянно спросил Исроэл, уступая ей дорогу. — Хана, иди-ка сюда!

Но когда разрумянившаяся Хана прибежала с кухни, невестка Залмен-Иоси уже успела пожелать Тайбл счастливо состариться со своим суженым и исчезла. Только тогда Исроэл стал догадываться, почему у всех сегодня дым валит из труб, и уже совсем иным тоном спросил у жены:

— Скажи-ка мне на милость, что бы это значило? Смотри — опять несут... Что бы это могло значить, Хана-золотко?

— Ты меня спрашиваешь?

— Кого же мне спросить?

— Я сегодня весь день не отходила от печи, откуда мне знать?

Хана и в самом деле не знала, что сегодня топились печи как у тех, кому еще предстоит справлять свадьбы, так и у тех, кому не суждено веселиться на свадьбах своих детей. Но раз люди сподобились побыть на свадьбе у молодой пары, они делят между собой радость, как ломтики хлеба в голодную пору, и в одном этом находят себе немалое утешение — каждый чувствует себя сватом на сегодняшней свадьбе. И когда Бенциан выдаст Двойрку или кто-нибудь другой будет справлять свадьбу, все точно так же, как сегодня, затопят печи и вспомнят, что было на свете страшное воскресенье, вспомнят могилы вблизи дорог и троп, вспомнят тех, кто лежит на винограднике. Стоя над дежами с тестом, женщины следили за собой, чтобы слезы не капали в тесто, чтобы печенье не оказалось соленым. Все втихомолку выплакались у себя дома, чтобы на торжество явиться с сухими глазами.