Вернувшись в вестибюль, Лина застала на своем кресле молодую женщину с приятным, но очень озабоченным лицом.

— Я не заняла ваше место? — спросила женщина, вставая.

— Сидите, сидите, — Лина постаралась улыбнуться. — Я, кажется, не в таком еще возрасте, чтоб освобождать мне место.

— Простите, я этого не думала, тем более что не знаю, кто из нас старше. Мне скоро тридцать.

Лина не могла объяснить почему, но была уверена, что незнакомка сказала это из жалости к ней, и Лина невольно взглянула на себя в зеркало, ожидая увидеть чужое постаревшее лицо с усталыми, погасшими глазами, словно со вчерашнего дня прошла целая вечность, но из большого, оправленного в позолоченную раму зеркала смотрела на нее молодая, стройная женщина, с густой копной коротко подстриженных темно-каштановых волос такого же цвета, как ее глаза, с белым ясным лицом и с глубокими, улыбающимися ямочками на щеках. Странно, она совсем не переменилась за прошедшие сутки. Будь с ней рядом Ира, она, Лина, и сейчас могла бы сойти за старшую ее сестру.

Ирина, — она совсем забыла о ней. За весь день только сейчас, кажется, вспомнила о дочери. Неужели у нее, Лины, еще осталось так много от прошлого, что при первой же встрече с Генрихом она может ее подвести? Да, если после всего того, что произошло между ними, Генрих мог заслонить собой ее единственную дочь, то может случиться и это. На кого так смотрел этот мужчина, на нее или на ее соседку? Он уже несколько раз останавливался, проходя мимо них. Он тоже хочет угадать, кто из двух этих женщин моложе? Но что вдруг случилось с ее соседкой? Она, кажется, сейчас расплачется.

— У вас что-нибудь случилось? — Лина была настолько уверена в том, что соседка сейчас начнет рассказывать ей историю, какую она сама могла бы ей рассказать, что чуть не начала ее утешать теми же придуманными людьми словами утешения, от которых никому еще не становилось легче, — мол, у всех так. Только одни узнают об этом раньше, другие позже, как это, например, случилось и с ней, Линой. Но услышала она от незнакомой женщины:

— Что он вам сказал?

Лина с удивлением посмотрела на нее:

— Кто?

— Администратор.

Лине снова показалось, что в голосе незнакомки слышится скрытое к ней сочувствие. Наверно, заметила в Лине нечто такое, что вызвало это сочувствие. Не потому ли она уступила ей место? И Лина снова взглянула на себя в зеркало. Оттуда теперь смотрели на нее запавшие глаза. В глубоких ямочках заметней были морщины. Но ответила Лина соседке гораздо уверенней, чем ожидала сама:

— Администратор ответил мне, наверно, то же, что и вам, — нет свободных мест.

— Мне вообще не на что рассчитывать, — сказала женщина. — Я не командированная. Я приехала к доктору, к гомеопату.

— Ну так что?

— Вы у меня спрашиваете? Для людей, приезжающих без командировок, двери гостиниц почти везде закрыты.

— Да, да... Что же вы собираетесь делать? Может быть, есть свободные места в других гостиницах? Эта ведь в самом центре, здесь всегда переполнено.

— Я была уже везде. И везде слышала один и тот же ответ: свободных мест нет даже для командированных. — Она говорила тихо, точно хотела, чтобы никто об этом не слышал. — Не знаю, возможно, что гомеопат, к которому мне посоветовали приехать, тоже ничем не поможет. Но мне так много о нем рассказывали, так уговаривали поехать, что я сама поверила в него. А для больного важно, чтобы он поверил врачу, иногда это даже важнее лекарства. Я приехала сюда с Урала, оставила мужа с маленьким ребенком на руках.

— Разве у вас нет гомеопатов, чтоб ехать в такую даль?

Женщина подняла на Лину свои большие черные глаза:

— А у вас, откуда вы приехали, они есть? Меня удивляет другое: в таком большом городе, как этот, всего одна гомеопатическая поликлиника. А посмотрели бы вы, что творится в гомеопатических аптеках. Там надо, я слышала, целыми днями простоять, чтобы достать лекарство. Я не понимаю, чего хотят этим добиться? Чтобы больные перестали обращаться к гомеопатам? Но если больной верит в то, что гомеопат ему поможет? Зачем у больного отнимать надежду, зачем?

