А если эта «дорогая и необыкновенная» не первая его жена, а другая Фрида?

Здесь Лина уже не вмешивалась. Теперь не она, а «тот», который ждал момента, чтобы открыться, требовал переоценить все, что с ней произошло, и заступился за Генриха. Чем виноват человек, что в нем стареет любовь, стареет значительно раньше, чем сам человек, а без любви человек не может жить. Она для него как весна для дерева. У человека, как и у деревьев, свои осени и свои весны.

Лина смотрела на канал, и ей казалось, что она опускается вниз вместе с вошедшими в шлюзы судами и, как на чаше весов, поднимается потом вверх. Луна уже вернулась с озера и вместе с теплоходами ожидала, когда перед нею распахнутся ворота и ее выпустят из шлюза в открытое море.

Лина села в последний автобус, шедший в соседний город.

Стрелки больших круглых часов на междугородной телефонной станции, куда она приехала, приближались к одиннадцати, но Лина не стала ждать и позвонила на час раньше задуманного. И странно. Она обрадовалась тому, что дома никто не отозвался, обрадовалась, что не ошиблась. Они сейчас в ресторане, сидят, вероятно, в отдельном кабинетике. Скоро вернутся домой...

Через час Лина опять позвонила, но опять никто не ответил. Она позвонила через полчаса, через четверть часа, звонила почти каждые пять минут, а на рассвете заказала разговор через телефонистку. И снова никто не ответил.

На обратном пути Лина уже застала в верхнем шлюзе солнце, ожидавшее, чтобы его выпустили с моря к лесистым горам.

В гостинице дежурная вместе с ключом от номера передала ей записку от Михаила Ефимовича. Лина, не прочитав, положила ее в карман.

В тот же день с больничным листом, предписывавшим постельный режим, Лина улетела домой.

Почудилось ли это Лине, или действительно горел свет в одном из трех крайних окон квартиры, когда она вышла из такси, но сейчас там было так же темно, как в остальных двух. Готовая сейчас во что угодно поверить, Лина была готова поверить и в то, что Генрих со своей «дорогой и необыкновенной» заметили, как она подъехала к дому, и погасили свет. И пока Лина поднимется на лифте, они успеют исчезнуть, и Генриху не придется потом перед Линой оправдываться. Он будет уверять, что ей показалось, что он вечером совсем не был дома. А чем Генрих объяснит, что не снимал трубку, когда она звонила ему из аэропорта? Тоже скажет, что не был в это время дома? Лина, кажется, начнет сейчас верить, что кто-то опередил ее. Михаил Ефимович мог дать знать Генриху, что она вылетает, — у Михаила есть ее адрес и телефон, — и Генрих не снимал трубку, когда она звонила с аэродрома, чтобы ему не пришлось ее встречать. Не мог же он поехать ее встречать, если c того же аэродрома улетала «та», с кем ему из-за внезапного возвращения Лины пришлось расстаться, не проводив ее даже.

Напрасно Генрих так хвастался своей интуицией. На этот раз интуиция определенно его подвела. Лина вовсе не собирается их разлучать. Она позвонила из аэропорта только затем, чтобы заранее знать, придется ли ей ворваться в собственную квартиру среди ночи, чтобы потом ему нечем было оправдываться, не на что ссылаться. Но ее, Лину, предчувствие не подвело. Не может быть, чтобы она перепутала окна своей квартиры. Выходя из такси, она ведь видела свет в крайнем окне. Но где же они? Почему они не выходят? Прячутся меж этажей, на лестничной клетке, или вернулись обратно в квартиру, решив, что ошиблись, что не Лина выходила из такси? Тогда почему не зажигают свет? Нет, она сейчас к себе не поднимется, подождет до полуночи.

Лина перешла на противоположную сторону улицы и из телефонной будочки позвонила домой, не спуская глаз с собственных окон. Как прежде, никто к телефону не подходил и свет не загорался. Но и сейчас Лина домой не пошла. Генрих с минуты на минуту может вернуться, и тогда она будет вынуждена его выслушать, а в присутствии незнакомой Фриды не покажет ведь Генриху, как неприятеней его певучий голос, который так любила, его тихие грустные глаза, в которые так любила смотреть, прикосновение его длинных белых пальцев... Она не станет ему возражать, даже если он ей скажет, например, что видит эту женщину впервые, встретил ее случайно в подъезде. Она прочла объявление на стенде, что у них продается шкаф, вот и пришла посмотреть. Или что-нибудь другое придумает. Но что скажет Генрих потом, когда Лина достанет его письмо, адресованное той, пришедшей посмотреть шкаф? Он в первую минуту не поймет, откуда у нее это письмо. Для него это будет таким неожиданным ударом. Само предположение, как она нанесет ему этот удар, доставляет Лине наслаждение. Никогда прежде она не представляла себе, что гнев и презрение могут доставить наслаждение, и она сделает все, чтобы гнев и презрение, сменившие любовь к Генриху, не переставали в ней бушевать.

Было начало десятого. До полуночи ждать еще долго. Лине мешал чемодан. Эти три часа можно пересидеть в сквере. Вечер тихий, теплый. Но куда деваться ночью? Показав Генриху письмо, она ни минуты не останется дома, тут же уйдет. Что будет потом, разменяют ли они квартиру, вступит ли он в кооператив или переедет к «той», — Лину сейчас не волновало. Но одно она знала наверняка: ни одной лишней минуты не пробудет с Генрихом под одной крышей, в одних стенах, насквозь пропитанных фальшью. Даже пианино в этих стенах будет теперь фальшиво звучать!

У Лины было довольно друзей и знакомых, чтобы не проводить ночь на улице или на вокзале. Объяснить, зачем она просит приюта, было тоже нетрудно: муж уехал в командировку, а она на этот раз забыла взять с собой ключи. Ночью слесаря не найдешь. А завтра что она будет делать? Направится к другой знакомой и опять сошлется на то, что забыла ключи? Но по ней всегда все заметно. Она уверена: Михаил, проводив ее на аэродром, конечно, догадался, что дома у нее случилось отнюдь не то, что она ему сказала. Михаил Ефимович непременно позвонит ей домой, захочет узнать, что случилось, и еще натолкнется на Генриха. Как ему дать знать, чтоб он сюда не звонил?

Еще рано, очень рано. Чемодан привязал ее к скамейке. Подъехать на вокзал и сдать его в камеру хранения? А может быть, съездить в гостиницу? Кто придумал это странное правило, что местным нельзя снимать номера в гостинице? Мало ли что может у человека случиться? Вот у нее отдельная двухкомнатная квартира почти в центре города, и ключи с ней, а ночевать сегодня негде. Единственное, что остается, — провести ночь в вестибюле гостиницы, с приезжими, для которых не хватило номеров.

Диваны и кресла в большом шумном вестибюле были почти все заняты. Лина вместе с другими ожидающими заняла очередь к администратору, который никому ничего не обещал, наоборот, настойчиво повторял, что свободных мест сегодня не будет. А если каким-нибудь образом свободные места окажутся, Лине все равно рассчитывать не на что — местных жителей ведь гостиница не обслуживает. Из вестибюля, однако, ее не выгонят, сойдет за приезжую. А провести здесь ночь все же приятней, чем на вокзале. Но впустит ли ее обратно швейцар после двенадцати? Ей же надо еще сходить домой, а там она ночевать не останется — это решено! Если даже он упадет перед ней на колени, она не станет выслушивать его жалких оправданий.

Получив от администратора тот же отказ, что и все, и ответив ему, как и все, что никуда не уйдет, будет ждать, она пересела поближе к двери, чтобы швейцар ее запомнил.

Время шло, но Лина за часами не следила: слишком занята была своими думами. Она мысленно несколько раз поднималась к себе на седьмой этаж, тихо открывала дверь квартиры, на цыпочках входила в переднюю и резко, с силой распахивала двери...

Она ничего не могла с собой поделать, чтобы еще и еще раз мысленно не проделать эту дорогу.

Музыка, неожиданно дошедшая из ресторана, подняла ее с места. Она попросила швейцара посмотреть за чемоданом, подошла к высокой, наполовину застекленной двери в ресторан, и ее затуманенный взгляд долго следил за танцующими и сидящими за столиками. Боже, как это ей сразу не пришло на ум, что его «дорогая и необыкновенная» могла заехать не к нему, а остановиться в гостинице, и, конечно, в этой, самой лучшей и новой. Как она раньше об этом не подумала? Ей здесь больше нечего делать. Генрих сейчас у «той», у Фриды. Незаметно он отсюда уже не уйдет, а в каком номере остановилась его гостья, она тоже узнает.