Лина не совсем понимала, чего от нее хочет незнакомая женщина. До нее дошло лишь одно: незнакомка не хочет, чтобы у нее отняли веру в то, во что она еще, может быть, не верит, но хочет поверить.

— Не знаю, — неопределенно ответила Лина. — Не знаю. Возможно, что вы правы. Но просто верить в то, что... Как вам сказать? — Лина не нашла нужных слов, и особого желания продолжать разговор у нее тоже не было. Но надо было что-то сказать. И, кивнув в сторону администратора, она спросила у соседки: — Так где же вы все-таки собираетесь остановиться?

— Если б я знала... Эту ночь придется провести в вестибюле, а завтра посмотрю. Здесь вертятся люди, предлагающие остановиться у них. Одна женщина предложила мне комнату с двумя койками, оставила свой адрес. Но я еще не решила, идти туда или нет. Я здесь впервые и никого здесь не знаю. Если хотите, я дам вам ее адрес. — Она достала из черной лакированной сумочки сложенную вдвое бумажку и подала ее Лине.

— Это недалеко, — сказала Лина. — Отсюда десять минут езды на троллейбусе, не больше. Я хорошо знаю этот город. Не впервые здесь. Давайте подъедем, посмотрим. Если нам комната не подойдет, мы вернемся сюда обратно. Швейцар нас впустит. До двенадцати мы успеем.

Окно маленькой комнаты, куда хозяйка квартиры, пожилая женщина с морщинистым напудренным лицом, их ввела, выходило на просторный зеленый двор, и этого было достаточно, чтобы Лина, не раздумывая, заплатила хозяйке за три дня вперед, хотя возможно, что ей больше одной ночи здесь провести не придется. А может быть, наоборот, она пробудет здесь больше времени, чем ее новая знакомая, Лидия Андреевна. Лина обратилась к хозяйке с единственной просьбой — дать ей ключ от входной двери. Она здесь в командировке, объяснила Лина, и, возможно, будет поздно задерживаться в главке. Вот сегодня, скажем, она определенно задержится до часа, до двух ночи, а возможно, и до утра.

А чтобы хозяйка и Лидия Андреевна не смотрели на нее, как ей показалось, с некоторым подозрением, Лина достала из чемодана зеленую папку, которую она взяла с гидроэлектростанции, и села ее просматривать. И очень удивилась, что в таком состоянии могла обнаружить ошибку, допущенную ею в одном из расчетов, и что вообще смогла углубиться в чертежи, разложенные на столе. Она теперь похожа на Лидию Андреевну, перед сном принявшую таблетку: вылечить ее таблетка, конечно, не может, иначе бы Лида не тащилась сюда, в такую даль, не оставила бы мужа с маленьким ребенком на руках, — но на какое-то время таблетка облегчает ее страдания, помогает их забыть. Нет, она, Лина, не может сравнить себя с этой больной женщиной. Лидия Андреевна не потеряла надежду, верит, что вылечится, и врач, который знает, что не сможет ничем ей помочь, не лишит ее этой надежды, укрепит в ней веру, ибо Лидия Андреевна желает этого, хочет в это верить. Но кто может вернуть веру тому, кто потерял ее и не хочет ее найти? Единственное лекарство, которое в подобных случаях советуют, — глубже уйти в работу. В работе легче забыться. Те, кто советуют это, не знают или делают вид, что не знают, — лекарство, которым пользуются долго, перестает действовать.

Лина оторвалась от бумаг и встретилась взглядом с задумчивыми глазами Лидии Андреевны. Они словно спрашивали: «Вы совсем разуверились в любви?» Спроси она вслух, Лина бы, наверно, ответила: «Нет» или «Не знаю»... Она сейчас действительно не знала, любила ли она когда-нибудь Генриха по-настоящему, если за один день он мог стать ей таким чужим. А пустота, которую он в ней оставил, требует, чтобы ее быстрее заполнили. Может быть, поэтому она и боялась вчера встретиться с Михаилом и поспешно оставила гостиничный номер... Но если бы Лидия спросила у нее, что такое любовь, Лина знала бы, что ей ответить. Она рассказала бы ей о своей двоюродной сестре, которая до сих пор, через много лет после гибели мужа на фронте, сохранила к нему любовь, хотя у нее давно уже другой муж и дети от него. Со смертью первого мужа у нее не умерли чувства к нему. Убивает любовь измена, в измене она умирает раз и навсегда. Страшней всего, однако, то, что та же любовь, которая так возвышает человека, как было с самой Линой на хорах в старинном соборе-музее, — эта же любовь может и унизить человека.